Последние несколько лет в России сторонники так называемого «актуального искусства» неоднократно устраивали акции, подобные печально известной выставке «Осторожно, религия!» Их экспонатами становятся изуродованные иконы, пародии на христианскую символику, кощунства над Спасителем и Божией Матерью. О том, что стоит за подобным «самовыражением», мы спросили художника Сергея Андрияку.
Сергей Николаевич Андрияка
Сергей Николаевич Андрияка — заслуженный художник России, член-корреспондент Российской академии художеств. Он известен как единственный в мире акварелист, пишущий очень большие картины, — иногда они настолько огромны, что их невозможно разместить в обычной комнате. Но все-таки главное — не габариты его полотен, а то, что Сергей Николаевич возродил традиции русской многослойной акварели. Его работы правильнее определять не словом «графика», как всегда называли акварель, а считать самой настоящей, полноценной и серьезной живописью. Сергей Андрияка вот уже шесть лет является художественным руководителем Московской государственной школы акварели, всеобщий интерес к которой постоянно растет — теперь там учатся не только дети, но и взрослые.
– Сергей Николаевич, организаторы и участники кощунственных акций, настаивают на том, что так они отстаивают свободу самовыражения, свободу творчества. Есть ли свобода и творчество в том, что они делают?
– Разумеется, здесь невозможно говорить ни о творчестве, ни о свободе. Думаю, это даже к арт-бизнесу отнести нельзя… Арт-бизнес – это хотя бы что-то! Это когда картины Малевича, Кандинского, Шагала, французских импрессионистов по ценам подняты выше мировых классиков. Но это бизнес, своего рода, сродни шоу-бизнесу.
А это, конечно, не то. За этим ничего нет — ни искусства, ни души. Наверное, это – протест. В своем роде, полный протест. Жалко этих людей. Месяца три назад на канале ТВ-Центр вышла программа «Ничего личного», в которой мы столкнулись по этому поводу с Маратом Гельманом. Там ждали и Олега Кулика, который прославился тем, что снял штаны и нагадил в музее, объявив это инсталляцией. Потом его, голого, в ошейнике и на поводке, возили по всей Европе – это у них называется жанром «перфоманс». Вот во вступительном сюжете к этому поединку показали сюжет. Очень талантливая девушка училась в Суриковском институте, параллельно с учебой в институте немного работала, пришла преподавать в нашу школу акварели и прекрасно выполнила все задания, необходимые для допуска к преподаванию. И вдруг показывают ее – видимо умышленно ее выбрали –почти наголо обритую, остатки волос покрашены каким-то невероятным цветом, и она с удовольствием мажет такие страшные холсты, с какими-то надписями… Было дико.
– И как Вы полагаете, что с этим всем делать? Надо как-то противостоять?
– Так получилось, что как раз, когда по всем кинотеатрам и на Каннском фестивале демонстрировали «Код Да Винчи», меня пригласили для беседы на радио «Радонеж». Первые 15 минут мы, как и планировали, говорили об искусстве, а потом в прямой эфир стали звонить взволнованные люди и спрашивали об этом фильме. Они возмущались и говорили, что надо написать петицию в правительство, надо на это реагировать, надо то, надо это… А вот мне кажется, что чем меньше на это реагировать, чем меньше замечать – тем лучше. Для меня, во всяком случае, так.
Ведь все явления, имеющие отношение к культуре – одни к ней прямо относятся, другие претендуют на это, но не дотягивают – все они лежат, так сказать, в области духовной. И общаться с ними нужно постоянно об этом помня. Бороться с духовными явлениями при помощи материальных ухищрений – никакого смысла, материальное никогда не победит. Поэтому, если оружием бороться, то только духовным. Тогда это действительно будет правильным, и действительно можно победить. Мне так кажется. У нас в культуре очень много негативных явлений. Я уже не говорю о средствах массовой информации! Если на каждую передачу писать петицию…?!
– Всегда существовал какой-то непонятный конфликт между Церковью и интеллигенцией. Властители дум иногда шли на такое противопоставление, иногда даже кощунство. С чем это связано, как Вы думаете?
