В 1961 году Н.С. Хрущев обещал через 20 лет показать по телевизору «последнего попа». 12 июня 1988 г., в Неделю всех святых, в земле Российской просиявших, советское телевидение в первый раз за свое существование показало Божественную литургию на площади восстановленного Данилова монастыря в Москве.
Там присутствовало большое количество «попов», начиная от Патриарха Московского и всея Руси Пимена — Патриарх Антиохийский Игнатий IV, Патриарх Иерусалимский Диодом I, Католикос-Патриарх всей Грузии Илия II, Патриарх Румынский Фектист, Патриарх Болгарский Максим, Архиепископ Кипрский Хризостом I. Православный мир праздновал 1000-летие Крещение Руси. О пророчестве Хрущева никто в те дни не вспомнил, как, впрочем, и его обещание построить в эти же сроки «основы коммунизма»… Исполнилось не пророчество Хрущева, а художественное пророчество художника Корина, который в 1930-е писал картину «Русь уходящая». Там среди гонимого русского священства во главе с Патриархом Тихоном изображен на первом плане и никому не известный молодой иеромонах. Он в 1941 г. пошел на войну, победил фашизм, вернулся в лоно Церкви и стал через много лет, пережив Хрущева, Патриархом Пименом – тем самым, которого 12 июня 1988 г. показали по телевизору, когда он служил литургию в честь 1000-летия Крещения Руси.
Есть ли связь в столкновении этих фактов, пророчеств и имен? Есть – и это высший закон мироздания, читающийся в событиях человеческой истории.
Убеждения, внедренные в массы в качестве господствующих идей, живут в среднем не дольше жизни одного поколения (могут и побольше, если признаны абсолютным большинством). Подсознательно авторы идей не могут этого не чувствовать. Отсюда и лозунги: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Сказано в 1961 году. Смена поколений, как принято считать, происходит через каждые 30 лет. Прибавим к 1961 тридцать — получится 1991. К этому году, как известно, не только основ коммунизма не построили (планировалось, вообще-то, на десять лет раньше), но и отказались от каких-то конкретных сроков. И именно в том году погибло первое в мире социалистическое государство. Совпадение или нет, пусть решают историки или политологи, а мы отметим, что убеждения, трансформированные в идеи, есть подступы к вере, а не вера. Точнее убеждения должны быть производным от веры, а не наоборот. Путь к вере через убеждения усеян такими рытвинами, что на них можно растрясти всю жизнь.
Ибо что такое крах Советского Союза, как не кризис убеждений? В 1985 г. интеллигенты всех мастей с увлечением слушали говорливого Горбачева. Люди с убеждениями поверили, что они есть и у Горбачева, и каково же было их потрясение, когда стало ясно года через три, что словесное недержание генсека было обратно пропорционально наличию у него идей. Как, изумились многие, значит, можно сыграть в убеждения? Да так, чтобы мы поверили? Увы, увы, нельзя прикинуться верующим перед верующим, но изобразить из себя человека с убеждениями перед так называемыми идейными людьми не так уж и трудно. Отчего так?
Да оттого, что, ценя свои убеждения, мы полагаем, что они столь же трудно достались и другим, умеющих их воспроизвести за нами. Это самая большая интеллигентская ошибка. Таких умельцев оказалось куда как много. С голодным блеском в бегающих глазах, который мы принимали за тоску по идеалам, вдохновенно бледнеющие при слове «доллар», они до поры до времени прятались за спиной у Горбачева, а потом и Ельцина. И вот они, рука об руку с дельцами уголовного мира, взошли после октября 93-го на вершину власти, поделили между собой государство, а в оправдание себя привели все наши кухонные истины. Пионерский костер из идей, разведенный политиканами начиная с 1985 года, выжег у народа все то, что называлось убеждениями. Сегодня мало кто всерьез о них задумывается. Людям осталось одно — вера.
Принципиальное отличие человека от животного не в том, что люди могут говорить, писать и что-то делать своими руками, а в том, что они способны верить, ибо вера есть венец осмысленного существования. Мысль, как яркая люминесцентная лампа, способна и разогнать тьму, и подчеркнуть убогость нашей жизни. С первых осмысленных дней существования человечества, от Экклезиаста до Толстого, его преследует безжалостный, лишающий воли к жизни вопрос: зачем? И только вера, ничего больше, дает ответ.
