В начале 1923 года в Париж прибыла семья таких эмигрантов. Мало кто заметил их приезд. Семья состояла из шести человек: Елизавета Юрьевна Скобцова (будущая монахиня Мария), София Борисовна Пиленко (ее мать), Даниил Ермолаевич Скобцов (ее муж), сын Юра и две дочери — Настя и Гаяна. Гаяна (старшая из детей) родилась еще в России, когда первый брак ее матери уже заканчивался разводом; младшая, Настя, родилась в Югославии накануне переезда в Париж.

Они следовали путем, общим для многих и многих беженцев: от восточного берега Черного моря на юг, в Грузию; затем на запад в Константинополь; затем в Белград. Часть путешествия совершалась без происшествий, часть переживалась как кошмар: так или иначе, в нем было мало отрадного, и чем дальше они удалялись от родины, тем труднее им было представить себе будущее.

Первая стадия путешествия запомнилась как самая тягостная. Пароход, на который они попали в Новороссийске, был переполнен до отказа. На верхних палубах помещались пассажиры первого и второго класса; под ними армянские беженцы; затем — палуба для овец; и наконец, трюм с остальными беженцами. В трюме царила полная тьма. В нем где-то находился склад динамита: курить воспрещалось. Передвигаться было трудно и опасно. Кроме того, можно было легко наткнуться на раненых и нечаянно причинить им лишние страдания. В этом трюме, вместе с матерью и дочкой, находилась Елизавета Юрьевна. Она опасалась, как бы среди этого хаоса не родился преждевременно ее второй ребенок, и в то же время тревожилась за мужа, с которым ее недавно соединила, а теперь разлучила гражданская война. Никакие тяготы в последующих странствиях не могли сравниться с ужасом этого путешествия, этой прелюдии к беженскому существованию.

К счастью, Юра благополучно родился в Тифлисе по окончании путешествия, а через несколько месяцев, в Константинополе, его мать снова соединилась с мужем. Но Константинополь мог быть лишь временным пристанищем. Пришлось отправляться дальше.

Прибытие во Францию никак не означало ни конца бедственного положения семьи, ни избавления от изнурительной работы. Елизавета Юрьевна навсегда испортила свои и без того близорукие глаза, выполняя заказы (шитье, изготовление кукол). Положение несколько улучшилось, когда ее муж выдержал экзамен и стал шофером такси. Таким образом был обеспечен более регулярный заработок — от сорока до пятидесяти франков в день. Но финансовые заботы отошли на задний план, когда Настя тяжело заболела.

Сначала родители не понимали, что она серьезно больна. Им казалось, что она лишь очень медленно поправляется после гриппа, которым переболела вся семья в продолжение зимы1925-26 годов. Но вскоре состояние больной начало вызывать тревогу — тем более, что ни один из вызванных врачей не мог определить, почему она продолжает терять в весе и чахнуть. Только когда ее состояние стало уже критическим, нашелся молодой врач, который сразу поставил диагноз менингита.

Настю поместили в знаменитый Пастеровский институт. По ходатайству вдовы И. И. Мечникова, матери дали особое разрешение находиться при больной и ухаживать за ней. В течение почти двух месяцев она присутствовала при медленном умирании своей дочери. Рисунки-портреты, которые Елизавета Юрьевна создавала, чтобы развлечь Настю, запечатлели это время. На них изображено худенькое лицо девочки в жару, неестественно спокойное: три из них помечены разными часами 7 марта 1926 года. Настя скончалась в тот же день.

Смерть ребенка оставляет неизгладимый след в душе матери. Но смерть Насти имела еще, сверх того, неожиданные последствия, намек на которые уже находится в записке, набросанной Елизаветой Юрьевной у смертного одра дочери.

«Сколько лет, — всегда, я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему. Ещё вчера говорила о покорности, все считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что просто молиться-умолять я не смею, потому что просто ничтожна […]. Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. И чтобы оправдывая и принимая, надо вечно помнить о своем ничтожестве. О чем и как не думай, — большего не создать, чем три слова:

„любите друг друга“, только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть».

Плутание по переулочкам осуждается и отвергается. Перед ней открываются новые перспективы. Ей исполнилось тридцать четыре года. Жить оставалось девятнадцать лет.

Впоследствии Елизавета Юрьевна писала о похоронах вообще и различала два типа участников:

«Одни сдержанно сочувственны, корректны, будничны, — какое, мол, несчастье, кто мог думать, я его недавно видал, да как это случилось, а кто лечил и так далее, — чужие, одним словом. Другие, — тут вопрос не в несчастии даже, а в том, что вдруг открылись какие-то ворота в вечность, что вся природная жизнь затрепетала и рассыпалась, что законы вчерашнего дня отменились, увяли желания, смысл стал бессмыслицей и иной, непонятный смысл вырастил за спиной крылья […]. В черный зев могилы летит все, надежды, планы, привычки, расчеты, -а главное, смысл, смысл всей жизни. Если есть это, то все надо пересмотреть, все откинуть, все увидеть в тленности и лжи.

Это называется „посетил Господь“. Чем? Горем? Больше, чем горем, — вдруг открыл истинную сущность вещей, — и увидали мы, с одной стороны, мертвый скелет живого, мертвый костяк, облеченный плотью […], мертвенность всего творения, а с другой стороны, одновременно с этим увидали мы животворящий, огненный, все пронизывающий и все попаляющий и утешительный Дух.

Потом время, — говорят, — целитель, — а не вернее ли „умертвитель“? — медленно сглаживает все. Душа опять слепнет. Опять ворота вечности закрыты […]. [Но] человек может каким-то приятием этих иных законов удержать себя в вечности. Совершенно не неизбежно вновь ниспадать в будни и в мирное устроение будничных дел, пусть они идут своим чередом, сквозь них может просвечивать вечность, если человек не испугается, не убежит сам от себя, не откажется от своей страшной, не только человеческой, но и Богочеловеческой судьбы. То есть от своей личной Голгофы, от своего личного крестоношения, вольной волею принятого.

[…] И думается мне: кто хоть раз почувствовал себя в этой вечности, кто хоть раз понял, по какому пути он идет, кто увидал Шествующего перед ним хоть раз, тому трудно свернуть с этого пути, тому покажутся все уюты непрочными, все богатства неценными, все спутники ненужными, если среди них не увидит он единого Спутника, несущего крест».

«Такого рода Посещение, — говорила она о собственном своем опыте, — заражает душу, наполняет ее как поток, как пылающий очаг». Похожие мысли она выразила в стихах:

Все еще думала я, что богата,
Думала я, что живому я мать.
Господи, Господи, близится плата
И до конца надо мне обнищать.
Земные надежды, порывы, восторги, —
Все, чем питаюсь и чем я сыта, —
Из утомленного сердца исторгни,
Чтобы осталась одна маета.
Мысли мои так ничтожны-убоги,
Чувства — греховны, и воля — слаба.
И средь земной многотрудной дороги
Я неключимая. Боже, раба.

Ей предстояло еще второе обнищание. Десять лет спустя, в июне 1936 года, последовала смерть старшей дочери, Гаяны: она умерла от тифа в возрасте двадцати трех лет. Сперва горе — и сомнения, вызванные этим — ей казались едва выносимыми. В конце одного стихотворения, посвященного этой смерти, мать откровенно признавала:

Я заново не знаю и не верю,
Ослеплена я вновь.
Мучительным сомненьем только мерю
Твой горький путь, любовь.

«Я никогда не забуду той мучительной минуты, когда я принес ей весть о смерти Гаяны, — писал о. Лев (Жилле). — Без единого слова она кинулась бегом на улицу. Я боялся, что она намеревается броситься в Сену». Она вернулась только к вечеру — «удивительно умиротворенная».

Мать не могла быть ни на похоронах, ни хотя бы посещать могилу: Гаяна умерла в Москве по возвращении на родину, где (с помощью семейного друга — Алексея Толстого) ей удалось устроиться годом раньше на постоянное жительство. В далеком Париже можно было только совершить парастас, который мать провела в сосредоточенной молитве, склонившись в земном поклоне. Присутствующие отметили ее особый духовный подъем, исполненный спокойствия. Видно было, что она еще борется с горем, но уже побеждает сомнения. «Очень было тяжело, — говорила она. — Черная ночь. Предельное духовное одиночество […]. Все было темно вокруг и только где-то вдали — маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть».

Не слепи меня. Боже, светом,
Не терзай меня. Боже, страданьем.
Прикоснулась я этим летом
К тайникам Твоего мирозданья.
Средь зеленых, дождливых мест
Вдруг с небес уронил Ты крест.
Поднимаю Твоею же силой
И кричу через силу: Оссана.
Есть бескрестная в мире могила,
Над могилою надпись: Гаяна.
Под землей моя милая дочь,
Над землей осиянная ночь.
Тяжелы Твои светлые длани,
Твою правду с трудом понимаю.
Крылья дай отошедшей Гаяне,
Чтоб лететь ей к небесному раю.
Мне же дай мое сердце смирять,
Чтоб Тебя и весь мир Твой принять.

В ее стихах не трудно найти «строки сильные, рвущие сердце, «рыдательные». Но с окружающими она мало делилась своими переживаниями после смерти дочерей. Внешне она держалась с людьми непринужденно: веселая, немного лукавая улыбка часто озаряла ее полное, румяное лицо и оживляла темно-карие глаза. Она охотно общалась с людьми и производила впечатление открытости и прямоты. Только тот, кто узнал ее ближе, мог убедиться, что «внутренне в своем последнем «я» она была непроницаема» и одинока, что она бережно таила некоторые мысли и переживания в глубине души и редко их обнаруживала. Среди самых сокровенных переживаний были те, которые касались Гаяны и ее полу-сестры, первопреставленной Насти, имя которой — Анастасия — по-гречески означает Воскресение.

«Монахиня Мария (Скобцова)». Сайт Ксении Кривошеиной
(http://mere-marie.com/)

Читать книгу полностью:
Прот. Сергий Гаккель. Мать Мария

Новогодняя ночь – это прощание с уходящим годом, как со старым другом, который делил с нами скорби и радости, а теперь навсегда покидает нас; это встреча с наступающим годом, который как гость уже стучится в ворота нашего дома. Новолетие – время благодарения и надежды: благодарения Богу за Его милости, и надежды, что они не оскудеют и впредь. Как рыба, находящаяся в воде не понимает, что такое вода, как птица, парящая под облаками, не знает, что такое воздух, на который опираются ее крылья, так и мы не знаем обо всех благодеяниях Божиих, которые окружали нас.

