ГЛАВА III Страдания южнорусского народа от унии. — Иосафат Кунцевич. — Восстановление православной иерархии. — Архипастыри киевские: Иов Борецкий и Исаия Копинский
Между тем как Московское, или, лучше сказать, — севернорусское, государство начинало успокаиваться после бедствий и кровопролития Смутного времени под скипетром первого самодержца из дома Романовых, православный народ южной Руси претерпевал тяжкие страдания за веру отеческую. Насильственное введение унии сопровождалось мучительством и страшными гонениями, о которых мы говорили уже прежде. Дикий фанатизм короля Сигизмунда и иезуитов не уступал в свирепости языческим гонителям христианства. В Малороссию введены были войска, и начались преследования вооруженною рукою. Полилась кровь. Гетман Наливайко, пламенный защитник прародительской веры [1], защищал родину, счастливо разбил ляхов и старался возвратить слабых между духовными к долгу их по вере и жизни. В 1597 году войсковые депутаты отправлялись по обыкновению на главный сейм. Наливайко вместе с ними явился засвидетельствовать верность королю. Но их всех в первую же ночь схватили и бросили в подземную темницу; здесь, ни днем ни ночью не давая отдыха гетману, сторожа будили его обухом секиры, а на третий день он и депутаты выведены были на площадь, посажены в медного быка и сожжены медленным огнем. Этим злодейством, нарушавшим все права политики и совести, рассудка и чести, не удовольствовались. Польские солдаты с обнаженными саблями принуждали в храмах народ преклонять колена и ударять себя в грудь по обычаю римскому и читать Символ Веры о Святом Духе неправославно. Храмы насилием отнимали и объявляли униатскими. Духовенство латинское переезжало от храма к храму в повозках, в которые впрягали до 20 и более человек, вместо скотов. Те храмы, которых прихожане никаким насилием не могли вынудить к унии, отданы в аренду жидам; ключи храма и колокольни перешли в жидовскую корчму.
На сейме, в Варшаве, один депутат (Волынский) говорил: «В войне турецкой много ратных людей потребуется от народа русского греческой веры — того народа, который если не будет удовлетворен в своих нуждах и просьбах, то может ли поставить грудь свою оплотом державы вашей? Как может он стараться о доставлении отечеству вечного мира, когда дома не имеет внутреннего спокойствия? Каждый видит ясно, какие великие притеснения терпит этот древний русский народ относительно своей веры. Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях нет монахов — там скот запирают; дети без крещения умирают; тела умерших без церковного обряда из городов, как падаль, вывозят; мужья с женами живут без брачного благословения; народ умирает без исповеди, без приобщения. Неужели это не самому Богу обида, и неужели Бог не будет за это мстителем? Не говоря о других городах, скажу, что во Львове делается: кто не униат, тот в городе жить, торговать и в ремесленные цехи принят быть не может; нельзя мертвое тело погребать, нельзя к больному с Тайнами Христовыми открыто идти. В Вильне, когда хотят погребсти тело благочестивого русского, то должны вывозить его в те ворота, в которые одну нечистоту городскую вывозят. Монахов православных ловят на вольной дороге, бьют и в тюрьмы сажают» [2].
Более двадцати лет (считая от низложения на Брестском Соборе 1596 года увлеченного в унию митрополита Михаила Рагозы) кафедра православных первосвятителей Киевских оставалась праздною; не подчинившихся унии епископов оставалось только двое: Гедеон Львовский († 1607) и Михаил Перемышльский († 1612). Епископы, увлеченные в соединение с Римом, заняли престолы святителей православных и употребляли все средства, не стыдясь даже и самых преступных, для умножения своего стада. Между ними особенно отличался бесчеловечною жестокостью Полоцкий униатский епископ Иосафат Кунцевич. Он запечатал православные храмы по всей Белоруссии и открыто требовал выгнать православных вон из государства; мучил их следствиями и судами, домогаясь одного — перехода в унию; ругался над совестью и над самыми мертвецами [3]. В ноябре 1623 года Кунцевич умерщвлен жителями Витебска, в котором он запечатал храмы, ругался над святынею и над клиром, сохранявшим верность отеческой вере [4]. Смерть одного мучителя дала повод другим к усилению мучительства.
