Первое, что бросается в глаза при встрече с Алёной Биккуловой, известной как композитор, исполнительница романсов и актриса, — это открытость и естественный, радостный разговор о том, что сегодня принято называть делом личным: о вере в Бога.
Интересно, что и беседа с Алёной вылилась в нетипичный для «Интервью номера» формат: личностный, дневниковый. Да, открываться — опасно, говорить о глубоко личном — в наше время странно, упоминать о Боге без учительства — почти невозможно. Но, может быть, есть и такой дар: как веришь, так и говоришь об этом — просто.
Как петь о радости уединения?
…В какой-то момент мне захотелось наполнить духовной тематикой свое творчество, захотелось подготовить Пасхальную программу. До этого я исполняла только романсы, народные песни, советские песни, а тут вдруг почувствовала, какое воздействие на меня и на слушателя оказывают песни о Боге, пусть Он и не всегда упоминается в них напрямую.
Но не все, как оказалось, можно легко исполнить со сцены. В 2013 году я попробовала спеть песню иеромонаха Романа «Радость моя». Было очень тяжело. Меня после концерта благодарили, но я знаю, что на репетиции, когда мы были только вдвоем с гитаристом, у меня получалось, а на сцене вышло иначе, чем задумывала. Я привыкла, что каждую песню разыгрываю, в хорошем смысле, подаю, рассказываю историю. А здесь — песня об уединении человека, о его сокровенной радости. Это как в рассказе об афонском монахе, который днем закрывал окошко в своей пещерке. Ему говорили: «Ты чего, старче, закрываешься? Солнце какое, свет какой сияет!». А он отвечал: «Если бы вы знали, какой у меня тут свет…» — и закрывался. Об этом состоянии своей внутренней радости мог спеть только иеромонах Роман, записав песню в приходской сторожке на самый обычный кассетный магнитофон. Но как так спеть на сцене? Может быть, в этом году я попробую еще что-то из его песен включить в Пасхальную программу. Для меня это бесценная возможность попытаться передать со сцены именно такое душевное состояние человека. Иеромонах Роман и его песни, конечно, уникальны…
Крещение «со слезами на глазах»
… Мой путь к вере был долгим и непростым!
Моя бабушка была староверкой, и, как сейчас помню, в какой теплице мы пололи с ней сорняки, когда она научила меня молитвам «Отче наш», «Богородице, Дево» и Иисусовой молитве. Правда, я помню этот день из детства, почти на уровне физических ощущений! Наверное, с того момента я их вспоминала и потихонечку стала обращаться к Богу, еще неосознанным, непонятным своим внутренним стремлением. Я с детства любила ходить одна по лесу, по полям. Могла уйти на 3-4 часа и гулять там! Смотрела на природу, созерцала, думала… Мне кажется, когда сейчас это вспоминаю, что c этого и началось мое Богообщение.
…Нас с братом крестили, когда мне было лет шесть, когда, можно сказать, была мода всех крестить. Помню Спасо-Преображенский собор на Преображенской площади рядом с Литейным проспектом в Петербурге. Стоим мы в кружочке, подходит ко мне батюшка и говорит: «Ты в Бога веришь?» А меня мама с детства научила: если незнакомый дядя подходит, на все, что он тебе ни скажет, всегда говори «нет». Я, как мама учила, и отвечаю батюшке: «Нет». Тут брат меня локтем пихает, говорит: «Дурочка, надо было «да» отвечать!» Я в слезы, а батюшка говорит: «Ну, понятно, понятно».
И крещение продолжается. Я думаю: «У всех сейчас какое-то великое событие, а я что-то не то сказала, меня ж никто не научил», — стою, плачу!
Дальше ничего не помню. Но почему-то само причастие врезалось в память: как вынесли Чашу, как меня с ложечки причастили — отпечаталось все, вплоть до ощущений. Это странно: как совсем маленький ребенок мог такое запомнить? Интересно, что практически ничего из своего детства я больше не помню. А этот момент соприкосновения с Богом в душе сохранился.