Только в загробной жизни откроется, от каких опасностей ежедневно избавлял нас Господь, от скольких бед сохранял невредимыми, от каких огненных испытаний и искушений отводил; Он защищал нас от врагов видимых и невидимых, извлекал из духовных ям и расставленных сетей, разоблачал ложь и коварство завистников и притворных друзей, чудесно исцелял от смертоносных болезней – об этих благодеяниях мы знаем только немного, они откроются нам в загробной жизни. Поэтому, что бы с нами ни случилось, мы должны верить, что это благо и говорить: «Слава Богу за все». Надо благодарить Бога за дар самой жизни. Он извлек нас из бездны небытия, дал земную жизнь и обещал вечное царство. Мы должны благодарить Господа, что видим солнечный свет, что над нами сияет небо и мы твердо ступаем по земле; а сколько наших друзей и ровесников уже лежат под землей, как под черным саваном!

Новый год учит нас благодарить Бога за каждый день жизни, который через покаяние может стать днем спасения. Год – это замкнутый круг времени, но духовно можно представить его лестницей, ступени которой идут ввысь и вниз – в обители вечного света и во тьму преисподней, в зависимости от нашей веры и дел. Поэтому канун нового года – это экзамен прожитого времени. Мы должны испытать себя перед своей совестью: какие ошибки совершили, в какие грехи впадали, какое добро могли сделать и не сделали, что надо исправить и совершить в наступающем Новолетии.

Новый год – это надежда, что мир, возвещенный ангелами в Вифлееме, пребудет в наших сердцах, как огонь в лампаде. Новый год – это время встречи с друзьями в знак духовного единства. Многих из них уже нет с нами: они окончили земную жизнь, опередив нас на пути в вечность, и мы должны молитвенно помянуть их, как бы этой молитвой разделить с ними новогоднюю трапезу. Любовь сильнее смерти. Как очи неба – звезды – смотрят на землю, так глаза усопших устремлены к нам: они покинули нас телесно, но не разлучились духовно своей любовью.

Новый год – время размышлений о смысле жизни, о вечности и времени. Смысл и цель жизни – единство с Богом, вхождение в Его превечный свет. А время для христианина – сокровище, за которое покупается вечность. Мы живем во времени. Каждому отпущен срок пребывания на земле. Однако время, которое так привычно для нас, на самом деле – таинственно и непостижимо.

Великий ум древности Аристотель говорил, что из всего, окружающего человека, самым загадочным является время. Блаженный Августин считал, что знает о времени тогда, когда не думает о нем; а когда начинает размышлять о времени, то теряется, недоумевает и изумляется. Платон писал, что время – это космос в движении, оно возникает вместе с вселенной и исчезнет с ней. Гераклит сравнивал время с потоком, в который нельзя войти дважды. Он скорбел, что земное бытие это полубытие – соединение жизни со смертью. Человек живет и не живет: живет, потому что реально существует, и не живет, так как время уничтожает, как бы сжигает все и его самого, что настоящее невозможно остановить и удержать – возникнув из бездны будущего, оно тут же тонет в бездне прошлого.

Средневековые алхимики искали эликсир бессмертия, который дал бы власть над временем, но это было ловлей призраков и погоней за сновидениями. Чародей Фауст продал душу диаволу за способность останавливать мгновения по своему желанию, но был обманут злым духом. Ни ангелам, ни демонам не дана власть и господство над временем.

Человек находится во времени, как в невидимом потоке; эту реку невозможно преградить и остановить. Человек часто забывает о времени, но время никогда не забывает о нем. Каждый год меняется лицо человека, каждое столетие изменяется лик земли. Время похоже на жемчужную нить, сотканную из мгновений, которые, просверкав, исчезают. Но в этом есть свой таинственный смысл: мгновенье невозможно вернуть, поэтому время должно быть особенно ценно и дорого человеку. Время для живущих по воле Божией превращается в метафизический свет; время, растраченное в грехах и суете – в метафизический мрак.

Новый год для христианина – это новый этап духовной борьбы с демоническими силами, обычаями полуязыческого мира и своими страстями – невидимыми змеями, обитающими на темном дне души. Каждый человек должен осознать и выявить свою главную страсть и положить начало борьбы с ней.

Новый год – всегда подарок и радость. Он озаряет своим светом и дворцы, и убогие хижины, согревает сердца и богатых и бедных. Пусть новогодняя радость станет для христиан преддверием будущей, непреходящей радости в Небесном царстве, когда время уступит свое место вечности!

Архимандрит Рафаил (Карелин). Официальный сайт
(http://karelin-r.ru/index.html)

Часто утверждают, что среди представителей двух породнившихся семей женщины между собой поддерживают отношения более напряженные, чем мужчины. Что ж, я не мужчина и могу согласиться с таким утверждением без риска быть обвиненной в какой-нибудь «гендерной дискриминации». Да, мне почему-то действительно кажется, что в «родственные» конфликты женщины вступают активнее мужчин. Подразумеваю «классические» линии конфликтов: свекровь и невестка, теща и свекровь.

Трудно представить себе молодого мужа, который бы при первой возможности жаловался друзьям на тестя или с нотами презрительного снисхождения рассказывал про него: «Народ, вы представьте, этот странный человек вчера принес нашему сыну та-а-акую футболку! Просто диву даюсь, что за вкус у него». Зато для невестки часто едва ли не каждый второй шаг свекрови глуп, а каждый третий – «ни в какие ворота», даже если ей хватает такта не говорить об этом вслух.

«Ой, она снова накупила сыну какой-то безвкусной дешевки и думает, что нормальный человек это станет носить!», «Ну, со свекровью говорить бесполезно…», «Муж мой из такой семейки… и вспоминать не хочется!» – это мемы «навскидку» из обычных женских разговоров (в том числе из разговоров верующих женщин). Примерно так же невесток воспринимают и свекрови, в то время как тести, рассуждая о зятьях, часто всего лишь плечами пожмут: «Ну, я в его годы был другим… Впрочем, дочери нравится – и ладно». Отчего так?

Не хочется штамповать расхожее «женщины стервознее мужчин» и «им больше нечем заняться». В мужской среде конфликтов не меньше, просто решаются они жестче, а потому быстрее. Иногда даже со скоростью рассекающего воздух кулака. Все основные страсти свойственны человеку вообще, а не представителям того или иного пола, но от пола очень зависит, какая страсть с какими нюансами (порой даже гормональной природы) громче «рванет» в определенной, типичной для этого пола роли и ситуации.

Особенность женской роли в том, что брак для нее – это всегда экзамен. Как собственный, так и брак ее ребенка. Женщина всегда интуитивно чувствует, что основная ответственность за воспитание детей лежит на ней. На мужчине – ответственность за общую стратегию, условия, атмосферу, ресурсы, в которых проходит воспитание. А ответственность женщины более конкретна: приучила к порядку – или вырастила неряху, занималась развитием детей – или пустила всё на самотек, научила тому, другому, пятому – или не научила. А где больше конкретики – там легче проверить и выставить двойку. Мужчину в собственных глазах неплохо аттестует должность, социальный статус. А женщина, даже с прекрасной карьерой, воспринимает как позор и жизненное кораблекрушение недостатки своих детей и мучается от них, но чем больше мучается – тем старательнее иногда хочет скрыть «плохую игру» за маской апломба.

Драматизм брака в том, что он – как бы экзамен для трех женщин одновременно: для молодой жены, для тещи и для свекрови. Теща «держит ответ» перед зятем и свекровью: хорошую ли хозяйку она вырастила, умную ли девушку в целом. Свекровь «виновата» перед тещей и перед невесткой за каждый «не такой» шаг собственного сына. А отношения невестки со свекровью обычно обостряются с рождением ребенка – ведь теперь молодая жена «проходит проверку» не только как хозяйка, но и тоже как мать.

Признавать свои ошибки непросто. И почти подсознательно избирается тактика: лучшая защита – это нападение.
Но если где-то в глубине души (порой, конечно, очень глубоко) любая женщина свои педагогические и прочие ошибки хотя бы смутно видит, то признавать их прилюдно, да еще и перед лицом другой женщины (ведь конкурентки!!!) – бывает ой как непросто. И тут почти подсознательно избирается тактика: лучшая защита – это нападение.

Еще никто и ни в чем вслух не пытался обвинять ни молодую жену, ни ее маму, но они уже заранее вступили в крепкую коалицию с девизом: «Ну чего ждать-то, от его-то семьи!» Как говорится, только в России фраза «он весь в отца» – это чаще всего ругательство. А еще чаще звучит: «Ну, мамочка его так воспитала, что поделаешь!» А что такое страшное-ужасное «воспитали» в молодом муже, чего нет у других «двуногих»? Да даже если ничего – приходится искать! Ведь только на фоне «глупой» свекрови ты выглядишь презентабельно в собственных глазах. И лишь на фоне «ужасной» невестки ты можешь оглядываться на свою жизнь не с раскаянием, а с «законной» гордостью.

Женщина интуитивно чувствует, что ее ребенок в его новой, замужней или женатой жизни не может быть абсолютно идеален и ни в чем не виноват, и, соответственно, выходит, что неидеальна она – мать, воспитавшая такого ребенка. Но на уровне осознанных мыслей, фраз и действий она (и, конечно, ее Машенька или Петенька) неоспоримо, абсолютно, безнадежно, непробиваемо – права. Молодая жена тоже смутно догадывается, что как хозяйка она далеко не подарок, и потому болезненно, неадекватно бурно реагирует на любой намек свекрови вроде: «Оля, хотите мы вам “посудомойку” подарим?»

Однако, если вовремя не увидеть в своих «идеальных» поступках, словах, правоте, презрительном фырканье просто мелкого, пустого, ни на чем не основанного самооправдания с самоутверждением, то ценой такой слепоты может стать целая жизнь – жизнь семьи.

Да, всякий грех – лишь изуродованная добродетель, и подобное болезненное отношение к собственному имиджу в глазах других женщин (и в собственных тоже) – это просто пародия на покаяние. Мы способны к покаянию, у нас есть этот дар, есть совесть, но часто вместо внимательного взвешивания собственной жизни и собственных недостатков перед очами Божиими нам удается лишь переживать о том, как бы нам «не опозориться» в глазах новых родственников. И оттого мы враждуем на них – невольных свидетелей нашего несовершенства, как будто бы они в нем виноваты…

Конечно, у женских конфликтов в семье много граней. Среди них и такие особо острые, как собственничество и ревность. Но это, пожалуй, отдельная, слишком обширная тема…

 Елена Фетисова

Интернет-журнал Православие.Ru 

Протоиерей Игорь Гагарин побеседовал с нами о том, как облегчить духовными средствами терпение боли при болезни:

— Допустим, человек уже понимает, в чем смысл болезни, но страдания время от времени накатывают, и хочется эти временные страдания как-то ослабить. Как вы думаете, что больше всего мучает человека при болезни, сама болезнь, боль или какие мысли, чувства, эмоции?