Понимание этого пришло тогда, в разгар «перестройки», 12 июня 1988 г. на площади перед храмом Седми Вселенских Соборов Данилова монастыря. Никогда до этого не видел я богослужения под открытым небом, никогда не видел воочию Патриарха Пимена. Казалось, стоял тогда на площади весь русский народ, поделенный зачем-то милицией на сектора – по степени «важности» или чинам, что ли. Помню Василия Белова в сером костюме-тройке – тогда еще крепкого, бодро шагающего. Теперь его уже нет с нами, а еще раньше не стало Петра Паламарчука, который тоже стоял там – серьезный, тихий, трезвый, с развевающейся на ветру смоляной бородой без единого седого волоса…
И, думаю, у всех тогда была одна мысль: тысяча лет прошло, а главным за тысячелетие было то же самое, что и в 988 г. – обретение Веры.
Начальная русская летопись передает красивую легенду об испытании вер князем Владимиром. Посланные князем послы были у магометан, затем у немцев, служивших свою службу по западному обычаю, и наконец пришли а Царьград к грекам. Последний рассказ послов чрезвычайно значителен, ибо он был наиболее важным основанием для Владимира избрать христианство именно из Византии. Приведем его в переводе на современный русский язык. Послы Владимира пришли в Царьград и явились к царю. “Царь же спросил их — зачем пришли? Они же рассказали ему все. Услышав их рассказ, царь обрадовался и сотворил им честь великую в тот же день. На следующий же день послал к патриарху, так говоря ему: “Пришли русские испытывать веру нашу. Приготовь церковь и клир и сам оденься в святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего”. Услышав об этом, патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила возожгли, и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние дьяконов и рассказав им о служении Богу своему. Они же (то есть послы) были в восхищении, дивились и хвалили их службу. И призвали их цари Василий и Константин, и сказали им: “Идите в землю вашу”, и отпустили их с дарами великими и честью. Они же вернулись в землю свою. И созвал князь Владимир бояр своих и старцев и сказал им: “Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же все, что было с ними”,— я обратился к послам: «Говорите перед дружиною»”.
Мы опускаем то, что говорили послы о других верах, но вот что сказали они о службе в Царьграде: “и пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах, Мы не можем забыть той красоты, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве”.
Вспомним, что испытание вер имело в виду не то, какая вера красивее, а то, какая вера истинная. А главным аргументом истинности веры русские послы объявляют ее красоту. И это не случайно! Именно в силу этого представления о примате художественного начала в церковной и государственной жизни первые русские князья-христиане с таким усердием строят свои города, ставят в них центральные храмы.
Далеко не во всех странах принятие христианства проходило почти бескровно, как на Руси. В Норвегии оно вызвало гражданскую войну, в которой погиб Олаф Святой. Случилось это уже в княжение Ярослава Мудрого. В Польше вспыхивали мятежи, которые Киев помогал подавлять. Туда, на помощь королю Казимиру против повстанца Моислава, дважды ходил Ярослав Мудрый в 1041 и 1047 гг.
Утверждения «неоязычников», что христианизация лишила русичей этнической и религиозной неповторимости или, как еще говорят, автохтонности, не имеют под собой никаких оснований.
Вспомним кельтов (бриттов, галлов и т. д.): «исконное язычество» не помогло им сохраниться в качестве независимой этнической общности. Ныне в мире существует только одно независимое государство этнических кельтов – Ирландия. При этом подавляющее большинство ирландцев говорит по-английски.
Годы от Владимирова Крещения Руси до смерти князя Владимира в 1015 г. были годами небывалого благополучия народа и государства. Славянские племена, подчиненные единому князю и объединенные проповедью христианства, призывавшего к любви друг к другу, жили в мире. Сыновья князя Владимира подрастали, и отец давал каждому из них в княжение какой-нибудь город и земли вокруг в удел; сам же он принял титул Великого князя и ему были подчинены все удельные князья. В эти годы Русь крепла. Строились храмы, при которых возникали школы. Именно при князе Владимире важной христианской добродетелью стала образованность.
Наконец, другой христианской добродетелью, с точки зрения Владимира, явилось милосердие богатых по отношению к бедным и убогим. Крестившись, Владимир стал прежде всего заботиться о больных и бедных. Согласно летописи, Владимир “повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княжь и взимати всяку потребу, питье и яденье, и от схотьниц кунами (деньгами)”. А тем, кто не мог приходить, немощным и больным, развозить припасы по дворам. Если эта его забота и была в какой-то мере ограничена Киевом или даже частью Киева, то и тогда рассказ летописца чрезвычайно важен, ибо показывает, что именно считал летописец самым важным в христианстве, а вместе с ним и большинство его читателей и переписывателей текста — милосердие, доброту.