Путь в Церковь начался, как ни странно, с лютеранского храма, куда любила ходить моя мама: просто потому, что ей нравилось — там спокойно, можно сесть на скамеечку, никто к тебе не пристанет, не будет тебя теребить, говорить, что ты что-то не так делаешь. И меня она тоже туда водила. Там пел хор, и мама предложила: «Так и ты давай, тоже пой с ними!» Так я и оказалась в хоре. Раз в неделю у нас была репетиция, а по воскресеньям мы пели. Я к этому относилась не вполне осознанно, хотя тексты нравились.
Забегать в «мой» храм, где меня крестили, я стала, когда поступала в театральную академию. Поступила, кстати, с первого раза, и это было просто каким-то невероятным чудом! Ну как? 50 человек на место… А я просто перед каждым туром ставила свечки ко Христу и Богородице. Очень просила их о помощи: попасть именно на тот курс, на который и поступила. С того момента началась моя вера в чудеса.
…Евангелие впервые прочла именно в академии. Там началось мое достаточно серьезное становление — как духовное, так и профессиональное. Я очень благодарна нашему мастеру Галине Андреевне Барышевой — она воспитала во мне характер. При этом она заложила и очень сильную духовную сторону. Не обязательно говорить прямо о Боге. Мне кажется, через те образы, которые нам открывали, через то, что рассказывали на курсе, и происходило соприкосновение с прекрасным. Самое главное, чему нас научили: на сцене все должно быть наполнено смыслом, одухотворено. Вот через эту красоту и наполненность стала постепенно приоткрываться и другая красота, красота Духа.
Евангелие нам задал читать второй преподаватель нашего курса, Олег Погудин, когда мы ставили «Идиота» Ф. М. Достоевского. Не могу сказать, что тогда прониклась Евангелием. Особого потрясения не помню. Но это были зерна, которые проросли гораздо позже.
Олег очень сильно на меня повлиял. Дело в том, что как только мы поступили в академию, в самом начале обучения, у нашего мастера, Галины Андреевны, умер муж, она осталась одна, детей у них не было. И Олег, как бывший их выпускник, стал ее поддерживать. Будучи глубоко верующим человеком, он опять же не говорил о Боге напрямую. Проводил беседы раз в полгода, приходил к нам на три часа, рассказывал, пел под гитару, ставил записи Изабеллы Юрьевой, Галины Каревой, Петра Лещенко — всю романсовую и народную классику. Но какой свет от него исходил! Помню, мы ходили на его концерты, и у меня всегда возникало чувство, что стоит человек, а вокруг него словно какое-то свечение. Я даже не слушала, о чем он пел, — все это было непонятно тогда, только со становлением в профессии я стала вдумываться в тексты, в их смысл. Наверное, так Господь и животворит: через другого человека.
Гордая Аглая и обиды на батюшек
…Очень серьезным этапом моей жизни стала институтская постановка «Идиота» Ф. М. Достоевского. Мне досталась роль Аглаи. Она ведь гордячка, с характером, за что ее Ф. М. Достоевский больше всех и наказал в конце романа. А я всегда была такой «тургеневской барышней»! Когда репетировала, то пыталась все черты Аглаи в себе найти. Это было сложно, но приходилось доставать со дна души. Оказалось, что она есть во мне, эта гордость. Сейчас думаю: может, это и хорошо было — докопаться до нее?
Шлейф от этой роли тянулся еще долго. Мне пришлось извлечь из себя жесткость, способность хлестнуть, обидеть, чего во мне никогда и не было. Но вот я театральную академию закончила, и что мне с этим «багажом» делать?.. Может, потому в Церковь и потянуло. Может быть, от этого всякие обидные истории с батюшками и возникали, когда я вылетала из храма, как ошпаренная, в слезах. Все же гордость… Борьба была, конечно.