— Очень по-разному все бывает. При некоторых заболеваниях физическая боль бывает настолько мучительна, что я даже не вполне могу себе представить, какие мысли могут в этот момент сопровождать человека. Доходит порой до самых страшных мыслей о том, что лучше умереть, чем это дальше терпеть. У человека иногда просто сознание помрачается. Поэтому довольно трудно бывает этому сознанию направить волю человека на борьбу со страданием.

— Что в этой ситуации может сделать человек?

— Во-первых, молиться, конечно. Молиться, как получится, может быть своими словами.

Видите ли, в чем дело, болезнь-то она тем и страшна, что отнимает силы молиться. Иногда, пока сам не заболеешь, кажется, что болезнь дает возможность больше молиться. Времени, кажется, полно, ничто не отвлекает, лежи и молись себе хоть весь день. А это не так. Когда серьезно, тяжело заболел — страдает все. Не только тело, страдает и душа, и дух. Болезнь поражает все, в том числе и волю человека. И все-таки из последних сил нужно стараться молиться. Молитва побеждает боль и укрепляет наши силы.

Второе… Напомню известную мысль отца Иоанна Кронштадтского о том, что когда тебе плохо, найди того, кому еще хуже, чем тебе, помоги ему, и Бог поможет тебе. И это действительно так. Проверено опытом.

Помню одну книгу, она была написана еще в советское время. Читал давно и имен не помню. Документальная книга про одного удивительного человека, который был очень болен, инвалид на коляске, испытывал тяжелые приступы своей болезни, но при этом умудрялся помогать куче людей вокруг. Он общался по телефону с больными, у него были знакомые врачи, аптекари… Он говорил: «Я живу потому, что помогаю другим, мне некогда страдать из-за своей болезни, потому что я вижу так много людей вокруг, которым я могу помочь!». Он был убежден, что живет только потому, что ему надо служить людям. «Как только я оставлю эту заботу о других и зациклюсь на себе, сразу умру».

Понятно, что это человек необыкновенной силы духа, и не каждый так может, но если есть хоть какая-то возможность, даже будучи в болезни, помочь тому, кому еще хуже, чем тебе, то это очень здорово, когда человек этой возможностью пользуется. Впрочем, не обязательно, кому хуже. Может и не хуже, но просто нуждается человек в помощи. Потому что одно дело, сказать — «мне не до вас до всех, мне самому настолько тошно и плохо, не трогайте меня, решайте свои вопросы и проблемы сами». Легче нам от этого не станет.

Коротко говоря, возможна такая позиция: «Мне не до вас…. Мне себе помочь нужно». И противоположная: «Мне не до себя… Есть кому и похуже». Первая — путь к углублению болезни и к унынию, вторая — к выздоровлению и радости. А если и не к выздоровлению, то значительному облегчению.

— Многие святые так же действуют. Та же Матронушка, она лежала парализованная и помогала людям

— Да. А Амвросий Оптинский! Будучи совсем молодым монахом, он тяжело заболел и был почти прикован к постели. Монастырское начальство признало его полностью нетрудоспособным, и он был зачислен проживать на иждивении братии. И скольким людям этот «инвалид» смог помочь! Дожил до глубокой старости.

Есть удивительный рассказ в книге «Райские цветы с русской земли» про человека, который заболел, будучи молодым, в расцвете лет, был неподвижен. Сначала очень сильно бунтовал против этого, потом, в конце концов, что-то ему открылось, смирился, стал молиться, к нему стали приходить люди, и хоть он и продолжал болеть, но очень многим смог помочь молитвой, советом, добрым словом.

Мне запомнился один из «непридуманных рассказов» Вересаева. Читал его давно, деталей не помню. Он с восхищением рассказывает про одну женщину, из своих знакомых, которая была очень больна тяжелой и мучительной болезнью, и была она всегда радостна, и другим радость давала, хотя временами было видно по ее лицу, какие мучительные боли она переживала. В тот момент, когда у нее были приступы, никакой радости она, конечно, не могла излучать, но как только боль оставляла ее, как только приступ проходил, она снова была очень жизнерадостной. Такой радости, как у нее, у здоровых не увидеть! А ведь дни этой женщины были сочтены. И она знала об этом.

Однажды эту женщину спросили: «Как вам это удается?» — «Я живу исключительно в настоящем. В тот момент, когда боли нет, я наслаждаюсь всем тем хорошим, добрым, что я вижу вокруг себя и совершенно не думаю о том, что я всего этого скоро лишусь. Я приучила себя жить в настоящую минуту. В тот момент, когда боли нет, я вижу красоту природы и добрых людей, и я этому отдаюсь целиком и полностью. Запрещаю себе думать о том, что только что была боль и то, что боль вернется. Когда вернется, тогда вернется, но вот сейчас, когда боли нет, я буду радоваться».

Вот это умение целиком жить в настоящем моменте и видеть в нем доброе, хорошее — одно из важнейших духовных качеств. Человек очень часто несчастен, потому что он либо продолжает переживать то, что уже прошло или расстраивается из-за того, что, ему кажется, может наступить.

— Получается так, что многие больные не только больше мучаются, но и больше радуются, чем обычные здоровые люди.

— Наверно. Болезнь обостряет все переживания. И горькие, и радостные.

Существуют две точки зрения на страдание. Одна утверждает, что страдания возвышают и очищают человека, а другая, что страдания и боль, в том числе болезнь, озлобляют его. Кто прав? И те и другие. Все зависит от человека. Страдание выявляет в человеке подлинное. Кого-то очищает и поднимает ввысь, а кого-то озлобляет, и в одной и той же болезни один человек становится просто озлобленным негодяем, который ненавидит весь мир за то, что все здоровые, а другой наоборот, приобретает какой-то такой опыт, что все самое лучшее в нем проявляется.

Если человек неравнодушен к вопросу о том, кто он есть, во время болезни самое время напомнить себе, что вот сейчас выясняется, чего я на самом деле стою, что я на самом деле за человек. Вот сейчас станет ясным и мне и окружающим, кто я — ничтожество или нет. Если же человек меньше всего заинтересован в том, чтобы познать самого себя, тогда конечно, он может только проклинать болезнь а порой и тех, кто здоров. Любая зависть отвратительна, но зависть больного к здоровым особенно.

— Какие молитвы Вы бы порекомендовали в состоянии сильной боли?

— Первое, что приходит мне на ум — «Молебный канон Божией Матери». Этот канон в молитвословах обычно предваряется таким надписанием: «Сей канон поется во всякой скорби душевной, и обстоянии». Сила этого молитвословия проверена веками. Я думаю, что вдумчивое чтение этого канона — самое подходящее молитвенное делание во время болезни.

Особо хочу сказать о чтении Евангелия. Болезнь захватывает человека врасплох и человек может быть просто не готов к молитве в той форме, в какой ему ее предлагает Церковь. Ведь большинство наших молитв — на церковно-славянском языке. Пусть читает больной Евангелие на русском, и, прочитав главу или «зачало», или просто небольшой отрывок отложит Книгу и своими словами обратится к Тому, о Ком только что прочитал, к Иисусу Христу. В Евангелии множество рассказов об исцелениях. И Тот, Кто совершал эти исцеления тогда, может сделать это и теперь. Он ведь невидимо рядом с каждым читающим.

Людям, которые в Церкви не один год, могу сказать: я не знаю ничего лучше и прекрасней Псалтыри. Лучше царя Давида никто к Богу не обращался. Хорошо читать Псалтырь и в болезни, и в радости, и в скорби, и на «Славах» вставлять какие-то свои личные молитвенные прошения. Но это для тех, кто имеет какой-то опыт чтения на славянском языке.

Есть сейчас акафисты для болящих. Акафисты чем хороши? Они абсолютно понятны, они написаны языком, близким к современному русскому языку. И конечно, все мы знаем святых, к которым принято обращаться во время болезни, например великомученика целителя Пантелеимона.

— Ну, вот допустим, что у человека нет такой книги, да и не во всякой ситуации есть возможность читать по книге. Как боль, она долбит тебя, как капля, так и молитва — она должна быть таким быстрым ответом на каждую каплю боли. Как в единоборствах — тебя бьют, ты в этот момент должен отразить удар. Когда ты читаешь молитвы, которые неточно отражают этот удар, ты этот удар пропускаешь. Можете порекомендовать краткие молитвы, подходящие к ситуации?

Думаю, молитва молитв — «Отче наш». Она поистине универсальна, недаром Сам Господь ее дал. Многократное вдумчивое повторение этой молитвы вводит нас в «правильное» состояние духа и привлекает обильную благодать.

Много написано об Иисусовой молитве. И на боль, на страдания, эта молитва ложится очень хорошо. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Хорошо также многократно читать «Богородице, Дево, радуйся…»

Действительно, нужно видеть, какой удар против нас направлен. Если боль вызывает в нас жалость к себе и ропот против Бога (а эти мысли и чувства обязательно усиливают боль), то оружие направленное прямо против боли — молитва «Слава Богу за все!». Или: «Слава Богу за все! Достойная по делам моим приемлю».

Очень помогает, когда мы в момент боли вспоминаем какой-то свой грех и как бы идем навстречу боли, принимаем ее добровольно как искупление этого греха. Когда мы идем так навстречу боли, боль отступает. Есть еще такая молитва: «Вытерплю же это ради Господа Иисуса Христа!» Это конечно уже для христиан, для людей, относящихся к своей жизни вполне сознательно.

Мы все время говорим о мучениках, которые свою верность Христу подтвердили достойным терпением мучений. Если человек в болезни находит в себе силы пусть не благодарить Бога, потому что это уже высшее, но хотя бы достойно без ропота претерпевать, и не озлобляется до ропота против Бога и окружающих, то в какой-то степени это тоже участие в мученическом подвиге. Человек терпит ради Христа. Ну а если душа возвысится до благодарности, то воистину недалеко такой человек до Царства Божия.

— Как вообще нужно к этим страданиям относиться? Мы только что говорили о том, что страдания с одной стороны могут озлоблять, с другой стороны очищать человека. Как с этой точки зрения, как относиться к страданиям? Допустим, если как к чему-то незаслуженному, то очевидно, что переносить страдания будет тяжелее, чем, если признать некую свою ответственность за свои страдания

— Любой грех, он что-то в человеке разрушает всегда. Самое страшное не то, что я нарушил какие-то законы, а то, что я что-то в себе сломал, что— то в себе исказил, что -то в себе изувечил. Каждый грех, что-то во мне уродует. А вот дальше, если что-то во мне сломано, значит, нужно это восстанавливать. Как это восстановить?