– Со слабостью – не Церкви, а со слабостью людей, которые являются носителями веры. Человек же все воспринимает через других людей. В первый раз зашел в храм, а на него накричала бабушка. Человек уже задумается – идти ли ему во второй раз. Думает-думает, решает идти – а тут передача «Ничего личного», и в ней некто Яков Кротов, именующий себя священником. И этот «отец» заявляет перед миллионной телеаудиторией: вот смотрите, две перекладины, два бревна – вот Крест. На нем висит мертвый Человек – мы его целуем. Это же тоже перфоманс. Или инсталляция… Что-то такое сказал «батюшка» в эфире… И что тот человек подумает, пойдет ли в Церковь, где сами ее служители говорят о том, что их вера – не жизнь, а «перфоманс». Это если оставить в стороне вопрос допустимых высказываний, мнений и кощунства. Человеческий фактор присутствует здесь к великому сожалению.
А если интеллигенту, подошедшему к церковному порогу, попадется на глаза какое-нибудь интервью еще одного священника, раскольника – а многие ли тех, кто только задумывается о том, чтобы войти в Церковь, различит настоящего священника и самозванца или от раскольника?! – Михаила Ардова, который считает, что все искусство кроме церковного – сатанинское. Тоже какая-то дикая крайность, которая тоже отпугивает людей. Для них Церковь представляется чем-то таким не то, чтобы даже консервативным, а просто – группой каких-то оголтелых фанатиков, которые готовы все уничтожить, все книги сжечь, кроме Библии и Евангелия…
– А как Вы думаете, может ли настоящее произведение искусства быть кощунственным?
– Знаете, тут дело в не в том, что изображать, а в том – как. Можно ужасное жизненное явление изобразить мудро и красиво, а можно самое святое своим «творческим актом» скинуть в помойку, и сделать это профессионально, убедительно. В каждом произведении искусства есть некий фон, отражающий внутренний мир автора. И от этого фона все зависит. В данном случае мы говорим об изобразительном искусстве, здесь я произведение меряю, прежде всего, на внутренний какой-то отзыв, на свет, который оно дает. Оно может быть не настолько академическим, человек может быть самодеятельным художником, — это неважно.
Вот пример очень хороший – вся классика. Вот берем классику. Старую школу. Приходим в Третьяковскую галерею. Карл Брюллов, Тропинин, Венецианов. Жили в одно время, писали портреты. Но можно подойти к Венецианову и к Тропинину – полотна на темных фонах, вроде все тоже самое, но от них идет свет. Потому что свет шел от самого автора, от художника, которые все это производил, и естественно ощущение такое светлое идет, доброе. Он видел в людях свет. Рядом Брюллов. Художник, академист, блестящий мастер, виртуознейший рисовальщик. А вот подходишь – холодно. И даже какая-то иногда такая черноватость идет от этих вещей. Я ни в коем случае не буду умалять его величия, потому что это – великий Карл Брюллов. Но того тепла и света, которые идет от Тропинина и Венецианова – конечно, невозможно сопоставлять.
– А это какой-то субъективный взгляд каждого человека на искусство или есть какие-то объективные черты?
– Вы знаете, все меряется сердцем, внутренним зрением. Каждый человек собеседует с произведением искусства – близко ему или нет. Безусловно, если придет наркоман, в свойственном ему состоянии, и увидит Сальвадора Дали, то скажет: ой, как мне это близко. Наверное, это произойдет. В сюрреализме присутствует какой-то потусторонний свет, ненастоящий, обманный, манящий, очень сильно действующий, но вобщем-то совершенно дьявольский – вот ему он будет близок. У него душа заполнена мраком, и он воспринимает этот мрак очень активно, он для него близок, он родной!