…Сейчас я думаю, что единственный минус нашей профессии в том, что, играя роль, актер принимает эти образы в себя, и, по сути, пребывает в мире воображения. Тогда как все святые отцы предостерегают от игры воображения… А у нас во время учебы даже специальные упражнения были на развитие фантазии. И в этом, конечно, опасность актерской профессии. Поэтому нужно, я думаю, выходя на сцену или играя роль, все-таки всегда оставаться собой.
…Учась в академии, я бегала в храм. Вместе с огромным счастьем, которое последовало за первым сознательным причастием, меня постоянно, одно за другим, постигали какие-то разочарования и обиды на батюшек.
Однажды я немножко опоздала на службу в воскресенье — все утро вычитывала молитвенное правило, что для меня тогда, конечно, было действительно непросто, — и не успела исповедаться. И когда пошла к причастию, священник мне говорит: «Вы же не исповедались! Я Вас допустить не могу».
Тогда я очень обиделась! Подумала: «Я два часа читала молитвы, а меня не причастили?..». А ведь я тогда просто не знала, что эти два Таинства так связаны между собой. Мой путь только начинался.
Я продолжала иногда заходить в церковь, но уже не с таким рвением. Я вообще очень эмоциональный человек в этом отношении. Когда ты летишь на крыльях, а тебя так вот тормозят, думаешь: «Ну что ж такое? Я никого не убила, никого не съела, я от чистого сердца пришла, а меня вот так…». Естественно, у меня, совсем молодой девчонки, это вызывало отторжение.
Или, например, приехала в церковь, к причастию готовилась — и вдруг узнаю, что, оказывается, идет пост, который я не соблюдала. «Вы, артисты, такие эмоциональные, я же вас знаю, — говорит мне на это батюшка. — Нет, Вам полезней будет, если Вы сейчас не причаститесь, попоститесь недельку, подготовитесь…»
Почему-то вот так со мной часто бывало!
Но удивительно: несмотря на такие обиды, я все равно каждый раз возвращалась. Расстраивалась, конечно, но потом все равно «ковыляла» в храм. Почему — я не знаю! Вот за что я Богу бесконечно благодарна — за то, что Он меня, мою душу все равно тянул, как котенка за шкирку, к Себе, за то, что я постоянно в храм стремилась, несмотря на все, что этому мешало.
Рубеж
Переломный момент в моем отношении к Церкви наступил в 2009 году, когда умер мой отец.
Он месяц лежал в реанимации. Все это время я приходила в храм, просто сидела там и ничего не могла больше — ни молиться, ни приступать к Таинствам. Была полная апатия, потому что я знала: даже если отец выйдет из комы, он останется парализованным. Просить Бога, чтобы он остался жить, — значит, обрекать его на новые мучения, обрекать себя и маму на то, чтобы годами возить отца по больницам. А просить, чтобы Господь скорее его забрал, я тоже не имела права, потому что такие вещи решает только Господь.
Я ничего и не просила. Просто говорила: «Господи, сделай так, как Ты хочешь».
В этом состоянии прожила месяц.
…Когда отец умер, меня познакомили с человеком, мирянином, который многим таким, как я, помогал прийти в себя, который объяснил, что самое главное — покаяние, исповедь и Причастие. Вот и все, что я должна запомнить. «Нет ничего другого, — говорит. — Просто ходи в храм пока, и все». Только тогда я стала потихонечку понимать, что ничего не знаю. И сейчас ничего не знаю, и через сто пятьдесят лет ничего не буду знать! Вот с того момента, наверное, у меня начался путь настоящий. Мое скептическое отношение к батюшкам, к разным церковным бабушкам — все это ушло, потому что вдруг стало ясно, для чего вообще нужна Церковь, что в ней главное!