И вот тут хочется привести некую аналогию. Мы знаем, что если мы оцарапались, на такое повреждение внимания можно не обращать, ну помазал ее зеленкой — и все. Более серьезную травму нужно перевязать, на перелом — шину наложить. А совсем серьезное увечье требует долгой операции, без этого никак. Точно так же и в душе, — если малый грех, достаточно помолиться и сказать: «Господи, прости!» И все, эта болячка в душе уже зарастет. Если грех больше — нужно правило почитать, на исповеди сказать. Не обо всех же грехах на исповеди говоришь, они же забываются, особенно мелкие, но вот это нужно пронести через «позор» исповеди. За какой-то грех, если мало самой исповеди, священник налагает епитимью, потому что, бывает, что без епитимьи никак. А есть самые тяжелые грехи, которые не могут проститься без страданий. Только страдания могут это исцелить

Я в этом отношении всегда привожу пример из Синайского патерика. Был разбойник, грабил, убивал, страшные вещи делал. В конце концов, покаялся, пришел в монастырь к игумену и говорит — «вот я тот самый разбойник. Меня ищут, если найдут, то меня ждут страшные муки. Я покаялся, есть ли для меня спасение?». Игумен переодел его в рясу, сказал: «Вот в этой пещере будешь жить, молиться, тебе будут давать сухарей, воды…»

Разбойник поселился в этой пещере. Естественно, его никто не может найти, потому что никому и в голову не приходит, что он у монахов. Проходит несколько лет. Игумен интересуется, как там разбойник. Ему говорят, что он молодец, уже Господь, наверное, ему все простил, потому что он молится, плачет, читает псалмы, в общем, все как положено.

Ну и приходит один раз этот разбойник к этому игумену и говорит: «Отче, я пришел к тебе, верни мне мою разбойничью одежду, а я тебе возвращаю иноческую». Монах расстроился, говорит: «Неужели ты к старому решил вернуться?» Разбойник отвечает: «Нет, я в город пойду». Монах недоумевает — «А зачем? Разве ты не понимаешь, что тебя схватят и лютой смертью казнят?». А разбойник отвечает: «Я хочу пойти и принять именно эту смерть». — « Ну, зачем, ты же уже столько лет каешься, простил же, наверное, уже тебя Господь». — «Не дает мне покоя один мальчик, которого я зарезал без всякой нужной причины. Стал ко мне приходить этот мальчик и все время спрашивает — зачем ты меня убил. И куда бы я ни шел, и когда я один молюсь, и когда в трапезной, и когда я на богослужении, мне снова и снова является этот мальчик и снова задает этот вопрос. И чувствую я, что не будет мне покоя, не простится мне этот грех, пока не пойду я туда и не умру за этого мальчика».

Возразить монаху было нечего. Разбойник взял свою одежду, и действительно его схватили, судили, приговорили к мучительной казни, казнили. Но монахи теперь уже знают, что он спасен.

И вот вопрос возникает. Кому нужны были эти страдания? Мальчик что ли такой мстительный был, разве ему так было нужно, чтобы разбойник пострадал? Я думаю, что нет. Богу нужны были его муки? Тоже нет. Но есть какая-то тайна, какой-то закон, по которому внутренние увечья, которые мы нанесли себе не могут быть залечены никак, кроме как страданиями. Ведь Сам Господь восстановил разрушенную грехом природу человеческую пройдя через крестные муки.

И вот, мне думается, что если мы рассмотрим в этом контексте и те страдания, которые испытываем в болезни, может быть, осознаем, что нужно нам это, что нужна нам эта боль. И будем молиться: «Господи, убери эту боль, нет больше сил ее терпеть. Но если Ты знаешь, что мне это нужно, оставь…»

— У профессора, архиепископа Луки Войно-Яснецкого есть книжка «Я полюбил страдания. Исходя из сказанного вами, получается, что в идеале мы если не должны полюбить страдания, то, по крайней мере, не нужно его ненавидеть и считать его своим врагом. Оно, получается, все-таки для нас целительное лекарство, хотя и горькое.

— Я думаю, что да. Я думаю, что если мы сумеем увидеть в наших страданиях высокий смысл, все совершенно изменится. Странно, наверное, мне, православному священнику, цитировать такого человека, как Фридрих Ницше, но одно его высказывание мне очень нравится: «Человек вынесет любое «КАК», если будет знать, «ЗАЧЕМ»». Не может этот мир, «юдоль плача», быть без страданий. Нельзя пройти по этой жизни без скорбей и болезней, и достоинство человека как раз и заключается в том, чтобы их пронести как должно, чтобы эти страдания не сломали нас. Кто-то сказал, что Христос не для того пришел, чтобы избавить нас от страданий, а чтобы наши страдания стали, как Его.

(http://www.boleem.com/)

С началом Рождественского поста мы решили спросить у современной молодежи — постятся ли они. А полученные ответы попросили прокомментировать протоиерея Андрея Ткачева.

Как воспринимает пост молодежь? Постятся ли они? И понятен ли им сам смысл Рождественского поста? Читайте в материале.

Назар, 29 лет: Не понимаю, зачем Церковь учреждает посты перед большими христианскими праздниками.

— Я не буду поститься перед Рождеством. Просто потому, что не понимаю, зачем Церковь учреждает посты перед большими христианскими праздниками. Лично для меня пост связан с моими отношениями со Всевышним, а не просто с устоями и традициями. Хотя, конечно же, я рад, что есть люди, которые соблюдают пост в качестве традиции.

Для меня главное – мотив сердца человека, а не «обязаловка». Смысл поста я вижу в воздержании не только от еды, но и от мирских забот (Интернета, телевидения), от привычных дел, для уединения и общения с Богом. Для нашей семьи это время смирения и познания Бога. В это время мы стараемся обратить особое внимание на нужды сирот, вдов и больных – посвящаем себя благотворительности и волонтерству. Во время поста я не употребляю в пищу ничего. Только пью. Такой пост у меня длится до семи дней. Мы с семьей регулярно посещаем церковь, но решение о посте принимаем внутрисемейно, по ситуации.

Протоиерей Андрей Ткачев: Важно помнить, что вы – не единственно верующий. Мы верим все, а значит праздновать и поститься должны вместе.

— В целом вы поступаете правильно. Ведь раньше пост так и учреждали – в силу тех или иных обстоятельств. Только не каждый для себя, а носило это всецерковный, всенародный характер. И со временем эти посты устоялись и стали костяком церковной дисциплины.

Человек должен постепенно прийти к состоянию, когда жизнь Церкви станет его собственной жизнью. Когда он будет не сам сочинять для себя предписания, а будет двигаться в общем, церковном русле. Когда именно он придет к этому – вопрос его личного роста как христианина. Ведь все, что касается духовной практики, – вопрос опыта. Человек должен вкусить радость совместного празднования Рождества. А пост – упражнение, которое поможет ему ощутить эту радость во всей ее полноте.

Очень хорошо, что вы заботитесь о вдовах и сиротах, и посвящаете больше времени изучению Священного Писания. Важно еще помнить, что вы – не единственно верующий. Мы верим все, а значит, праздновать и поститься должны вместе. А в том, что пост принимается по внутрисемейному решению нет ничего плохого. Это личное решение семьи, и если они видят в этом необходимость – пожалуйста.

Ксения 21 год, студентка: В этом году поститься не буду — жду первенца.

— Я пощусь каждый год и Рождественский пост – не исключение. Но в этом году поститься, скорее всего, не буду в силу обстоятельств – жду своего первенца.

Я считаю, что пост, в первую очередь – очищение организма, так что, он не помешал бы и людям неверующим. Но для меня это не просто воздержание от пищи, я больше времени провожу в молитвах и чаще посещаю храм. В моей семье посты соблюдаются, и сама я раз или два в неделю хожу в церковь.

Отец Андрей: Всему можно найти достойную замену. Если не воздерживаться в еде, то больше времени проводить в молитвах.

— Это, вполне уважительная причина. Мы ведь не можем требовать одинаковой строгости соблюдения поста от больного старика и молодого парня, от сидящего в тюрьме и служащего в армии. Беременная женщина должна думать в первую очередь не о себе, а о ребенке, которого вынашивает. Хотя история знает множество примеров женщин, которые мужественно постились во время беременности. Таким образом, они воспитывали у чада чувство аскетизма еще в материнском чреве. Но это исключения, примеры подлинной святости, которые не могут стать нормой для обычных людей. Но ведь всему можно найти достойную замену. Если женщина не может воздерживаться в еде, то ничто не мешает ей больше времени проводить в молитвах, помогать нуждающимся и изучать Библию.

Сергей 20 лет, студент: Не соблюдаю посты. Организм ведь растущий, значит, питание должно быть полноценным.

— Я не соблюдаю посты. Однажды общался со священником, и он сказал мне, что это вовсе необязательно. Организм ведь растущий, значит, питание должно быть полноценным.

Церковь я не посещал очень давно, потому что разуверился в священнослужителях. Я считаю, что Церковь не может идти рука об руку с политикой, а любая религия сейчас идет рука об руку с политиками.

В семье никто не постится, старшие – люди советской закалки, а родители слишком заняты работой.

Отец Андрей: Даже если человеку еще нет 18-ти, он уже находится в периоде цветущей зрелости и должен заниматься самодисциплиной.

— Священник слегка «перегнул палку». Даже если человеку еще нет восемнадцати, он уже находится в периоде цветущей зрелости и должен заниматься самодисциплиной.

Вопрос разуверенности – более тяжелый. Кто нанес рану, тот должен ее врачевать. Если служитель Церкви обидел или разочаровал человека, то служитель же должен это исправить. Главное, чтобы сам человек был в этом заинтересован.

В нашем обществе велик процент людей равнодушных к вере. Но процент неравнодушных еще более велик. А значит, мы должны работать на этом поприще. И начинать нужно с главного – с Христа. Если человек идеально соблюдает пост, но верит в Кришну, то какая радость от такого поста? Если же человек верит во Христа, но по какой-то причине не постится, его не нужно ругать. С ним нужно говорить. Со временем он поймет, что вера без дел мертва, и аскетизм – одно из самых важных дел. Вера без поста может спасти, пост без веры — никогда. Рано или поздно ты дорастешь до работы над собой, и в этой работе важно прислушиваться к наставлениям Матери Церкви.

Дмитрий 28 лет, спортсмен: Я спортсмен и должен тренироваться 5 раз в неделю. Пощусь крайне редко.

