Портрет И. А. Ильина работы Г. Г. Габричевского. 1924 г. (Архив И. А. Ильина.)

Портрет И. А. Ильина работы Г. Г. Габричевского. 1924 г.

Жизнь без святыни есть первое большое бедствие нашего времени.

Незаметно лишается наша жизнь святынь. Порой мы даже не подозреваем, когда это начинается и как это происходит; мы как-то забываем об этом, совершенно не думая об опасности, и вдруг — свершилось. Многие из нас этого не замечают. А если вдруг замечают, то немало удивляются и даже печалятся, так как никто не хотел этого и не может сказать, как стал этому виной. А вина-то как раз заключается не в деянии, а в небрежении и упущении: мы не сумели, не захо-тели взлелеять в себе противоположное — духовную полноту и глубину жизни.

Ведь наша земная жизнь имеет свой сокровенный, высший смысл. Он — не на поверхности повседневности и мелочной суеты. Он не притязает и не принуждает. Он хочет быть желаемым: свободно сформулированным, искомым, найденным, обладаемым и тщательно оберегаемым. Он требует от нас непринужденного признания и решительного предпочтения. Только тогда он раскроется нам легко и щедро, наполнит собою нашу жизнь. Если же мы не удовлетворим этому требованию, не отзовемся на его запросы, искания и надежду на поддержку, тогда ускользнет от нас высший смысл жизни и наступит незаметно осквернение ее. И не потому, что она станет бессмысленной сама по себе, а потому, что мы начнем жить так, как если бы она была бессмысленной. В реальности все останется прежним, точнее — извечным. Все — от капли дождя до грациозной серны, от птичьего щебета до тихой материнской любви, от северного сияния до геройской смерти исповедника — все остается полным смысла, дивно устроенным, субстанционально насыщенным, проникнутым Божиим дыханием. Все в самом себе укоренено, все останется Божественным текстом, начертанным священными письменами; все есть Божья ткань, сотканная из нитей мудрости; все суть таинственная музыка, выдержанная в чистой тональности и раскрепощающей душу гармонии. Но мы, уже не знающие более об этом, а точнее — не желающие знать, ведем себя так, словно сорвались с цепи и пустились во все тяжкие. Мы уже не разбираем этот текст; мы разорвали эту вечную ткань; мы стали глухи к этой музыке. Результат стал очевидным: мы извратили наше существование. И вся наша жизнь стала пугающе фатальным недоразумением, «трагедией ошибок»; стала субъективно бессмысленной, пошлой и мертвой, уподобляясь то прозябанию жалкого существа и отродья, то вялому сползанию вниз, то полному банкротству, то хаотической свалке.

«Встреча даров волхвов на Афоне». Картина из трапезной монастыря Агиу Павлу. Художник Иоаннис Вранос

«Встреча даров волхвов на Афоне». Картина из трапезной монастыря Агиу Павлу. Художник Иоаннис Вранос

И уже ничто для нас божественная предначертанность природы и истории; ничто светящаяся глубина духовной культуры, теперь она для нас то же, что «сущий мрак»; все для нас никчемно и невесомо, как опавшая сухая листва, как летающий по ветру уличный сор. Мы становимся жесткими и бесплодными, но высокомерными и одержимыми страстями; нами же лишенная Божественности Вселенная кажется нелепой, издевательски насмехающейся над нами…

Следовательно, существует своеобразное «качество» человеческой жизни и соответственно ему — своеобразное «измерение» ее, масштаб и критерий, с которыми мы должны считаться. Этот критерий никоим образом не адекватен таким критериям как религиозная правоверность, мораль, искусство, истинность знания, лояльность закону. Его скорее следовало бы назвать критерием духовной значительности, в данной случае — пустоты, осквернения жизни.

Это свойство можно охарактеризовать и поточнее: оно зарождается там, где духовный принцип в человеке засыпает или иссякает, и означает, таким образом,бездуховность жизни. Оно начинается там, где человеческое легкомыслие, и не подозревающее пока о глубокомыслии, наивно и безответственно скользит по житейским волнам. Оно начинается там, где мелочность жизни становится, во всей ее близорукости и плоскочувствии, сувереном. Таким образом, оно начинается с религиозной тупости и усиливается тогда, когда это религиозное отупение становится самоуверенным и надменным, окончательно укореняется в человеке и обретает отпечаток само-апологии. Тогда оно воспринимает себя как нечто само собой разумеющееся, единственно верное и умное, выстроенное в определенное «мировоззрение».