…Есть вещи, на которые просто со временем начинают открываться глаза. Например, когда я только начала читать молитвы, мне были непонятны слова «раб Божий», «недостойный». Зачем они все время употребляются? Мне все казалось, что слова «раб» слишком много. А сейчас я вижу, что его на самом деле и не так много. Я осознала, что это чудесно — мы, такие маленькие, можем служить этому Солнцу, этой Любви, этому прекрасному, великому Творцу. Разве не удивительно?
Это с одной стороны, а с другой стороны — да, мы, вроде, и маленькие, и грешные, но в то же время мы такие величественные, потому что созданы Богом, по Его Образу и подобию. Как одно с другим уживается? Тайна! Но в Церкви это все сочетается. Когда это понимаешь, то уходят все вопросы.
Все мы — люди. В каждом из нас есть как хорошее, так и плохое. Те немилосердные батюшки, которые мне попадались, не вызывают уже возмущения, да и почему-то перестала таких встречать…
30 страниц исповеди
В первое время после смерти отца я каждый день ходила на исповедь. Каждый день. А потом села писать большую генеральную исповедь — за всю мою жизнь. Я стала думать, вспоминать. И действительно, слой за слоем что-то стало мне открываться. Вспомнила разные ситуации, где я кого-то обидела, где неправильно поступила. В итоге написала тридцать листов…
Игумен Иларион в Важеозерском Спасо-Преображенском монастыре на границе с Карелией принимал эту мою исповедь. Полтора часа я стояла с этими листочками, читала, плакала. И — как заново родилась! Такое было состояние.
Главное — у меня возникла потребность изучать свою веру. Раньше я ходила в церковь, не осознавая, почему это делаю, и некому мне было подсказать. Наверное, поэтому все как-то не складывалось.
Всегда было ощущение: заходишь в храм, там столько икон, а ты никого из изображенных на них не знаешь, ничего толком не знаешь — все время чувствовался диссонанс! А подсказать мне было некому, да и надо было параллельно работать, заниматься ролями, концертами. А тут вдруг все стало меняться. Для меня все иконы стали понятны, святые стали родными, близкими.
То есть сломались, пали эти ворота, которые все время грозили закрыться передо мной…
Так, с 2009 года, началось мое настоящее воцерковление. Изменилось мое восприятие жизни. И мое окружение: вдруг появилось такое количество друзей, единомышленников. Мне с людьми стало очень интересно. Вся жизнь, в принципе, поменялась. Это факт. Изменился даже голос, петь стала как-то иначе. Наверное, когда внутреннее наполнение становится правильным, тогда и все остальное приходит к гармонии и озаряется совершенно иным светом, как для тебя самого, так и для окружающих.
Я, наверное, человек крайностей. У меня был такой период, когда я по монастырям ездила и по 10 дней там жила, трудилась, на всех службах бывала, спала по четыре часа, возвращалась домой исхудавшая, но зато с огромным «багажом» благодати, которой потом надолго хватало. Может быть, присущий мне перфекционизм срабатывал, правильность, упертость. Но я думаю, что и через это надо было пройти. Хорошо, что прошла!
Сейчас я как-то сбалансированно живу: мой монастырский духовник мягко ко мне относится, а в городе батюшка — построже. Хотя, в некоторых вопросах они по-разному строги, но это мне и помогает быть в гармонии.
В какой-то момент и у меня возникли мысли о монашестве. Это естественно для любого человека, который начинает целенаправленно посещать монастыри. Но эти мысли прошли. Думаю, что надо просить Бога указать тебе твой правильный путь, и тогда все будет именно так, как должно быть.
Нет страха
…Раньше во мне всегда присутствовал страх: страх не построить успешную карьеру, страх перед старостью, перед смертью. И вдруг я перестала бояться. Когда ты отдаешь себя Богу, доверяешь Ему, при этом делая то, что тебе положено делать, то Он действительно будто берет тебя за руку и ведет — ты ощущаешь это в каждом мгновении. Каждый раз, когда выходишь на сцену, каждый раз, когда что-то делаешь, чувствуешь, что это все от Него, иначе, наверное, ты бы этого не делала.