— Я пощусь крайне редко. Это связано с тем, что мне нужно набирать определенное количество килокалорий, ведь я тяжелоатлет и должен тренироваться, как минимум, пять раз в неделю. Но для меня пост – это, в первую очередь, укрощение своего гнева, похоти и легкомыслия. Это суровый контроль над своими словами и мыслями. Ведь еще Иоанн Златоуст говорил: «Люблю пост, ибо он – мать смиренномудрия и источник всякой мудрости».

К сожалению, у меня в семье никто не соблюдает посты. Я посещаю церковь, но не так часто, как мне бы этого хотелось. Хотя в моей жизни был период, когда я бывал в храме минимум дважды в неделю. Считаю, что это время не прошло даром, и одухотворение, которое я получил тогда, до сих пор со мной. И к воцерковленным людям я отношусь с глубоким уважением.

Отец Андрей: Не сосредотачивайся на том, чего ты не можешь. Лучше задумайся, чем ты можешь заполнить эту пустоту.

— Спорт – это всегда саморазвитие. Сам апостол Павел часто сравнивал христиан с бегунами и воинами. «Бегите, чтобы получить венец». Но не простой венец из лавра, а венец нетленный. Так что спорт — тоже ценная духовная практика.

Но нужно вывести понятие поста, как жертвы Богу, за пределы гастрономии. Если человек лежит в больнице и его кормят манной кашей, ничто не мешает ему читать Псалтырь. Если он работает на заводе или занимается спортом, он всегда может откладывать больше денег на благотворительность. Пост призван воспитать в человеке доброту и нравственность, воздержание в пище – лишь один из многих путей. Не сосредотачивайся на том, чего ты не можешь. Лучше задумайся, чем ты можешь заполнить эту пустоту. И так нужно подходить ко всем подобным случаям.

Но пост не должен входить в коллизию с вашей профессией. Идущий на задержание спецназовец не должен шататься от голода, как и спортсмен, который представляет на играх честь своей страны. Тут важно проявить понимание и пасторскую чуткость. И отнестись к каждому такому случаю, как частному, чтобы не приводить верующего к ссоре с Церковью. В некотором смысле священник должен быть доктором – печень у всех работает одинаково, только болезни разные.

Сандро 23 года, стоматолог: Для меня пост — это способ помочь своему отцу на том свете.

Поститься перед Рождеством буду по возможности. Если хватит духу. Ведь во время поста нужно не только ограничить себя в еде, но и регулярно молиться, не ругаться, усердно посещать церковь… А если человек подходит к этому с чисто «гастрономической» стороны, то это и не пост вовсе. Для меня лично это способ помочь своему отцу на том свете, и мне кажется, это единственный способ. В нашей семье соблюдают пост все, но мама – не строго, из-за проблем со здоровьем.

Отец Андрей: Такой подход можно только приветствовать – в данной ситуации, он самый верный.

— Это достойные слова взрослого мужа. Смерть сопровождается постом во всех авраамических религиях и глубоких культурах вообще. Умерший как бы накладывает печать на живых, и они постятся. В первую очередь – невольно. У них просто кусок в горло не лезет. Во-вторых – сознательно демонстрируют свою потерю. Не стригутся, не бреются, носят смиренные одежды и черные ленты. Это правильно, ведь так они показывают, что не отчаиваются, что верят в возможность общения с этим человеком через молитву. С другой стороны, они потеряли близкого и скорбят по нему. Такой подход можно только приветствовать – в данной ситуации, он самый верный.

Ярослав 27 лет, рок-музыкант: Само слово «пост» у меня ассоциируется с пограничным постом. Это как часовой на посту.

— Я был воспитан в глубоко религиозной семье, поэтому любой пост, в том числе и Рождественский, соблюдаем тщательно. Само слово «пост» у меня ассоциируется с пограничным постом. Это как часовой, который стоит на посту, охраняя твою душу. Но хотелось бы услышать напутствие от служителей церкви. На что во время поста стоит обратить особое внимание?

Отец Андрей: Для современного человека забыться и выпить стакан молока в пост не так страшно, как без разбору принимать в себя все, что подают с телеэкрана.

— Не забывайте, что мы с вами живем в информационную эпоху. На поступающую к вам информацию нужно обращать столько же внимания, сколько и на еду. Любой согласится с утверждением, что «нельзя есть, что попало». Но разумно ли все что попало смотреть по телевизору, читать в интернете и слушать по радио? Надо четко определить для себя, что можно и чего нельзя. Ведь информация – тоже пища, только не для желудка, а для разума. То, что дети в школах, как и взрослые на своих рабочих местах, стали менее усидчивы – плоды отсутствия внутренней дисциплины. А для современного человека забыться и выпить стакан молока в пост не так страшно, как без разбору принимать в себя все, что подают с телеэкрана.

В послесловие от отца Андрея

Помните, что оценку вашему посту ставит радость праздника, которым он заканчивается. Поэтому пусть праздник Рождества Христова в этом году будет ярче и торжественнее, чем все предыдущие!

(http://www.andreytkachev.com/)

Вера православная, по промыслу Божиему, закрепляется за океаном и становится жизнью австралийцев.

Уже несколько лет я знакома с семьёй Джона и Светланы Магдейд. Семь лет назад по визе невесты Светлана приехала в Австралию с Украины, из шахтёрского города Горловка Донецкой области.С этим городом у меня связано немало воспоминаний и мы со Светланой очень быстро подружились.

Всегда улыбающаяся, Светлана создаёт впечатление счастливой «русской жены», как принято здесь называть женщин, которые приехали с бывшего СССР и вышли замуж за австралийцев. Светлана, проживает на Золотом Побережии у «самого синего моря», у неё заботливый муж, имеющий небольшой бизнес, двое замечательных мальчишек — сыновей 6-ти и 5-ти лет. Светлана счастлива в этой сказочной стране и часто говорит: «Мне мужа подарил мой любимый город Киев, а жизнь в такой прекрасной стране подарил муж». И еще Светлана за все благодарит Бога.

Недавно в семье Магдейд произошло радостное событие. Муж Светланы, Джон принял православие, покрестившись в Свято—Николаевском соборе Брисбена. Я неоднократно видела, как Джон привозил жену и детей в собор, а сам ожидал более 3-х часов окончания службы в церковном дворе. Приезжала русско-австралийская семья на литургию в Брисбен за 100 км. Видела я семью Магдейд и на службе в сербском храме — на Голд Косте, где они проживают. Сегодня Джон причащался в Свято—Николаевском соборе и глаза его светились радостным светом. Я задала вопрос Светлане:

— Светлана, вы говорили, что ваш муж католик и переживали, что у вас с ним разная вера, что один сын у вас воспитывается в православной вере, другой — в католической. Судя по сегодняшнему причастию, Джон принял православие?

— Сегодня я самая счастливая женщина и самая счастливая мама двух сыновей. Семь лет назад мы с Джоном поженились и не было причин для кручин. Мы счастливы, но вот один и очень важный момент, который нас разделял — это была вера. Он католик и не собирался менять свою веру на мою — православную. При рождении первого сына, вопрос, в какой вере будет ребёнок, даже не стоял. Джон считал, что сын должен быть посвящён, как и он сам — в католичество. Когда родился младший сын, муж из уважения к моим чувствам сказал: «Хорошо один сын будут в моей вере, другой — в твоей». Все это мне не нравилось, но что я могла сделать. У нас семья, дети, муж любит меня. Чем старше становились мальчишки, тем сложнее становилось нам в церкви. Как объяснить детям, почему Лоренс (в православии Лаврентий) причащается, а Джонатану нельзя. Лоранса сам батюшка «угощает» чем—то из красивой чаши, а Джонатану не дают, даже, подойти к чаше… Не скрою, что я и сама несколько раз в такие моменты доходила до истерик. Очень трудно в семье, в которой разное вероисповедование. Батюшка мне сказал: «Молитесь и пусть никогда не покидает мысль, что благодать есть на ваших детях». Семь лет я в Австралии и молилась постоянно. Господь услышал мои молитвы.

— Как вы познакомились с Джоном? Когда вы выходили замуж, вы задумывались, что он католик, вы — православная, что от этого могут быть какие — то трудности в семье?

— Мы познакомились с Джоном в Киеве. Я окончила Институт Иностранных Языков в Горловке Донецкой области, немного преподавала английский язык, немного танцевала, работала в Вышгороде на фирме секретарём — переводчиком английского языка. В тот день, когда мне позвонили и попросили показать Киев австралийцу, праздновался День Святой Троицы. Утром я была на литургии в храме Мучеников Бориса и Глеба в Вышгороде. Вернувшись с литургии, я узнала от сестры, что был звонок, и что какому—то заморскому гостю хотелось поближе познакомиться с достопримечательностями столицы Украины. Я поехала провести экскурсию человеку, который прилетел в наши края с другого края земли. Я совершенно не думала, что еду навстречу со своей судьбой. Даже в голове не было таких мыслей. Мы встретились с Джоном. Я показала нашу столицу, рассказала историю города, показала наш Андреевский собор. Мы весь день проговорили. Потом он мне сделал предложение руки и сердца. Было сложно принять такое неожиданное предложение, потому что у меня мама, и как оставить ее? В то же время не хотелось отказываться от такого жениха, потому что Джон мне очень понравился. На тот момент я не задумывалась о том, что он католик, я православная. Я хоть и была крещёной и ходила на большие праздники в храм, но не была воцерковленной. Приехав в Австралию, я очень скучала по дому, по маме, друзьям и все чаще стала обращаться к Богу. В чужой стране я вдруг поняла, что просто не могу жить без церкви. Джон видел, как я скучаю и стал возить меня в русский православный храм. Потом я освоила вождение машины, сдала на водительские права и стала возить детей в храм самостоятельно.

— Вы настаивали, чтобы Джон принял православие, или он сам пришёл к этому решению?

— Нет, что вы, как я могла настаивать. Я только молилась и просила Бога, чтобы мы были всегда вместе и ничто нас не разъединяло. Чем старше становились наши мальчики, тем больше я теряла надежду на то, что когда-то мы пойдём к причастию в православном храме всей семьёй. Я благодарна была Джону уже за то, что он позволил мне крестить в православной вере младшего сына, он мог поставить условия, чтобы я приняла католичество, но мой муж очень деликатный и никогда никаких требований не выдвигал.

— В какой момент Джон принял решение обратиться в веру православную? Был ли какой-то конкретный толчок, который способствовал этому?

