«Русская дорога» артиста Игоря Растеряева

Когда услышал его песню «Комбайнёры», первой мыслью было: он сказал то, что я давно хотел. Стопроцентное попадание. И потом это усиливалось, после «Ромашек», «Русской дороги». И наверное, это казалось ещё миллиону человек, а может, и десяти миллионам. Так Игорь стал знаменитым.

Отнёсся к этому со свойственным ему питерским юмором. Питер – город, где чем умнее человек, тем проще он держится. Игорь держится очень просто. После концерта в Казани два часа он раздавал автографы, фотографировался с желающими, что-то подписывал, шутил, и это дало мне не меньше, чем выступление. Для всех свой, и сам по себе – не выше, не ниже других. Чтобы было понятнее: не могу вспомнить никого, кто бы так честно и крепко умел держать зал. По крайней мере, треть собравшихся на концерте в Казани были татарами. Когда Игорь произносил: «РУССКАЯ дорога», – их лица светились.

Игорь Растеряев. «Русская дорога»

Начиная брать интервью, я пытался понять: откуда он появился, как смог выразить боль и гордость нескольких поколений? Растеряев отшучивался. Когда я совсем отчаялся получить ответ, мелькнуло в разговоре, что он у себя на хуторе по пять часов играл для односельчан, только что не каждый день. Просили – и играл, иногда чужое, иногда своё, подбирая слова.

Он из старинного казачьего рода, историю которого можно проследить до середины XVIII века, когда Растеряевы жили в Усть-Медведицком округе. Лет пять назад Игорь нашёл на карте хутор предков, который так и назывался – Растеряев. После этого, переплыв Медведицу, свалив дубок и распилив брёвна, предложил отцу с дядькой сделать крест. И поставили его Растеряевы в Растеряеве, а на следующий год уже двоюродный брат отца из Калача-на-Дону тоже загорелся и сварил для родового хутора железный крест. Теперь их там два – на всякий случай. Пусть люди помнят.

* * *

– Как родилась песня «Ромашки»? – спрашиваю у Игоря. Это о ребятах, погибших от водки за последние годы.

– Сложно родилась, – отвечает он. – Появляется мелодия, ты её загоняешь в гармошку, а она уже тебе подсказывает, про что надо писать песню. Откуда берутся мелодии – не знаю. Ниоткуда, спонтанно. Пару раз во сне приходили, или едешь в машине, что-то придёт, напоёшь на телефон. Потом ждёшь: пытаешься понять, о чём она – мелодия. Так было и «Ромашками». Сыграл дядьке – не произвела ни малейшего впечатления. Заунывной ему показалась. И я понял, что это про кладбище, про ровесников моих.

Растеряев. «Ромашки»

– Многие погибли?

– Один напился и под машину попал. Другой просто сгорел от водки: пил, пил, пил, и печёнка отказала – это было как раз в то время, когда завезли технический спирт; люди стали желтеть. Повалялся он в больнице и, не долечившись, сбежал. Снова пил. Пил один, а потом повесился. Был в армии, в Чечне, пристрастился, пришёл – а тут, дома, никто его особо не любил, не ждал. От неустроенности, непонятости, отсутствия перспектив погибали. Но не все спились, некоторые работают. Только это уже другая песня – «Комбайнёры». Как-то сидели вместе, разговаривали, я на гармошке играл. И что думал, то сказал в этой песне.

– Что ими движет, комбайнёрами?

– Они живут так. Тяжёлая работа. Их мало. В Раковке одно фермерское хозяйство, два комбайна. На соседних хуторах тоже немного осталось – не то что поначалу. Задушили фермеров, к концу 90-х они почти исчезли. В Глинище – один. В Раздорах, кажется, двое, а в некоторых селениях нет вообще. Когда колхозы развалились, кто-то уехал, кто-то погиб, а те, кто остались… они просто живут – простые люди. Я не думаю, что от большой любви к земле, не надо идеализировать. Просто родились там и их не стронуть.

– Было понимание, что песня произведёт большое впечатление?

– Друзья услышали, понравилось. «Нормально», – сказали. Потом попросили исполнить на Дне хутора. За месяц до того, как песня стала известна, я её зарегистрировал. Она уже лежала к этому времени на Ютубе.