…Чего сегодня боюсь? Я очень боюсь моментов уныния. Все же периодами это бывает: ощущаешь себя будто над пропастью. Не чувствуешь ничего и только просишь о том, чтобы Господь не оставлял, чтобы ты не оступился. Если начинаешь погружаться в эти мысли, то они могут, как воронка, затянуть тебя еще глубже, поглотить, а вырваться будет очень сложно. Другое дело, если ты сразу прогоняешь их: «Пошли все вон, кыш! Да, сейчас я не очень радостная, может быть, не очень вдохновленная, но все хорошо, жизнь продолжается!» Впереди свет.
Мне кажется, когда остаешься без Божьей благодати, чем быстрее поймешь то, для чего Господь тебе дал такое испытание, что необходимо понять в этот период, тем быстрее выйдешь из этого состояния.
Я говорю «У меня нет страха», потому что знаю: Господь нас любит! Ощущаю, как Он держит в ладонях Своих наши души! Иногда случаются испытания, когда душа рвется на части, и думаешь: «Боже мой, я больше не могу!». Звоню батюшке, рыдаю: «Все! — говорю. — Я не выдержу!». А потом понимаю, что Бог тебе больше испытаний, чем ты можешь выдержать, все равно не даст. Значит, нужно сейчас пострадать, чтобы потом испытать радость. И страха нет, потому что знаю, что Господь утешит. Растет доверие Ему, потому что понимаешь, что и это нужно для того, чтобы идти дальше.
Так получилось, что отец и бабушка (его мама) ушли в один год: бабушка скончалась, и буквально через три месяца умер отец. Видимо, как-то туда за ней «нырнул», душой своей. Я их сама хоронила, все организовывала… Было тяжело. Но эта тяжесть проходит, и Господь дает успокоение. И я верю, что ни бабушку, ни отца — хоть они даже и не были крещеными — все равно Господь не оставит, молюсь за них. А как иначе? Если не верить в спасение, то как жить?
Я их не осуждаю, они жили в такое время, когда все было загублено. И это наше счастье, что мы живем в другую эпоху. Храмы открыты, только надо прийти. Интересно, что сегодня очень часто путь к вере родители через своих детей начинают.
…Иногда все, что надо человеку услышать — это просто слова: «Пойдем в храм».
После смерти отца я как-то навещала маму. И в тот день нам позвонила ее соседка. Слово за слово, я сказала, что сейчас в храм собираюсь. Пойдемте, говорю, со мной. «Ой, ну пойдем!» У нее и крестика не было — тут же в храме купили ей крестик. Потом пошли в кафе, посидели там, поговорили, я ей рассказывала про исповедь, про причастие, и она с упоением об этом слушала. Вот бывает такое, что человек только услышал — и сразу принял все! Она сразу начала правила утреннее и вечернее каждый день читать. И вскоре в социальных сетях мне написала: «Алёна, я все читаю, причащаюсь, мне так хорошо! Жизнь налаживается».
А кто-то идет долгим путем, ищет… Зато этот путь какой-то настоящий, выстраданный, свой! Ты сам — через свой жизненный опыт, через встречи с людьми постепенно созреваешь, постепенно обретаешь это сокровище.
Три недели без ноутбука
…Встречи с людьми — это действительно что-то подлинное. Когда выступаешь и видишь зрителей довольными и счастливыми!… В такие моменты особенно понимаешь, что надо просто делать свое дело. И это живое общение необходимо!
Но в то же время нужна студийная работа, нужно сидеть за компьютером, отбирать фотографии, писать… Порой чувствую, что с головой ныряю в это все, и что меня это разоряет. Недавно была на гастролях, три недели в дороге, без ноутбука, и ощутила разницу — какая это свобода!