— В крещенскую неделю отец Гавриил Макаров всегда объезжает дома с водосвятной водой, освящая жилища. Мы тоже записались на освящение нашего дома. Отец Гавриил и матушка Ирина приехали к нам. Освятив дом, они уже собирались уезжать и тут, Джон, совершенно неожиданно для всех, говорит батюшке: «Я хотел бы получить благословение и принять православную веру вместе с сыном». Я чуть не расплакалась от переполнивших меня чувств. С крещенской водой и молитвой вошла в наш дом Божия благодать. Теперь вся наша семья православная: муж Джон (в православии Иоанн), старший сын Джонатан (в православии Ионофан), младший сын Лоренс (в православии Лаврентий). Я благодарна Богу и всем, кто поддерживал во мне веру и молитву. Спасибо моему мужу, что он никогда не препятствовал мне в воспитании детей.

— Спасибо, Светлана, что поделились с читателями своей историей. Через вашу любовь, смирение и надежду Господь услышал вас и еще раз убедили всех нас в истине слов, что с Богом все возможно!Вера православная, по промыслу Божиему, закрепляется за океаном и становится жизнью австралийцев. 

Людмила Ларкина

Клуб православных литераторов «Омилия» (http://omiliya.org/)

Священник и иконописец Андрей Давыдов размышляет о том, как икона участвует в создании пространства для общения предстоящего с первообразом, и какие сегодня на этом пути возникают препятствия.

— Отец Андрей, икона — древнее литургическое искусство. Оно родилось в ту эпоху, когда Церкви важно было найти образ свидетельства о Христе. Но насколько сегодня актуальна икона?

— Христианская вера не передается генетическим путем, каждый человек и каждое поколение призваны открыть ее для себя как единственные «путь, истину и жизнь». Поэтому проповедь, передача, распространение веры — постоянная творческая задача Церкви с момента произнесения слов «Идите и научите все народы…» Чтобы «научить», недостаточно произнести список догматических постановлений Церкви. Надо увлечь, вовлечь и показать на деле содержание и результаты веры. Для меня образ Богоматери Владимирской или Спасителя из Синайского монастыря и многих других икон непосредственно являет «истину, добро и красоту» христианства и при каждом обращении к ним заставляет меня снова и снова возвращаться «от временного к вечному, от тленного к нетленному».

— Мир меняется. Церковь меняется. Меняется ли икона?

— Церковное искусство менялось и развивалось во все периоды своего существования начиная с живописи катакомб и по сей день.

Неправильно представлять, что иконопись — некое вневременное, неизменяющееся явление, некогда развившееся до идеальной формы и теперь только бесконечно воспроизводимое. Проповедь должна быть живой, актуальной, насущной, лично обращенной к собеседнику. Христианское изобразительное искусство, так же как и другие формы церковного провозвестия, обращено лично к каждому человеку и всегда диалог современника с современниками. Каждый христианин еще и дитя своей эпохи. В иконописи есть незыблемая традиция, с которой всё начинается. Эта традиция постоянно пополняется за счет ее новых интерпретаций в различных локальных школах и в каждом новом времени.

Хотя основная задача сакрального искусства всегда оставалась неизменной, его формы постоянно изменялись. Все попытки буквального воспроизведения стиля прошлых эпох кончаются неживой стилизацией. Мне кажется, это неправильная художественная установка, которая очень распространена сейчас среди наших иконописцев. Хорошо знать традицию — очень полезная и необходимая часть иконописного мастерства, но традиция не цель, а средство. Каждый человек уникален. Если художник не будет сочувствовать тому, что он пишет, он не создаст убедительного произведения. Если будет сочувствовать — вольно или невольно вложит в произведение и свое прочтение. Не случайно выражения «сделано с душой», «вложил душу» — похвала работы мастера. Поэтому произведения иконописцев всегда изменялись и будут изменяться от мастера к мастеру и от эпохи к эпохе. Иконопись — это не подстрочный перевод, в котором при тщательной попытке быть ближе к оригиналу теряется его главное качество — художественная убедительность. Скорее эта работа ближе к художественному переводу, в котором переводчик, беря за основу произведение предшественника, создает его новую вариацию применительно к условиям другой языковой культуры.

— Круг сюжетов иконописи ограничен. Человеку несведущему вообще кажется, что иконописец пишет всегда одно и то же. Не надоедает ли вам писать из года в год одни и те же образы?

— Круг сюжетов не менее широк, чем у художников других областей изобразительного искусства. Вся ветхозаветная и новозаветная история до наших дней (сейчас как раз работаю над иконой великой княгини Марии Романовой), плюс каждый образ имеет огромное количество прототипов и вариантов иконографии. Только вариантов иконографии Богоматери есть более семисот, и на многие из них у меня в памяти и в библиотеке есть по 100 и более различных прекрасных древних образов, которые хочется исследовать более подробно, чтобы использовать полученные знания в дальнейшей работе.

Мне не только не надоедает работать в области иконописи, но наоборот, всё интереснее и интереснее, потому что давно и постоянно присутствует чувство, что только сейчас в работе начинает открываться главное, с чего надо было бы начинать, а предыдущее — были подступы. Теперь только бы успеть поработать исходя из этого главного понимания. Всё время есть ощущение открывающегося чудесного секрета, который по форме всё проще, а по содержанию всё важнее.

— Что главное для иконописца, когда он пишет образ?

— Исходя из вышесказанного не дерзну сказать с окончательной интонацией. Как видите, это главное имеет свойство двигаться вглубь, как горизонт для путника. Некоторое время назад я начал понимать реальность прописной истины из учебников первого класса воскресной школы о том, что основная богословская интуиция, на которой зиждется иконописание, — присутствие первообраза в образе. Легко произнести, но трудно воспринять всерьез, иначе всё в твоей работе должно претерпеть коренную перемену. Вот у меня и стало многое меняться: в подходе к работе, к задачам иконописания, в художественных предпочтениях, в технологии, процессе и последовательности работы и т.д. С первых и до последних шагов работы над каждой иконой я стараюсь постоянно учитывать, что главная (и очень непростая) задача моей работы — создать пространство для общения предстоящего с первообразом. С некоторых пор для меня это не просто декларируемый догмат Церкви, но реальная часть моей каждодневной работы. Мне кажется, если иконописец не ставит для себя во главу угла этой задачи, то своего самого важного профессионального задания он выполнить не сможет, в каком бы изысканном стиле он ни работал. Если же эта задача для иконописца присутствует как важнейшая — икона получается. И в по-детски наивной Эфиопии, и в академическом Константинополе. Мне кажется, что, изучая и учась у иконописцев древности, надо исследовать и учиться в первую очередь тем методам, которыми они достигали решения этой главной задачи в разных условиях. В пещерной церкви Каппадокии, в соборе Константинопольской Софии, в деревенской горнице и многоярусном столичном иконостасе.

— Икона — это богословие в красках. Насколько иконописец свободен в своем богословствовании или он только повторяет уже сказанное Церковью?

— Если понимать под богословием свод догматов, к которым пришла Церковь, стараясь установить неизменяемые основы нашей веры, то это не та область, в которой каждый из нас необходимо должен найти собственную интерпретацию. Иконы, напрямую иллюстрирующие богословские догматы в художественном отношении, как правило, не очень интересны, потому что они пытаются рассказать, а не показать, проиллюстрировать умопостроение, а не явить в реальности.

С другой стороны, есть высказывание: «Кто чисто молится, тот богослов». Есть иконы, несущие в себе громадную богословскую нагрузку и разъясняющие догматы лучше многих интеллектуальных конструкций. Таковой, например, является для меня икона Спаса из монастыря святой Екатерины на Синае.

То, что Христос одновременно и Бог, и человек и что возможно такое «неслитное и нераздельное» соединение, понятно мне на этой иконе лучше, чем после академического семестра изучения истории халкидонского догмата. Совсем не потому, что, как объясняют гиды доверчивым туристам, «лик Его ассиметричен, одна половина лика гармоничная — Божественная часть, другая, страдающая, — человеческая». При этом гиды закрывают части лика подвернувшимся под руку календариком. Это не так. Лик построен в классических канонах позднеантичного искусства, через некоторую асимметрию передававшую движение фигуры и лица. На синайской иконе этот эффект усиливается небольшой утратой красочного слоя в области глаза. Такие безнадежные попытки словами объяснить несловесную часть изобразительного творчества приходится слышать часто.

Художественный замысел у иконописца синайского Спаса, конечно, был, но он видел его в изобразительных образах. Этот замысел ничего не приобретает (а возможно, теряет в непосредственности и ясности восприятия) от словесных интерпретаций и в них не нуждается. Есть некоторые установления нашей веры, которые не очень воспринимаются в словесных формулировках, но становятся очень достоверны в хороших иконных образах. Это еще один довод в пользу иконописания как особого средства проповеди веры, обладающего специфическими возможностями.

Богословскую интуицию о единстве природ во Христе нельзя убедительно перевести в область слов и доказать рассудочным путем. Но ее можно явить в образе, если он связан с первообразом.

Возможно, при таком подходе точнее говорить не о «богословии», но об «умозрении» в красках, которое посредством иконного образа в личном опыте открывает верующему истину церковных догматов.

— Но всё же иконописание — это и искусство, сакральное искусство. Принято говорить об особом понимании красоты в иконе, красоты духовной, неземной. Применимы ли к иконе эстетические критерии?

— Для меня вопрос стоит несколько иначе. Во-первых, я не могу себе представить, что может быть настоящая красота не от Бога. Красота — это одно из Его качеств, которые передаются всему, что Он сотворил.

Когда я работаю над иконой, я специально о красоте не думаю. Мне кажется, что и многие художники, которых я люблю и от творчества которых много получаю, необязательно иконописцы, но, например, Веласкес или Ван Гог, отнюдь не ставили себе задачу «сделать красиво», но ставили задачу передать жизнь, а в результате их произведения являются для нас примером художественной красоты. Я стараюсь писать образ так, чтобы первообраз того, кого я изображаю: Христа, Богоматери, святых или даже не святых (например, пастухов в Рождестве), присутствовал, жил в нашем пространстве через его образ. Не могу сказать яснее. Жизнь — это то, что всему дается от Бога. Жизнь — это качество Живого Бога, как и красота, энергия, свет и т.д. Это наименования разных граней одного и того же алмаза. Можно сказать, что эта Божественная жизнь, энергия Духа и есть первообраз всякого образа. Мне думается, что икона старается показать зрителю внутреннюю, Божественную основу изображаемых персонажей и объектов.

Если проблеск этой жизни хоть в какой-то степени удается выразить в образе, я считаю, что работа в чем-то получилась и имеет право на существование.

— Вы используете энкаустику, древнюю технику. Сегодня мало кто так пишет. Вы к этому пришли сознательно. Насколько вообще вопрос техники, технологии важен в иконописи? Или не так важно, в какой технике сделана икона. Сегодня и крестиком вышивают, и по дереву режут, и гальванопластику используют, и просто пластмассу.