– Что пережили, когда проснулись знаменитым?

– Удивление. Непонятно было, что дальше делать со всем этим.

* * *

– Ваш отец потомственный казак?

– Мой прадед успел ему показать, как нужно шашкой лозу рубать, а однажды вспомнил, как возвращался из разведки и увидел в степи вражеский разъезд. Понял, что от него не убежать и его не победить, и спрятался с лошадью в балке. Закопались там в снегу. Лошади было наказано, чтобы не ржала, и она всё поняла, вела себя как мёртвая, не шелохнулась. Враги проехали мимо.

Игорь Растеряев. «Казачья песня»

– А что за враги? Красные, белые?

– Не знаю, кто был в тот раз. Прадед и за тех, и за других успел повоевать, как и все. Поэтому о прошлом говорил редко. Однажды пошли пионеры навещать красных ветеранов по хуторам, в том числе мой отец. И так вышло, что отбились от старших – решили проявить инициативу. Увидели старика за плетнём и подбежали, просят: «Дедушка, дедушка, расскажите про красных». «Эх, ребятки, мало я их рубил», – вздохнул дед.

Их ведь водили по «правильным» дедам, а тут «неправильный» попался.

* * *

После армии отец поработал в Раковке электриком, а потом подался в Питер, где я и родился, недалеко от Таврического сада. Помню, как радовался, когда меня принимали в октябрята. Мне было одиннадцать лет, когда исчез СССР. Ленин, пионерия – всё это вдруг ушло, и было ощущение обманутости всеми, всем взрослым миром. Появилось много гопников, ларьки какие-то непонятные, ощущение опасности. Но что интересно: тряслись тогда над детьми меньше, чем теперь. Мы ходили свободно где хотели. Сейчас и захочешь, особо не погуляешь – везде заборы, шлагбаумы, охранники. Играли в ножички, квадрат, вкладыши и другие игры, которые сейчас исчезли, потому что все дети сидят за компьютерами. В наше время дворы пустели, лишь когда показывали мультики Уолта Диснея раз в неделю.

– Часто бывали в Раковке?

– Каждый год летом там.

– Каким было самое яркое детское воспоминание?

– Как поймали первого в моей жизни сома в Медведице. В памяти арбузы, ощущение тепла, жары, от которой никуда не денешься, пресыщенность теплом.

– Почему вы стали актёром?

– Я собирался поступать на факультет журналистики, что-то писал, была склонность. Курсы подготовительные закончил, рекомендации были. Наверное, поступил бы, но очень хотелось на рыбалку в Раковку.

Игорь Растеряев. «Раковка»

– И что?

– В театральном экзамены были на две недели раньше. Сдал и поехал. Прежде я играл в студии юношеского творчества, хотя и не собирался становиться артистом. Случайно всё вышло. Первые три года учёбы я валял дурака, плохо понимая, зачем я здесь. И меня выгнали, и тут я вдруг осознал, что театр – это моё. Остался на второй год, учился с тех пор хорошо, хотя было очень тяжело. Занятия с утра до ночи, не как в других вузах. Но теперь я уже знал, что мне это надо.

– Какие роли в театре любимые?

– В «Свадьбе Кречинского», «Жене, Женечке, Катюше». И на детских утренниках, если честно, люблю выступать, это бывает два-три раза в месяц.

– Дети понимают, что вы «тот самый Растеряев»?

– Дети об этом не знают.

– Мои вас узнали.

– Это потому что видели без грима Дидюки или костюма волка.

* * *

Интервью я начал брать в Казани после концерта, а закончил уже в Сыктывкаре – по скайпу. Игорь сидел на кухне. Сзади картина, на ней сочный такой арбуз – отец Игоря нарисовал, а в нижнем углу картины – икона Бориса и Глеба. Растеряев ждал звонка из театра «Буфф». Там обвалился потолок, и непонятно было, когда закончится ремонт. Обменялись впечатлениями о погоде. Я сказал, что у нас тепло, но сугробы ещё большие. Игорь ездил накануне на рыбалку, лёд на Финском велел долго жить.

Спрашиваю:

– А «Русская дорога» откуда пришла?