Однажды, я попробовал написать акварель, когда я был абсолютно, полностью пьян. Меня не слушались руки, переворачивалась коробка с красками… но тем не менее, я решил. Как обычно, думая только о том, что я хочу написать, изобразил самый простой пейзаж: домики, пригорок, деревья какие-то, закат. Но когда я утром посмотрел на эту картину… мне стало страшно. Потом мой помощник пришел, увидел и сказал, что все негативное, что в человеке есть, вылилось туда. Сегодня очень много говорят о популярных исполнителях, о знаменитостях, которые в наркотическом состоянии или под алкоголем что-то такое великое создают и производят. Я в это не верю. Это не может нести свет. Я на себе испытал, и я это знаю на 100 процентов. Поэтому абсолютно искренне говорю.
– Сейчас, мне кажется, можно говорить о том, что современная культура потеряла христианское измерение. Ему на смену приходит наглое, самоуверенное мировоззрение, которое лет 10 назад называлось постмодернистским, сейчас оно уже просто деструктивное…
– Потому что искусство всегда отражает жизнь. Сегодня совершенно отсутствуют понятия: что такое хорошо и что такое плохо. Если мы возьмем, например, XIX век – масса была негатива, масса плохого. Но люди это понимали. И даже если сознательно что-то нехорошее делали – понимали, что это плохо. А сейчас часто можно услышать: у каждого своя правда. Но ведь это значит вообще отсутствие какого-то мерила! Несомненно, внутри каждого человека положен закон. Но не стоит забывать простое правило: когда он постоянно этот закон нарушает, то перестает различать добро и зло, они смешиваются. Человек погружается в атмосферу отрицательного опыта, который становится для него родным, воспринимается как благо. И в искусстве это усугубляется. Потому что негатив, запечатленный в произведении искусства, обладает какой-то нехорошей и совершенно особенной силой притяжения, он увлекает и засасывает. Чтобы устоять перед этим очарованием зла, нужно иметь сильный противовес – навык добра, трезвость, да, можно сказать – все христианские аскетические добродетели.
– Но, Сергей Николаевич, откуда же у современного человека может взяться такой противовес? Годы советского безбожия истерли его даже из душ тех людей, кто в детстве воспитывался в традиционном культурном пространстве, в христианстве. Что же можно говорить о тех, современных людях, которые вообще не имели возможности его обрести?
– Да, действительно, сейчас такие слова часто можно слышать. Я с этим не согласен. С одной стороны да, уничтожали религию, преследовали Церковь. Но посмотрите, ведь в храм все равно люди ходили! И это были настоящие подвижники, они не боялись пойти на самое последнее. А что сегодня мы видим, повсеместно? Если нас не бить, не гнать, не преследовать, то мы засыпаем, жиреем, ничего не хотим делать, душа развращается. И Церковь – как учреждение – не исключение, к сожалению. А тогда было много настоящего.
Да и с другой стороны, вне церковного контекста — советское время было время более нравственное, более чистое. Люди воспитывались с детства на нравственных примерах, на героях чести и долга. Ведь христианские заповеди не противоречат «общечеловеческим ценностям», они перекрывают их. А эти, общечеловеческие, в советское время, несомненно, присутствовали, в отличие от современности. Так что нельзя сваливать все на то время, нужно искать причины здесь и сейчас, и выход надо искать.
– Вот Вы говорили о притягательности зла. А скажите, в искусстве, где проходит грань между изображением – и приятием зла? Когда человек изображает зло с какой-то положительной целью и когда это – отражение его внутреннего мира?
– Ну, это скорее вопрос даже не искусства, а духовной жизни человека. А для зрителя анализ очень простой. Тут не надо быть профессионалом, искусствоведом. Все то же, о чем я уже говорил – проверить, что в твоей душе откликается на призыв того или иного произведения. Тут иного решения быть не может. А это очень важно. Человек пришел на выставку, висят разные вещи – вполне можно хотя бы сравнивая одно полотно с другим о чем-то задуматься, что-то почувствовать.