— К работе энкаустикой я пришел не потому, что мне было любопытно освоить еще одну экзотическую технику живописи. Поняв, что важнейшее в иконописи — выразить присутствие первообраза в образе, я стал выделять во всей обширной традиции истории церковного искусства те образцы, которые, по моему мнению, обладают этой выразительностью в наибольшей степени. Учиться у них, применяя их художественные методы в своей работе. Я не ограничивался каким-то определенным периодом или стилем. Ориентируясь на указанный критерий проявления первообраза, можно найти много прекрасных икон не только в русской школе XV века, но и в искусстве доиконоборческого периода, византийской классики, русской домонгольской живописи, различных национальных школ иконописи, западного романского и средневекового искусства, наших икон XVIII и XIX веков и т.д.

Параллельно, акцентируя поиски на выразительности и монументальности образа, мне хотелось найти технику, предоставляющую для этого более широкие возможности, чем яичная темпера. Энкаустическая живопись дает нам много прекрасных примеров в поздней античности. Ее методы были очень плодотворно восприняты христианским искусством, а также ранней церковной стенописи и икон. Сохраняя все преимущества яичной темперы, энкаустика добавляет церковному художнику новые художественные средства, обладает особой светоносностью и глубиной цвета. Особым бонусом для меня оказалась прекрасная сохранность всех моих энкаустических работ, которые в течение 20 лет никак не изменились даже в самых не подходящих для живописи условиях. Современная иконопись развивается в России уже четвертый десяток лет. Глядя на наши работы 20-летней давности, написанные яичной темперой, можно констатировать, что очень многие из них находятся в плохом состоянии. Это еще один повод для церковных художников обратить свои взоры к работе с энкаустикой, краски которой, как я проверил на 20-летней практике, не портятся от времени и воздействия среды.

Чувство материала, с которым работаешь, имеет большое значение для художника. Есть материал, который тебя слушается, сотрудничает и подсказывает пути решения, как воск или фреска, а есть неживой, отсутствующий, аморфный, как, например, гальванопластик или акрил, которые к тому же очень недолговечны.

— Сегодня в нашей стране икона получила большое распространение. Даже слишком большое. Иконописные образы мы видим не только на досках и стенах храмов, но и на открытках, календарях, майках, тарелках, ковриках и пр. Не происходит ли девальвация сакрального образа?

— Икона является по определению самым «зримым» свидетелем о нашей Церкви во всем христианском мире. Мы, будучи хранителями и продолжателями столь великой традиции христианского религиозного искусства, должны понимать меру ответственности, которая на нас возложена.

Мы не можем контролировать внешний рынок маек и ковриков, но никто не запретит нам иметь благоговейное отношение к иконному образу хотя бы у нас в церкви и дома, не допуская профанации сакрального образа. Если мы хотим избавиться от китча на религиозную тематику, нам стоит начать с себя. Мне кажется, в области современного церковного искусства за последние 20 лет у нас накопилось много насущных проблем, которые должны решаться на ответственном и компетентном уровне.

Вот некоторые вопросы, с которыми я постоянно сталкиваюсь в моей практике иконописца и настоятеля храма. Типичная ситуация, списанная с натуры, которая, к сожалению, случается достаточно часто. Древний храм в самом центре города срочно расписывается заезжей бригадой художников-отделочников, среди которых нет ни одного профессионального иконописца, в стиле, в котором часто расписывались деревенские церкви в 1970-х годах, пафосно называемом «академическим». Спонсора, так же малокомпетентного в области церковного искусства, этот стиль и бригада устраивают. Так как во многих епархиях нет действующего квалифицированного худсовета, решающим фактором в принятии решения оказывается готовность спонсора оплатить именно эту работу.

Возникают вопросы: обязательно ли срочно расписывать этот храм, пока спонсор согласен жертвовать средства, или стоит оставить его белым, пока (или когда) не создадутся условия для качественного и квалифицированного выполнения росписей?

Существует ли какая-то экспертная церковная комиссия, которая могла бы порекомендовать и проконтролировать соответствие канонам церковного искусства, профессиональную квалификацию мастеров, художественное качество исполнения росписей и их соответствие архитектурному пространству данного храма?

Существует ли общецерковная цензура на продукцию церковных художеств, продаваемых в наших храмах? Если мы признаем изделие, например, иконой, мы должны гарантировать, что это изделие соответствует всем требованиям, предъявляемым к иконе, например обязательно быть «составленной из долговечного материала». Как относиться к фотографиям на картоне, которые по определению выцветут через два-три года?

Всякое ли изображение, композиционно соответствующее сложившемуся церковному канону и имеющее надпись, можно назвать сакральным образом?

Что совершается в чине освящения иконы? Становится ли после освящения полноценной иконой, пригодной для молитвы, ковер из универмага с маловразумительным (но читаемым) изображением Троицы?

Обязан ли священник освящать такое изделие чином освящения иконы Троицы? Какие канонические основания он может привести, если считает, что этого не нужно делать?

Есть ли разница между фотографической иконой, напечатанной станком в большом количестве, и иконой, написанной человеком, а в случае если икона напечатана в газете?

Не имею определенного ответа на многие из этих и подобных им вопросов.

Думаю, что они могут быть разрешаемы в правильном ключе при условии, если мы, верующие миряне, иконописцы и иерархия, начнем относиться к церковному искусству как к унаследованному общему богатству, которое мы не имеем права профанировать. Как к действенному средству, которое мы (в отличие от других христианских конфессий) имеем возможность полноценно использовать в деле проповеди веры, но можем и потерять, если подменим его творческую силу китчем и безвкусицей.

— Как вы думаете, у иконы есть будущее?

— Это зависит и от нас с вами.

Ирина Языкова

«Церковный вестник» (http://www.e-vestnik.ru/)

Предисловие

Как-то теплым сентябрьским вечером мы, совсем молодые тогда послушники Псково-Печерского монастыря, пробравшись по переходам и галереям на древние монастырские стены, уютно расположились высоко над садом и над полями. За разговором мы стали вспоминать, как каждый из нас оказался в обители. И чем дальше слушали друг друга, тем сильнее удивлялись.

Шел 1984 год. Нас было пятеро. Четверо росли в нецерковных семьях, да и у пятого, сына священника, представления о людях, которые уходят в монастырь, мало чем отличались от наших что ни на есть советских. Еще год назад все мы были убеждены, что в монастырь в наше время идут либо фанатики, либо безнадежно несостоявшиеся в жизни люди. Да! — и еще жертвы неразделенной любви.

Но, глядя друг на друга, мы видели совершенно иное. Самому юному из нас исполнилось восемнадцать лет, старшему — двадцать шесть. Все были здоровые, сильные, симпатичные молодые люди. Один блестяще окончил математический факультет университета, другой, несмотря на свой возраст, был известным в Ленинграде художником. Еще один основную часть жизни провел в Нью-Йорке, где работал его отец, и пришел в монастырь с третьего курса института. Самый юный — сын священника, талантливый резчик, только что завершил учебу в художественном училище. Я тоже недавно окончил сценарный факультет ВГИКа. В общем, мирская карьера каждого обещала стать самой завидной для таких юношей, какими мы были тогда.

Так почему же мы пришли в монастырь и всей душой желали остаться здесь навсегда? Мы хорошо знали ответ на этот вопрос. Потому, что каждому из нас открылся прекрасный, не сравнимый ни с чем мир. И этот мир оказался безмерно притягательнее, нежели тот, в котором мы к тому времени прожили свои недолгие и тоже по-своему очень счастливые годы. Об этом прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни, мире, бесконечно светлом, полном любви и радостных открытий, надежды и счастья, испытаний, побед и обретения смысла поражений, а самое главное, — о могущественных явлениях силы и помощи Божией я хочу рассказать в этой книге.

Мне не было нужды что-либо придумывать — все, о чем вы здесь прочтете, происходило в жизни. Многие из тех, о ком будет рассказано, живы и поныне.

(http://www.ot-stories.ru/index.htm)

Скачать книгу:
Архимандрит Тихон (Шевкунов). Несвятые святые и другие рассказы (RAR, RTF)

 

 

Среди текстов, которые читают священники, часто встречаются слова об «отверзении уст». Обычно вот так говорится: «дай нам благодать во отверзение уст наших». И на этих словах стоит остановить свое внимание.

Их можно найти в тех утренних молитвах, которые тайно (про себя) читают иереи во время звучания в храме шестопсалмия. Это выражение есть в Литургии святого Василия. «Даждь нам слово во отверзение уст наших во еже призывати Духа Святого на хотящие предложитися Дары». И можно найти еще много мест в молитвенных текстах, где этот смысл ярко подчеркнут. Дай мне, Господи, благодать, чтобы уста мои открылись на Твое прославление. Получается, что для призвания Бога, для того, чтобы просто разлепить уста и сказать «Господи», нужна особая благодать. На этом я и хочу, хоть и кратко, остановиться.

Еще одна оговорка. Не только священникам, но и мирянам, эти слова известны. А то ведь подумают, чего доброго, что у священников есть свои тайные и закрытые источники знаний (требники, служебники и проч.) Нет. В смысле – требники есть, а тайных знаний нет. То, что знает священник, может знать и мирянин. Никакие тайные дисциплины священству не преподаются. Вот и в псалме покаянном (50-м), который всем известен, говорится: «Господи, устне мои отверзеши и уста моя возвестят хвалу Твою». То есть закон один: «Ты мне откроешь уста, а я прославлю Тебя этими устами, открытыми Тобою».

Открытие уст – что может быть проще? Открытие уст, это такая невинная, ежедневная и привычная процедура, что требовать для нее особой благодати как-то не зразу начнешь. Человек с плачем открывает уста в час выхода из чрева, и потом только с перерывом на сон не может их закрыть во всю жизнь до самого дня смертного. Гляньте на себя. Гляньте вокруг. Люди сплошь и рядом открывают (отверзают) свои уста; попросту говоря, расширяют рты, не спрашивая ни у кого никакой благодати и помощи. Впору бы просить противоположной благодати, а именно: благодати держать язык за зубами. Или: благодати закрыть рот вовремя и не открывать его не по делу. Так мы, кстати, и просим Великим постом: «дух празднословия не даждь ми». Вот где насущная нужда, всем понятная и не вызывающая противоречий. И если сложить это «открывание» и «закрывание», да связать их с благодатью Божией, то получится, что без благодати Божией ни закрыть рот вовремя, ни открыть его не получится. Человек будет открывать и закрывать уста не во время и не по делу. Нужно будет молчать, а он как раз будет стрекотать без умолку. Потом настанет черед говорить, а человек замолкнет вдруг, словно в рот воды набрал. И это потому, что живет человек без благодати Божией. Благодать нужна, чтобы органы речи действовали в согласии с нравственным законом, а не беспоядочно.