Очень губительна, мне кажется, лишняя информация, лишние образы, фантазии. Чем больше знаешь, тем меньше тебе понятно.
У Силуана Афонского, к примеру, было только два класса школы за плечами, он восполнял недостаток образования постоянным чтением Библии и творениями святых отцов. Читаешь его писания и поражаешься духовному опыту и мудрости! Я думаю, человек, чей ум не захламлен лишними знаниями, какими-то схемами, каким-то ворохом ненужной информации, по-другому воспринимает мир: незамутненно.
У меня, к примеру, нет телевизора. Сейчас говорят: «Надо смотреть новости, быть в курсе событий в мире». Возможно, это неправильно, но я считаю, что нет никакого смысла в пустой формальной информации, из-за которой ты только переживаешь. То, что многие люди живут бедно, что люди страдают, я и так знаю. Обсуждать это можно до бесконечности, только толку?.. Если ты можешь быть полезной — поехать в больницу к пенсионерам или к онкологически больным детям — это другое дело. А «быть в курсе событий»…
Мне вообще кажется, будто то, что я вижу по телевизору, это какая-то постановочная история: будто все придумано и продумано, дабы отвлечь от наших собственных внутренних вопросов и реальных проблем. Нам говорят: «Погибло столько-то человек», но пока для нас это просто статистика, сердце наше это по-настоящему не тронет. Погибло — жалко, конечно, но не более того! А вот когда соприкасаешься с конкретной судьбой…
Недавно я была с концертами в Чечне, в рамках благотворительной акции «Щит и Лира». Обратно мы летели на военном самолете, с нами перевозили троих раненых. Один был совсем плох: подорванный на мине, шесть пуль… Я потом узнала, что он умер в госпитале в первую же ночь. Когда страдание конкретного человека так близко, это уже не просто сухая статистика.
Вера — личное дело?..
…Я считаю, что молчать о вере не нужно, и не думаю, что это дело личное: апостолы нам завещали веру проповедовать. А уж артист — тем более должен. Мы люди публичные и имеем уникальную возможность говорить со сцены, через свои роли, свои песни.
Я раньше очень переживала, если в ответ на мои слова человек начинал глумиться или издеваться над верой. Сама как-то заводилась изнутри. А сейчас — просто замолкаю и все. Если человек не понимает, тем более агрессивно реагирует, ему бессмысленно пытаться что-то доказать.
Но молчать это не заставляет. Все равно ты ищешь эту благодатную почву, куда можно посадить семечко! Люди разные. Кто-то сам начинает разговор. Недавно была в Новосибирске, познакомились с одним человеком, он пригласил нас с пианистом на ужин после концерта и сам завел разговор о вере. При этом предупредил, что сам неверующий. Какой смысл молчать в такой ситуации? Думаю, такие встречи не случайны.
Я только одного боюсь: быть навязчивой.
…Иногда так сложно полюбить какого-то конкретного человека, к которому возникает непреодолимая неприязнь, и ты думаешь: «Господи, как же найти в себе любовь?». И вдруг получается отделить твое представление о человеке от его души. Вдруг понимаешь ясно: вот этот человек, который мне неприятен, а ведь у него есть душа, которой я не вижу, не знаю, а ее создал Бог. Конечно, Он и физическое тело создал, но все-таки человек сам доводит его до того или иного состояния, и это внешнее скрывает внутреннюю суть человека. И вот когда получается это прочувствовать, тогда и приходит любовь к этой созданной Богом душе, которая так мается….
К чему я это говорю? К тому, что иногда для тебя эта физическая реальность словно исчезает, и ты вдруг воспринимаешь себя и других только в этой духовной оболочке, как будто ничего внешнего и не существует. А для Бога не существует ни чинов, ни денег, ни положения, ни внешности — только наши души. Все остальное — средства для достижения терпения, смирения и Любви.
Научиться бы всегда так относиться к людям!..
www.foma.ru