Первый круг верований, связанный с идолами-богами, был решительно отброшен Владимиром, а идолы низвержены и спущены в реки — как в Киеве, так и в Новгороде. Однако второй круг верований, более поэтический, чем обрядовый, регулировавший трудовую деятельность по сезонному годовому кругу: весенних, летних, осенних и зимних работ, стал христианизоваться и приобретать оттенки христианской нравственности.
Оставались, в частности, в разных частях Руси крестьянские «помочи», или «толока», — общий труд, совершаемый всей крестьянской общиной. В языческой, дофеодальной деревне помочи совершались как обычай общей сельской работы. В христианской (крестьянской) деревне помочи стали формой коллективной помощи бедным семьям — семьям, лишившимся главы, нетрудоспособным, сиротам и т.д. Нравственный смысл, заключенный в помочах, усилился в христианизованной сельской общине. Замечательно, что помочи совершались как праздник, носили веселый характер, сопровождались шутками, остротами, иногда состязаниями, общими пирами. Таким образом, с крестьянской помощи малоимущим семьям снимался какой-либо обидный характер: со стороны соседей помочи совершались не как милостыня и жертва, унижавшие тех, кому помогали, а как веселый обычай, доставлявший радость всем участникам. На помочи люди, сознавая важность совершаемого, выходили в праздничных одеждах, лошадей “убирали в лучшую сбрую”.
“Хотя толокою производится работа тяжелая и не особенно приятная, но между тем толока — чистый праздник для всех участников, в особенности для ребят и молодежи”,— сообщал свидетель толоки (или помочей) в Псковской губернии XIX в.
Языческий обычай приобретал этическую христианскую окраску. Христианство смягчало и вбирало в себя и другие языческие обычаи. Так, например, Начальная русская летопись рассказывает о языческом умыкании невест у воды. Этот обычай был связан с культом источников, колодцев, воды вообще. Но с введением христианства верования в воду ослабли, а обычай знакомиться с девушкой, когда она шла с ведрами по воду, остался. У воды совершались и предварительные сговоры девушки с парнем. Так, например, происходит у Григория и Аксиньи в начале «Тихого Дона» Шолохова. Наиболее, может быть, важный пример сохранения и даже приумножения нравственного начала язычества — это культ земли. К земле крестьяне (да не только крестьяне, как показал В. Л. Комарович в работе “Культ рода и земли в княжеской среде XI—XIII веков”) относились как к святыне. Перед началом земледельческих работ просили у земли прощения за то, что “вспарывали ее грудушку” сохою. У земли просили прощения за все свои проступки против нравственности. Даже в XIX веке Раскольников у Достоевского в “Преступлении и наказании” прежде всего публично просит прощения за убийство именно у земли прямо на площади.
Примеров можно привести много.
Принятие христианства не отменило низшего слоя язычества, подобно тому, как высшая математика не отменила собой элементарной. Нет двух наук в математике, не было двоеверия и в крестьянской среде. Шла постепенная христианизация (наряду с отмиранием) языческих обычаев и обрядов.
Поставленные в XI веке церкви до сего времени являются архитектурными центрами старых городов восточных славян: София в Киеве, София в Новгороде, Спас в Чернигове, Успенский собор во Владимире и т. д. Никакие последующие храмы и строения не затмили собой того, что было построено в XI веке.
Ни одна из стран, граничивших с Русью в XI веке, не могла с ней сравниться по величию своей архитектуры и по искусству живописи, мозаики, прикладному искусству и по интенсивности исторической мысли, выраженной в летописании и работе над переводными хрониками.
Единственная страна с высокой архитектурой, сложной и по технике и по красоте, которая может считаться помимо Византии предшественницей Руси в искусстве,— это Болгария с ее монументальными строениями в Плиске и Преславе. Большие каменные храмы строились в Северной Италии в Ломбардии, на севере Испании, в Англии и в Прирейнской области, но это далеко.
Эстетический момент играл особенно важную роль в византийском возрождении IX—XI веков, то есть как раз в то время, когда Русь принимала Крещение. Патриарх Константинопольский Фотий в IX веке в обращении к болгарскому князю Борису настойчиво высказывает мысль, что красота, гармоническое единство и гармония в целом отличают христианскую веру, которая именно этим разнится от ереси. В совершенстве человеческого лица ничего нельзя ни прибавить, ни убавить — так и в христианской вере. Невнимание к художественной стороне богослужения в глазах греков IX—XI веков было оскорблением божественного достоинства.