Бытовое сознание шепчет мне в левое ухо: «Не делай проблем на ровном месте. Захочешь – откроешь рот и скажешь, что хочешь; захочешь – закроешь рот. Ты – хозяин рта своего, равно, как и легких, и языка. И всего прочего».  А Дух веры говорит мне: «Без благодати Господа даже уста разлепить не сможешь. Захочешь помолиться и не сможешь, потому что это Бог дает молитву молящемуся. Знай это, и на язык смотри, как на кимвал, на легкие – как на мехи органные, на голосовые связки – как на струны. Ты – инструмент. Сложный и красивый инструмент, но без игрока бесполезный. Играет же на нем Господь. Смиряйся».

 Призвать Бога от всего сердца, это тоже что спастись, как написано:  «Всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (Иоиль 2:32). Эти слова святой Павел относит к Господу Иисусу (См. Рим. 10: 8-13) И можно ли спастись без благодати? Даже вопрос абсурден. Категорически нет. Значит и призвать Господа с верой без благодати нельзя. Захочешь и не сможешь, поищешь и не найдешь. Ссохнутся празднословные уста и сердце тщеславное окаменеет, если Бог благодати не даст.

А ведь и вчера было, и сегодня есть полным полно людей, которые болеют особой немотой – немотой на призывание имени Божия. «Как пройти к гастроному?», — спросить могут, а «Где Ты, Господи?», — не спрашивают. Это подлинная болезнь, и людскими средствами она не лечится. Одно лекарство – благодать Божия. Надо просить: «Дай им, Господи, благодать во отверзение уст, да призовут Тебя, Единого Истинного Бога, и спасутся». И о себе самих стоит думать со страхом и без самонадеянности. То, что сегодня, вчера и третьего дня я призывал Бога, вовсе не значит, что этот подарок у меня навсегда в кармане. Вовсе это не значит, что я с легкостью и всегда призову Спасителя по имени.

 Имя человеку – немощь. Человек может ожесточиться. Человек может устать. И в уныние впасть может человек. И веру утратить тоже может. Любой человек. А тогда не призовет уже он Бога, просто не сможет. И самые простые слова дадутся ему с такой тяжестью, что будет это очень и очень удивительно. Поэтому о, вы, призывающие Господа! Не вмените себе свою молитву в заслугу. Она есть дар свыше. Да и вообще «всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов» (Иак. 1:17) Вместо того, чтобы считать молитву своей собственностью и гордиться ею, лучше будем в простоте просить у Бога благодати во отверзение уст. Будем просить для себя и «для того парня», т.е. для тех немых, которые пока Господа не призвали. Да дастся и им благодать, вначале для наполнения сердца. А потом, когда в сердце тесно станет, уста сами по благодати заговорят. «От избытка бо сердца уста глаголют» (Мф. 12:34)

(http://radonezh.ru/)

Братья и сестры! Приходило ли кому-нибудь из вас на ум, почему Господь с кротостью и терпением увещевал блудниц, а к фарисеям-праведникам часто обращался с гневом? Неужели нравственная распущенность менее опасна, чем фарисейское устроение души? И в чем состоит болезнь фарисейства? Ведь не в том, что они постоянно ходят в храм, соблюдают праздники и посты, творят милостыню, знают Священное Писание?

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры…» — обличал Спаситель. Может быть, понятие «лицемерие» нуждается в объяснении? Владимир Даль толкует: «Лицемерие — свойство, качество, состояние лицемерного». А лицемерный -«притворный, где зло скрывается под личиной добра, порок под видом добродетели». Личина же — «накладная рожа, харя, маска», то есть ложный, притворный вид, лукавое притворство. Как будто ясно… Не совсем понятно, почему притворство хуже распутства. Попробуем пояснить. Любодей свое человеческое достоинство низводит до положения неразумной скотины, которая, повинуясь инстинктивному зову плоти, не может контролировать свое поведение разумом. Лицемер же раздваивает самую личность, душу свою. Посягает на целостность уже не плоти своей, но бессмертной души, в обмане намеренном уподобляется самому отцу лжидиаволу. И тем самым приобретает свойства сатанинские. А падение в демонизм глубже и пагубнее, нежели в скотство. Хотя, разумеется, глубинное дно скотства граничит с началом демонизма.

Сейчас взоры многих обращены к жизни общественной из-за тех процессов, которые в ней происходят. К сожалению, большинство людей не о горнем помышляют, а о земном устройстве. Тем нагляднее будет пример проявления общественного лицемерия. Податель жизни — Бог, и невозможно устроить никакую жизнь, ни телесную, ни духовную, если не покаемся, то есть не перестанем лицемерить, ибо этот грех навлекает на нас гнев Божий.

Все уже привыкли к мирным призывам. Война получила проклятие общества и отрицается как способ разрешения споров. Вся страна усеяна обелисками, озарена «вечными огнями». Ни одна газета не обходит вниманием нужды ветеранов всех войн. Часто можно видеть фотографии старушки матери или невесты-вдовы. Но почему в хоре осуждения войны — этого очевидного зла- слышится фальшивая нота? Почему лицо скорби порой напоминает лицемерную маску?

Потому что в нашей стране идет страшная, необъявленная, многодесятилетняя кровавая война, имеющая сотни миллионов жертв убитыми и ранеными. Это и войной-то нельзя назвать. Бойня, гекатомба! С одной стороны фронта — невинные беззащитные младенцы, с другой — взрослые: матери, отцы, врачи. Младенцы не могут за себя постоять и гибнут миллионами, а взрослые, редко гибнущие в этой бойне, чаще отделываются ранениями. Но за это получают оплачиваемый больничный лист. Надеюсь, теперь понятно, о чем идет речь? Кто поставит памятник на неизвестной могиле безымянных младенцев?

Сразу слышны возражения: «Аборт, искусственное прерывание беременности — личное дело матери». Представим картину: суд, скамья подсудимых, убийца. Судья спрашивает: «Как ты смел?» Подсудимый: «А что тут особенного? Одному потерпевшему я искусственно прекратил деятельность сердца, другому — головного мозга, третьему — легких». — «Но они от этого погибли!» — » Да, но что делать, так уж получилось, они могли помешать мне жить так, как я хочу». Абсурд ? А то, что мы делаем, убивая дитя, как назвать?

Часто говорят, что ребенок ничего не чувствует. Это ложь. Если даже растения чувствительны к боли, неужели маленький ребенок в утробе матери более примитивен? Но даже смерть в бессознательном состоянии не делает ее чем-то иным. И если допустить, что ребенок ничего не ощущает, убийство его все равно ничем не оправдано. Рассуждения же о том, что чувствует убиваемый, очень напоминают рассуждения о гуманной смерти в газовой камере: она, дескать, слаще, чем в петле.

Третье возражение: «Там еще ничего нет… Это еще не человек». И это ложь. Никакой ученый не скажет о человеческом зародыше: это рыба, дерево, злак. И росток, только недавно появившийся из желудя, и четырехсотлетнее, корявое дерево — в равной степени дубы. Очень жаль, что такие простые, понятные вещи приходится разжевывать взрослым людям. Почему-то, когда речь заходит о растениях, все соглашаются, а когда говоришь о людях, начинают оправдывать преступления. Ведь новорожденный младенец тоже еще не вполне человек, он не умеет ничего из того, что умеет взрослый; любое животное умнее его. Но за убийство рожденного ребенка — тюрьма, а нерожденного — бюллетень, хотя и зародыш, и младенец являются людьми только потенциально. Видеть разницу между убийством одного и другого равносильно тому, если бы за убийство пятилетнего ребенка полагалось большее наказание, чем за убийство четырехлетнего. Это ли не лицемерие?

Другие обычные возражения столь несуразны, что их не хочется и приводить…

Но все же: «У меня нет денег, чтобы прокормить, одеть, дать приличное образование… От меня ушел муж, возлюбленный» и т. п. Если бедность — оправдание убийству, можно решить продовольственную, жилищную и другие проблемы истреблением двух третей населения страны. Если одиноким трудно воспитывать детей, неужели нужно издать закон, разрешающий вдовам и разведенным убивать лишних детей, рожденных ими?

По официальной статистике, в нашей стране ежегодно убивается около 8 миллионов детей (население Москвы). На самом деле — много больше. Во сколько раз? В два? В три? Такие масштабы не снились ни Гитлеру, ни Сталину. Этот массовый террор против собственных детей является кровавым фоном всей нашей жизни. На этом зловещем фоне любое, даже самое благое общественное движение: миротворчество, милосердие, защита природы, сохранение культурной среды, демократизация, гласность, права человека — выглядит ужасающим лицемерием с крокодиловыми слезами. Пусть наша совесть, если мы забыли заповедь «не убий», ответит: есть у зачатого человека данное от Бога право на жизнь или оно (это право) в руках другого человека, который может распоряжаться этим правом по своему усмотрению? Отрицая право на жизнь другого, мы отрицаем вообще всякое право и всякое проявление жизни как таковой.

Среди нас, уже уверовавших в Бога людей, многие в прошлом по неразумию совершали такой грех или соучаствовали в нем своим попустительством, а некоторые и неоднократно. По древним канонам Церкви за подобное деяние отлучали, как за убийство, от общения церковного на двадцать лет. Современная жизнь такова, что теперь Церковь никого не отлучает, но зовет к покаянию. Надо каяться и принести плоды покаяния. Убитых детей не воскресишь, вину не загладишь, даже если воспитаешь десять сирот. О, если бы мы вместо того, чтобы силой приводить в храм наших неверующих дочек-убийц за разрешительной молитвой (чтобы в дальнейшем они со спокойной совестью могли повторять то же преступление), все силы своей души и ума, все свое красноречие, весь свой родительский авторитет употребили на то, чтобы предотвратить беззаконие! И так бы воспитывали детей и внуков! Скольких землепашцев, рабочих, воинов, ученых, артистов, священников мы сохранили бы.

Вступись за маленького, беззащитного! Научи неразумного заповеди Божией! И всемилостивый Судия, может быть, и помилует тебя, если застанет не убивающим, но спасающим невинного. Велика милость Божия!

Почему мы остановились столь подробно на этом одном проявлении лицемерия? Разве других нет? Есть, и много, но это самое вопиющее. Оно особенно ярко показывает всю небезобидность фарисейства, лицемерия. Оказывается, плодами его могут стать многомиллионные человеческие жертвы. «Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие!». Аминь.

«Православие и современность. Электронная библиотека.»
(www.lib.eparhia-saratov.ru).