Иванов А. А. Славословие пастухов. 1850 г. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Иванов А. А. Славословие пастухов. 1850 г. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Это мировоззрение не просто безбожно — в религиозном аспекте оно тупо и вызывающе. Не зная ничего о духе, оно издевается над ним. Оно неромантично, иронично, сухо, бесцветно; словом — пустыня. А еще о нем можно сказать, что оно донельзя трезво, механично, материалистично. Если же вглядеться в его картину мира, то получается такое ощущение, что все краски Вселенной поблекли и стушевались; что пташки умолкли и замертво свалились на землю; что над универсумом гуляет нескончаемый, вечный самум, который замел все глубины таинственного, лишил святого все существующее. И в этом пустынном, заброшенном Богом пространстве началась упорная, жестокая «bellum omnium contra omnes» (война всех против всех), которой не видно конца. Значит, жизнь осквернена, и эту скверну придется изжить до конца. Чаша полна яду, но должна быть выпита до дна.

Эта лишенная святого пошлость может ко всему примазываться, во всем укореняться; а там, куда она проникает и где ширится, вырождается все — как в отдельном человеке, так и в жизни целых поколений. Овладевает она, к примеру, душою верующего. Тогда его религиозность постепенно мельчает, становится педантичной, амбициозной, суеверной, лицемерной, — уподобляясь психозу насилия и страха, богоотвергнутому ханжеству. Проникает эта пустота в искусство — и оно тут же забывает о своем высоком и глубоком призвании; его провидческое созерцание тускнеет, его мудрость угасает; оно потворствует пошлому зуду вожделений, покорствует формалистическому снобизму, становится служанкой в политической сфере жизни. Измельчавшая наукаобретает чрезмерную самоуверенность, считая, что все на свете можно объяснить механистичным способом, и тем самым опускается до немыслимого уплощения, до крайнего упрощения*. Лишенная священного покрова моральстановится сухой, принудительной, бессердечной и лицемерной. Лишенная священного политика превращается в погоню за личным успехом и властью, в открытую войну интересов и очень скоро становится безыдейной, творчески бессильной и тоталитарной.

Так проявляется в жизни лишенная святыни пошлость.

Добро становится мелким, скудным и бессильным. Нейтральное становится двусмысленным, холодным и опасным. Зато зло становится претенциозным, мощным и вредоносным.

Шебуев Василий Кузьмич. Поклонение пастухов. Первая половина ХIХ в. Кировский областной художественный музей им. В.М. и А.М. Васнецовых

Шебуев Василий Кузьмич. Поклонение пастухов. Первая половина ХIХ в. Кировский областной художественный музей им. В.М. и А.М. Васнецовых

Добро лишается корней, становится неустойчивым и негероическим. Нейтральное становится абсолютно безразличным, легко устранимым, продажным и предательским. Зло — разнузданным, бесцеремонным и безудержным. Все кажется как бы Богом покинутым, Богом обессиленным, готовым к неизбежному концу.

Это осквернение охватывает все сферы человеческой жизни. Но особенно опустошительно оно в любви. Бездуховность человеческой любви превращает ее в элементарную потребность естества, самовольно заявляет о себе, своенравно «требует», бесцеремонно и бесстыдно действует и безответно угасает. Бездуховно заключенный брак не сулит ни верности, ни счастья, ни жизнестойкости, ни здорового воспитания. Лишенный святости брак начинается с мальчишеских проделок, терпим или даже поощряем в публичных домах и находит свое завершение в открытом распутстве и распаде семьи.

Лишенная святости мышление становится зыбким, скользящим по поверхности вещей. Оно уже не ищет целесообразности, уже не имеет «убеждений». Истинность и достоверность ему уже не свойственны абсолютно. Вместо этого оно культивирует выгоду и ударную аргументацию своих возможностей — как это было свойственно когда-то греческим софистам или римской риторике. Для ученых такого сорта мысль — не служение, а скорее способ достижения личного успеха, ставка на выигрыш в азартной игре — за деньги получишь и власть. Это лишенное корней мышление придает всей жизни оттенок авантюры и по сути своей аморально. О настоящей реальности оно и знать не желает, а потому в своем мелкотемье безответственности и релятивизма доходит до цинизма и нередко, увы, до примитива.

Лишенная святости воля — это социально опасная сила. И чем сильнее эта сила в личности, тем опаснее человек. Несдержанный и развязный стремится к власти любой ценой, использует все способы, исходит все пути, пуская в ход все средства, вплоть до лицемерия, клеветы, лжи и массовых казней. И чем тоньше носитель этой воли, тем изощреннее его борьба за жизнь, тем ярче его способность обойти препоны уголовного права, тем успешнее манипулирует он пробелами и недочетами правопорядка, тем «выше» поднимается он по ступенькам жизни, тем ущербнее его влияние. Именно эта дурная воля подрывает и подтачивает демократию, именно она измыслила и провела в жизнь идею тоталитарного государства. Но своего последнего слова эта лишенная святости воля пока еще не сказала.

Незаметно наша жизнь утрачивает священное. И процесс этот начинается с незначительных упущений и небрежений и заканчивается грандиозными кризисами и потрясениями. Первоисточником же этих опасностей является бездуховное воспитание детей.

Сайт «Наследие русского философа И. А. Ильина»
(http://www.nasledie-iljina.srcc.msu.ru/)