Русская культура очевидным образом была подготовлена к восприятию этого эстетического момента, ибо он надолго удержался в ней и стал ее определяющим элементом. Вспомним, что в течение многих веков русская философия теснейшим образом была связана с литературой и поэзией. Поэтому изучать ее надо в связи с Ломоносовым и Державиным, Пушкиным и Гоголем, Тютчевым и Достоевским…
Принятая дата Крещения Руси – 988 год, возможно, не соответствует действительности: источники зафиксировали, что Византией было признано Аскольдово Крещение Руси, свершившееся на 126–128 лет раньше (о чем я подробно пишу в недавно вышедшей книге «Неизвестная история русского народа»), но надо сказать и о том, что официальная версия вовсе не ошибочна. Этот парадокс легко уяснить на примере тех народов, которые в древности крестились, но так и не стали христианскими. Вот, скажем, некогда православная Албания. Есть там сейчас и православные, и католики, но вообще это, как хорошо известно, мусульманская страна. И вот если в Албании произойдет второе, окончательное Крещение, то какое их них войдет в албанскую историю как официальное? Я полагаю, второе. Оттого и мы ведем отсчет от полного, окончательного Крещения Руси великим князем Владимиром.
Русь появилась со своим Киевом, соперником Константинополя, на мировой арене именно тогда. Тысячу лет назад появились у нас и высокая живопись и высокое прикладное искусство — как раз те области, в которых никакого отставания у восточнославянской культуры и не было.
Знаем мы и то, что Русь была высокограмотной страной, иначе откуда у нее образовалась бы уже на заре XI века столь высокая литература?
Первым и изумительнейшим по форме и мысли произведением было произведение “русьского” автора митрополита Илариона (“Слово о Законе и Благодати” — сочинение, подобия которому не имела в его время ни одна страна,— церковное по форме и историко-политическое по содержанию.
Попытки обосновать ту мысль, что Ольга и Владимир приняли христианство по латинскому обычаю, лишены сколько-нибудь научной документальности и носят явно тенденциозный характер. Неясно только одно: какое это могло иметь значение, если вся христианская культура была принята нами из Византии и в результате сношений Руси именно с Византией. Из самого факта, что Крещение было принято на Руси до формального разделения христианских церквей на византийско-восточную и католическо-западную в 1054 году, вывести ничего нельзя. Как нельзя вывести ничего решительно и из того факта, что Владимир до этого разделения принимал в Киеве латинских миссионеров “с любовью и честью” (какие были у него основания принимать иначе?). Ничего нельзя вывести и из того факта, что Владимир и Ярослав выдавали дочерей за королей, примыкавших к западному христианскому миру. Разве русские цари в XIX веке не женились на немецких и датских принцессах, не выдавали своих дочерей за западных владетельных особ?
Не стоит перечислять всю ту слабую аргументацию, которую обычно приводят католические историки Русской церкви, Иван Грозный справедливо объяснял Поссевино: “Наша вера не греческая, а христианская”.
Пушкин так сказал о христианстве в своем отзыве на “Историю русского народа» Н. Полевого: “История новейшая есть история христианства”. И если понять, что под историей Пушкин разумел прежде всего историю культуры, то положение Пушкина в известном смысле правильно и для России. Учитывая то, что живопись, музыка, в значительной мере архитектура и почти вся литература в Древней Руси находились в орбите христианской мысли, христианских споров и христианских тем, совершенно ясно, что Пушкин был прав, если широко понимать его мысль.
К христианству князя Владимира вели не мистика и не философия, а реальное и логичное понимание преимуществ христианского учения перед другими религиями, пользы от него для народа и государства. Он осознал, владея точной, неоспоримой и обоснованной логикой, что только христианство дает верное направление в жизни и правильную оценку всем человеческим поступкам, желаниям и мыслям.
В истории личность обратившегося язычника, великого князя Владимира-Василия, выделяется на фоне других правителей, благодаря свойственным ему мудрости, доброте, справедливости, заботе об огромном государстве, благоустройстве дел, связанных с недавно возникшей Церковью, умелым подходом к греческому влиянию на Русскую Церковь, разумной и твердой дипломатией, а главное – милостивому, сердечному и доброму отношению к окружающим людям, в том числе к бедным и обездоленным.
За эти черты его характера и за то, что он привел русский народ к свету Христианства, Русская Церковь причислила великого князя Владимира к лику святых со званием Равноапостольного. Но еще раньше произошло признание народа.
А.В. Карташев писал: «Из всех возглавителей древней и старой Руси эпическая память народа исключительно выделила двух вождей: Св. Владимира, которого именовала «ласковым князем и Красным Солнышком», любившим бедный люд и любимым им, и – грозного царя Ивана, справедливого судью, беспощадно казнившего обидчиков народа».
Андрей Воронцов (www.stoletie.ru)