– Тема там другая была изначально, газетно-социальная. Но стало жалко хорошую мелодию. И я стал для себя её проигрывать, думать, о чём она. Была мысль написать про героя-разведчика, погибшего в Чечне, – Юру Прищепного. Он родом был из Субботина, это двадцать пять километров от Раковки. Но в конце концов я остановился на разговоре природы с отступающими русскими войсками. А для песни о Прищепном выбрал другую музыку.

Игорь Растеряев. «Песня про Юру Прищепного»

– Вы с ним были знакомы?

– Шапочно, дружить не дружили, для этого общаться надо, а на мотоцикле гонять часто в Субботин – бензина бы не хватило. А вот мой друг комбайнёр Вова Буравлёв Юру знал, их отцы в Глинищах были лесниками.

И дальше была такая история. Когда песня написалась, мы с Вовой поехали в Субботин к отцу Юры – спеть песню и спросить согласия, можно ли дальше её исполнять. Песня произвела на него впечатление. Буравлёв говорит: «Давайте Игорь вам сейчас «Русскую дорогу» споёт». Но отец сказал: «Не надо мне больше никаких других песен. Хватит, ребята, мне одной, вот так хватит». Рассказал, как погиб Юра. Вызвал огонь на себя, тяжелораненый, с одной руки стрелял из пулемёта, а потом вызывал огонь на себя. В мае, на 30-летие Юры Прищепного, на десятилетие его гибели – там всё как-то мистически совпало по датам – я исполнил песню для зрителей.

– «Русская дорога»… Что для вас значат эти слова?

– Слова очень тяжело дались. Там первый куплет длинный, второй короткий и снова длинный… Сначала было три длинных, но это было не то, терялась динамика. Потом я решил все сделать короткими. Превратилось в повествование о войне школьника-пятиклассника, все образы напрочь ушли. Не сразу нашёл форму. Зачастую на уровне эмоций проклёвываются ростки текста. Сначала это вешки – куски фраз. Ещё не знаешь, про что песня, но о какой-то фразе точно знаешь, что она должна быть. Но иногда ничего потом от этих вешек не остаётся.

Музыка тоже не всегда рождается сразу. Песню «Весна», скажем, я сел и сыграл на гармошке сразу от начала до конца, но такое бывает очень редко, а вот зато ни одна из вешек не пригодилась, кроме слов «пшеничная метель». Они появились, когда мы на комбайне с друзьями убирали пшеницу: я спрыгнул в стерню и увидел, как труха сыплется из измельчителя. Отсюда «пшеничная метель». В «Ромашках» от первоначальных намёток вообще ничего не осталось. Рождение текста – самое тяжёлое, что может быть.

Игорь Растеряев. «Весна»

* * *

– На гармошке вас кто научил играть?

– Однокурсники в театральном. Показали, куда нажимать, помогли пару песен освоить, дальше – сам.

– Народ сильно заряжает на концертах?

– Выходишь – и сразу начинается зарядка, – смеётся Игорь. – После концерта есть ощущение сделанного дела, но до этого момента ни о чём другом думать не можешь, волнуешься. Знакомство с городом и всё прочее – после.

– Есть такие, кому не нравится то, что вы делаете?

– Есть, но я с ними особо не пересекаюсь, на концерты они не ходят. Думают, что я – «проект», в котором всё продумано и просчитано, что я эксплуатирую придуманный мною образ – русского правдоруба. Ищут наигранность и расчёт…

Слушаю Растеряева и думаю, эти люди не знают про пятичасовые концерты в Раковке для односельчан и не видели, как он выкладывается на выступлениях, как разговаривает с людьми, некоторые из которых способны довести до нервного срыва трёхдневного покойника. Нет, не то…

Как бы точнее выразиться. Некоторым люди совсем не нужны. Другим нужны для чего-то. Например, чтобы сказать себе: «До чего же я человеколюбив!» Третьим – просто так…

От рождения ли этот дар или в своей родной деревне он приобретается, но спутать его с чем-то трудно. Таким Господь говорит: «Иди!» – и они идут, не спросив, куда и зачем. И кто-то из таких мокнет сейчас в горах с АК-47 – смотрит, чтобы враг не прошёл, кто-то ковыряется в тракторе, кто-то выходит на сцену и играет волка на детском утреннике, хотя люди готовы ехать на его концерт куда-нибудь в Казань или Минск за тысячи километров. Алёша Шудра – огромный добрый парень в тельняшке, главный специалист по террариумам в Москве, бывает на всех выступлениях Растеряева, или почти на всех. Мы с ним познакомились. Он показал свою коллекцию пауков. Я не решился спросить, зачем ему пауки, а почему он раз за разом сбегает из столицы послушать Игоря, было и так понятно. Иначе пауки вылезут из банки и поселятся в голове. Всем нужны люди, которые помогают с этим как-то справиться.