Но Церковь Православная, утвержденная на незыблемом основании, на самом Христе Спасителе, и Его единого признающая своим главою и верховным Пастырем пастырей, пребывала неодолимою, несмотря на отпадение многих чад своих, увлекаемых лестию или отторгаемых насилием [5].
Слабыми в вере оказались некоторые из дворянства, прельщаемые богатством и почестями. В числе их находился и сын святопамятного князя Константина [6], последний князь Острожский — Иоанн (Януш), принявший латинство из опасения лишиться своих богатых владений [7]. Самою чувствительною потерею для Православной Церкви было отступничество князя Иеремии Вишневецкого, владетеля неизмеримых пространств и неисчислимых поселений в южнорусском крае.
Главными опорами Церкви в это тяжкое время были казачество и школы, учрежденные братствами.
Непоколебимая твердость в вере казацкого войска удерживала иногда порывы фанатизма папистов. Шляхта ненавидела казаков, но короли дорожили ими, понимая значение войска Запорожского для обороны королевской власти от непокорных и мятежных панов, а потому опасались слишком раздражать казаков гонениями на Православие. Так, особенно при воинственном гетмане Петре Сагайдачном польское правительство не нарушало прав казацких, и уния в Малороссии утихла. Даже на Волыни, в Червонной Руси и в Литве при жизни Сагайдачного, всегда готового извлечь меч на защиту веры, гонения ослабели. По смерти его они возобновились с прежнею силою.
Мы имели уже случай говорить о церковных братствах и основанных ими школах. В начале XVII века они усугубили ревность свою на защиту веры; явились и учители, достойные православия. Один из самых достойных представителей Православия был Леонтий Карпович, воспитанник Острожских школ, строитель и первый архимандрит виленского Духова монастыря, с 1616 года епископ Владимирский и Брестский. Он еще тогда, как был иеродиаконом Печерской Лавры, в 1608 году написал обличение на унию: он описывает унию как очевидец Брестского сейма 1595 года и пером, достойным событий. В звании архимандрита виленского братства Леонтий в 1615 году говорил две проповеди, одну — на Преображение Господне, другую — на Успение Богоматери. Эти проповеди — образец сердечного красноречия, плод глубокого знания слова Божия, искусства, достойного церковной кафедры; современники не напрасно называли сего страдальца за веру «подобным Златоусту в витийстве».
Мелентий Смотрицкий, преемник Леонтия в управлении виленскою обителью и воспитанник того же Острожского училища, сперва был самым ревностным защитником Православия: отягченный злобным гонением латинян и униатов, он имел слабость (1627 г.) перейти на сторону унии; по мнению некоторых современников, он раскаялся пред смертью († 1633).
В том же Острожском училище написано было весьма дельное сочинение об унии: Апокризис, или ответ на Ипатиево описание Брестского Собора [8]. К числу училищ южной Руси в 1615 году присоединилось еще одно, которому суждено было стать во главе всех прочих. Жена Стефана Лозки, маршалка Мозырского повета, Анна Гулевичевна Лозкина, по наследственной набожности и по любви к русскому народу с согласия своего мужа отдала киевский дом и двор свой на пользу общественную, а именно: на устроение там монастыря, школы для детей всякого сословия и гостиницы для духовных странников «греко-восточного исповедания», а чтобы ее «фундация» пришла в действие, она немедленно ввела туда священника Исаию Копинского с несколькими монахами и светскими лицами и завела там школу; это распоряжение свое она утвердила на суде записью 1615 года, 14 октября. С этой записи и начинается положительная и достоверная история киевского братства [9]. «Богомысленный муж» (по выражению современников), Исаия Копинский, был первым исполнителем распоряжений достопамятной основательницы киевского братства и первым его устроителем. Вскоре явился новый попечитель киевского братства — «муж христианских добродетелей и милостынь полный», по словам митрополита Иова Борецкого. То был питомец Острожских школ и Запорожской Сечи, гетман Петр Конашевич Сагайдачный, уроженец червонорусский. После многолетних войн и походов он в 1619 году, «вспомогая православным монастырям и церквам на Украине», построил в киевском братстве деревянную Богоявленскую церковь с приделом Благовещения.