Хуже, когда человек из совершенно посторонних соображений просто так покупает какую-то картину, или ему дарят – она висит у него дома и постоянно воздействует. Любая вещь несет очень сильную энергетику автора, его внутреннего состояния. Не случайно у Гоголя есть замечательное произведение «Портрет», где может быть с долей художественного преувеличения описано именно это: воздействие картины на душу, и потом и на судьбу всякого, соприкасающегося с ней. Когда воздействие не кратковременно, а непрерывно, и от него не спрятаться – как у Гоголя герой пытался спрятаться за ширму, потом завесил портрет тканью – а глаза все равно смотрели на него сквозь все преграды – то хозяин просто не имеет возможности стряхнуть с себя ее воздействие и может полностью попасть в плен. Если в первый же момент встречи человек не распознает тьму, то тьма эта его поглотит. Это страшно. И потому надо быть предельно бдительным.
Один мой очень хороший друг, который лечился от наследственного алкоголизма, умолял отдать ему картину. Мне не жалко было отдать другу! Но, что он просил? Ему нужна была именно та картина, я вам рассказывал, которую я написал в пьяном состоянии. А я прекрасно понимал, если такая вещь – не дай Бог – появится постоянно перед его глазами, он не остановится. Потому что воздействие искусства гораздо сильней, чем можно себе представить.
– Вот Вы говорили, инсталляции, хэппенинги, перфомансы… Вот что это? Это тоже искусство?
– Не искусство. Люди, которые этим занимаются, хотят себя противопоставить в нравственном смысле всем окружающим: а вот мы возьмем и сделаем так, как вы себе даже представить не можете!
Ну и потом есть еще момент – под всем этим очень серьезное теоретическое обоснование. Вот мне что вот обосновывать? Все понятно: цветок — цветок, храм — храм, что тут обосновывать, все ясно, можно говорить только об ощущениях, что-то зрителю ближе, что-то созвучно его сердцу, что-то не созвучно.
А здесь вот теоретическое обоснование. Вот, сегодня мир – современный, сегодня мы живем… а всё, что было в прошлом, это уже искусство ушедшее в века, оно было, пусть и будет, но это музейное искусство. А сегодня должно быть современное искусство – современная жизнь, современный пульс времени, архитектура, культура — современность, дух времени.
Я всегда на это отвечаю, что самое трудное – продолжать традиции. Не возрождать. Возрождать никогда ничего не надо. Как только начинают что-то возрождать – появляется мертвец. Живого не выходит. Потому что мы все запрессованы штампами и всякое возрождение выливается в банальное копирование. Копировать – само по себе — не плохо, это необходимая ступень развития. Но со временем все-таки надо придти к самому себе и посмотреть на мир своими глазами, своими чувствами. В этом смысле я очень люблю музыку Свиридова. Это композитор, который продолжал старые традиции, создал свои мелодии, свои образы. Но он при этом — очень современен. Все очень гармонично сочетается.
И в изобразительном искусстве то же. Смотреть на мир своими глазами и при этом не отвергать великий багаж наших предков, того, что мы называем традицией, чтобы оно тоже было в тебе. И, сохраняя в себе традицию, не впадать в копирование, во вторичность. Это очень сложно.
– Подобные перфомансы могут принести ущерб настоящему искусству?
– Настоящему искусству они ничего принести не могут. Эти уродливые явления, стремящиеся встать в один ряд с искусством, на самом деле никак в этот ряд не попадают. Они – в параллельном пространстве, не пересекаются никак. Для пространства настоящего искусства – их просто нет.
Иногда ко мне приходят уважаемые люди и говорят: расскажите мне о квадрате Малевича, что-то я его не понимаю. Я им говорю, чего тут говорить – король голый! А вы хотите там что-то увидеть. Если долго смотреть, то конечно, что-то можно увидеть, но это вопрос уже скорее тоже психический, а не искусство.
Сам же Малевич, написав «Белый квадрат», сказал, что пролетариату искусство не нужно. Дали и Пикассо в конце жизни признались, что обманули весь мир. Но сколько бы ни пытались обмануть человека, он всегда будет тянуться к настоящему и в жизни, и в искусстве. Его тянет из железобетонного города на природу, он хочет носить одежду не из синтетики, а из хлопка. Всеми силами он протестует против суррогата.
Беседовал Сергей Канев
Сайт Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой лавры (http://blagoslovenie.su/)
Использованы работы Сергея Андрияки
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.