Когда я ехал в Казань, очень боялся разочароваться в том, что делает Игорь. У меня был несчастный опыт – например, с ДДТ в начале 90-х. Какие-то мускулистые охранники ходили вдоль сцены, на которой происходило что-то очень профессиональное. И стало скучно.

Игорь Растеряев. «Георгиевская ленточка»

Четыре или пять часов, что я наблюдал за работой Игоря, были чудом. Какая-то девочка танцевала за сценой, кажется, под «Весну», потом ей ещё что-то понравилось. Какие-то люди плакали, потом снова плакали, но уже от смеха, когда он вспомнил, как ездил выступать в Якутию:

– Там ничего, кроме лиственниц, не растёт. И два посёлка, один из которых называется Морковка. Водила нам дал семь часов шансона. Притом такие композиции, что я никогда даже не подозревал, что такое может быть.

Низким голосом, подняв большие пальцы кверху, Растеряев изображает этот шансон: «А за русалку по сто грамм, по сто грамм, по сто грамм, и рыбалку никому, никому не отдам. Посажу в уголок, чтоб никто не уволок».

И продолжает рассказ:

– Водитель сидит курит, а так как хабарики в окно просто так не выбросишь, там уже космическая температура, он чуть приоткроет щёлочку и пальцем проталкивая окурок, говорит: «Точно полташка, точно полташка». Приезжаем в Морковку, там дальнобойщики в унтах о чём-то своём. Женщину, которая разливает черпаком компот, спрашиваю: «Сколько в Морковке?» – «С утра было 48». Приехали в Мирный, начались какие-то брутальные истории. Помню рассказ: кто-то в Тикси служил на берегу Северного ледовитого океана, и командир его с другими солдатами отправил однажды долбить лёд. Им надоело долбить лёд, и они решили сломать лом. Взяли и бросили на камень. Он разбился. Они принесли две половинки и сказали: «Командир, у нас от мороза сломался лом. Можно нам больше не долбить лёд?» И командир ответил: «Ну хорошо, теперь можно не долбить». К чему это я? К тому, что все эти земли завоёвывали мои предки – казаки. И мне хотелось бы спеть песню, которая называется «Казачья». Посвятить всем казакам…

На экране скачет паренёк на лошади, перекатывается волнами пшеница.

* * *

Он творит легенды на ходу. Рассказывает мне про друга Вовку Буравлёва, сельского мыслителя, который лежит где-нибудь на пригорке, внизу река Медведица, читает Шопенгауэра или Иоанна Кронштадтского. «У Вовки, – говорит, – было два пути: или спиться, или развиваться. Он выбрал второе».

Вовка в моих глазах превращается в какого-то античного героя, о котором через тысячу лет будут рассказывать: «Жили когда-то древние русы, лежали на холмах, приглядывая за коровами, читали в подлиннике Платона. Это вообще был очень необычный народ…»

Игорь вспоминает, как ездил в Германию на презентацию альбома своих рисунков. Рисует он в основном брутальных комбайнёров, как я понял.

Игорь Растеряев. «Дед Агван» (стих)

– В Германии меня приняли как большого писателя. Картинки посмотрели: «Ха-ха-ха! А где это?» «Волгоград», – отвечаю. Не проняло: «Ха-ха-ха!» «Сталинград», – уточняю. Они: «Оп!» Призадумались. После этого смотрели более вдумчиво на все эти физиономии: «Комбайнёры!» Зауважали.

Что было дальше, я уже знаю. Пропущу начало про то, как Женя Курмакаев – ещё один друг, который познакомил немцев с Растеряевым, – приехал из Германии с какой-то француженкой в Раковку, где «душ» и «ванна» находятся недалеко от дома, и называются эти удобства довольно красиво: река Медведица.