В 1620 году, среди Великого Поста, в братской гостинице остановился достопамятный духовный странник. Иерусалимский Патриарх Феофан, возвращавшийся из Москвы, где он посвятил в сан патриарший государева отца Филарета Никитича. При нем находился экзарх патриаршего престола константинопольского Арсений, архимандрит Великой церкви. Тогда киевское братство около десяти месяцев было, можно сказать, средоточием киевской иерархии, куда со всех ее концов приникали обрадованные православные люди. Феофан дал киевскому братству две благословенные грамоты и признал его патриаршею ставропигией.
Пребывание Патриарха Феофана в Киеве составило эпоху в управлении южнорусской митрополии. К празднику Успения Пресвятой Богородицы (15 августа 1620 г.) съехалось, по обыкновению, множество знатнейшего духовенства, дворян и запорожских казаков со своими начальными и гетманом Петром Конашевичем Сагайдачным. Скорбя о бедственном положении сиротствующей киевской иерархии, все, и особенно казаки, стали неотступно просить Патриарха Феофана поставить им православного митрополита и епархиальных епископов. Долго не соглашался осторожный святитель; но когда ему представили сеймовые польские конституции, определявшие свободу восточного вероисповедания, и указали на примере прежних константинопольских патриархов, которые присылали в Киев ими самими избранных митрополитов, тогда Феофан склонился на общую просьбу, посвятил Иова Борецкого, игумена Михайловского монастыря, в сан митрополита и рукоположил еще десять епархиальных архипастырей.
Восстановление православной киевской иерархии встревожило униатских епископов. Тотчас по отъезде Феофана из Киева они подали донос Сигизмунду III, что приезжавший Патриарх был не кто иной, как султанский шпион и возмутитель малороссиян, что Иов Борецкий и другие посвященные Феофаном епископы суть его соумышленники, что самое посвящение их без королевского разрешения есть нарушение и презрение высшей правительственной власти. Окруженный иезуитами, король забыл на этот раз, что сам он в том же году предписывал киевским гражданам принимать священного гостя с почтением, что сам он в ту пору повелевал всем украинским и польским жителям провожать его «честно, безопасно и со всяким удобством». Без всякого исследования доноса он немедленно велел разослать универсалы, где все новопосвященные епископы объявлены были изменниками, которых следует ловить и представлять королевскому суду. Напрасно митрополит Иов посылал для оправдания себя Иосифа, епископа Владимирского: король требовал, чтобы к нему явились и все прочие. Исполнить волю королевскую значило бы подвергнуть себя крайней опасности, и потому Иов написал толькое свое «Оправдание невинности», посланное им к Сигизмунду III [10].
Тогда-то ожесточенные изверги поднялись с огнем и мечом на верных чад Церкви Православной. Иезуиты и униаты, как бы соревнуя друг друга, употребили все, что только могут внушить нетерпимость и изуверство. Описание этих ужасов до глубины волнует душу самого спокойного испытателя дел человеческих…
В это бурное время наравне с прочими и киевское училище подверглось опустошению. Братство было рассеяно; ученики и учителя умирали в истязаниях; церковь разграблена, гостиница разорена, и не остаться бы камню на камне, если бы гетман Сагайдачный со своими казаками не остановил буйства грабителей и убийц. Огорченный вероломством поляков, он отказался помогать им против турок и, поднявшись со своим станом, перешел через Днестр и вступил в Малороссию. С прибытием Сагайдачного в Киев гонение на православных стало значительно утихать. Он начал отнимать вооруженною рукою церкви, занятые католиками и униатами, овладел остатками Киево-Братского монастыря и занялся возобновлением как его, так и находившегося при нем училища. Не жалея никаких издержек, Сагайдачный дал монастырю села и восстановил школу, пожертвовал ей свое достояние. Там покоится и прах его [11].