– Французов, – поясняет Растеряев, – наши раковские казаки не видели со времён Наполеона, готовились… Десятого августа, в свой день рождения, повёз я Курмакаева и француженку в Раздоры, показать нашу красивую церковь. Француженка – в коляске мотоцикла, кругом бескрайнее русское поле. Тут появляется из клубов пыли Василий Котляров на своих «Жигулях», шестёрке. Он в МЧС работал. Останавливаемся. «С днём рождения тебя, браток! – обнимает меня Василий. – Слушай, друг, я тебе с работы такой подарок принёс…» Достаёт пожарную каску, начинает мне на голову надевать. «Не надо», – говорю, уворачиваясь. «Женя, Женя, – переключается Василий, – я покажу тебе сейчас». Каску на Курмакаева надевает, достаёт во-о-от такой молоток из машины и со всего размаху бьёт. «Немец» Женя как стоял, так и упал. Француженка обмякла. «Женя, я знал, что ты настоящий мужик, – восхищается Василий. – Вот видишь, выдержала, выдержала касочка! Сейчас, сейчас». Достаёт минералку, льёт Жене на голову, француженке за шиворот. «Так, ребята, – спрашивает, – вы куда едете?» – «В Раздоры». – «В Раздоры?! Там опасно. Вот китель тебе. С этой рубахой будет понадёжнее». Снимает китель и уезжает. Француженка в ужасе. Встретить в русском поле, обнять, надеть каску, ударить молотком по голове, после этого снять с себя последнюю рубаху и уехать. Я с тех пор не удивляюсь тому, что о нас рассказывают за границей.

* * *

– У вас вышел недавно альбом «Звонарь», где есть одноимённая песня. Откуда это?

– Сначала появилась мелодия для симфонического оркестра. Потом понял, что это про звонаря и что песня будет проблемная. Слова писались очень долго. Первый куплет – одна мелодия, второй – другая совсем, речитативчик, третий – такой же. Со вторым куплетом было тяжело, в слова обратить не получалось полгода.

Игорь Растеряев. «Звонарь»

– А вы сами хотели бы стать звонарём?

– У меня сестра Екатерина, на девять лет младше меня, – звонарь в Питере. Возле метро «Пионерская» в Питере есть очень маленький храм в честь мученицы Татианы, и там лестница винтовая ведёт на колокольню. Воцерковлены они с мужем, а я – нет. Верую, Николая Чудотворца почитаю, но дальше как-то так… Бывал у сестры на Пасху, когда самые звоны. У неё получается хорошо. Ещё приходилось звонить в станице Раздоровской, или Раздорах, как её называют. Видео про звонаря мы снимали как раз там с другом Лёхой Ляховым, очень верующим человеком. Он, как и я, каждое лето в Раковку приезжал, из Москвы.

– Вы говорили, что церковь у вас в Раздорах красивая. Много народу ходит?

– Одна она на весь район сохранилась, там зернохранилище долго было. Мужики не ходят. Когда снимали «Звонаря» и крестили племянника, в огромной церкви на службе было человек пять. Это одна семья, приехала с хутора Большой Лычак. Нет ни у кого привычки к церковной жизни. Даже если верят в глубине, не соотносят со службами, многочасовыми стояниями в храме. Привычки нет к этому.

– Вас в детстве в храм водили?

– Да, на Пасху, куличик освятить, свечку поставить. Помню, однажды кровь носом пошла, когда мы в метро были. Долго не могли остановить. Медики со «скорой помощи» мне сказали: «Держись, казак, атаманом будешь». А я подумал: «Откуда они знают, что я казак?» Потом приехали к прабабушке и стали с ней биться яйцами, крашенными в луковой шелухе.

* * *

– Что изменилось в вашей жизни, после того как вас узнала вся страна?

– Времени меньше стало, стало трудно выбраться на рыбалку. Нет больше разделения на рабочие и выходные дни, голова всё время в режиме поиска: ешь, спишь – всё равно работаешь.

– Вы стали лучше?

– Нет… Жизнь прозаичнее, проще.

Беседовал Владимир Григорян

Православная газета Севера России «ВЕРА»–«ЭСКОМ»
(http://www.rusvera.mrezha.ru)