Митрополит Иов Борецкий (1620—1631), посвященный из игуменов Киевского Михайловского монастыря, был, по словам святого Димитрия Ростовского, «благочестив и премудр, в Божественном Писании искусен, греческий и латинский языки добре умевый и тех языков иные в школах учивый» [12]. Им в 1621 году издано «Советование о благочестии», сочинение столь превосходное, что переносит с собою читателя во времена мужей апостольских. Вот некоторые правила его: «Возбуждать и приготовлять к святому мученичеству как самих себя, воспоминая слова Христовы — пастырь добрый душу свою полагает за овцы, так и сердца народа, и чтобы с радостию переносили расхищение и разграбление своих имуществ, и терпели бы, как за вины, притеснения от властей, а также и оковы, наконец, охотно, мученически принимали бы всякую смерть ради Господа… Не должно гневаться на младших и низких степенью клириков, если они архиереям и другим начальникам напоминают что-нибудь, или от чего предостерегают; напротив, позволить им это делать, помня, что и царей и патриархов предостерегали и обличали… Если архиереи и другие настоятели с любовию допустят делать себе замечания и будут исполнять все предписанное, то отцы в сынах, а сыны в отцах пребывать будут, и таким образом последует согласие и приверженность к ним народа».
Когда православный епископ Полоцкий, Мелентий Смотрицкий, после путешествия в Рим написал «Защищение путешествию по восточным землям», в котором он не только высказал желание, дабы «Восточная Церковь соединилась с Западной», но и написал оскорбительные клеветы на Церковь Восточную и русских защитников Православия, митрополит Иов созвал Собор (в 1628 году) в Печерской Лавре. Общим приговором сочинение Мелентия признано противным истинной Церкви, а сам автор принужден был торжественно отказаться от своих мнений.
Между тем иезуиты и униаты, оспаривая законность существования киевской школы, воздвигнутой Сагайдачным без королевского разрешения, делали ей разные притеснения и обиды. Многочисленные вкладчики и покровители училища не смели продолжать своих благотворений: если бы кто даже по духовному завещанию отказал что-нибудь в пользу церкви и училища, принимать не дозволялось.
Налоги, утеснения, гонения на Малороссию до того усилились, что, наконец, воевода киевский счел себя вынужденным принести королю и сенату жалобу о горестном состоянии народа русского, доведенного до крайности. Тогда же митрополит Иов отправил из Киева в Москву Исаакия, епископа Луцкого, с просьбою к царю и Патриарху принять Малороссию под свое покровительство. Уважая права народные и не желая поступить против чести, царь Михаил Феодорович не захотел воспользоваться этим и нарушить мир с Польшею [13]; но щедро одарил митрополита и посланника его. Малороссия опять продолжала бороться своими собственными силами. После кровавой борьбы разбитые поляки старались помириться с казаками и предложили им в гетманы коневского уроженца Тимофея Арандаренка. Митрополит Иов и новый вождь храбрых запорожцев, съехавшись в Черкассах, положили отправить к королю двух представителей с жалобою на разорения, причиняемые Украине войною. Вместе с тем Иов поручил исходатайствовать у короля привилегию на заведенную в Киеве братскую школу. В 1629 году последовала королевская грамота, которою утверждалось устроение на усадьбе, подаренной Анною Гулевичевною, братства милосердия и богадельни, с тем дабы что «они своим иждивением ни построили бы, то на вечные времена должно остаться во власти и ведомстве как их самих, так и их потомков». О школе, впрочем, тут не было упомянуто ни слова; очевидно, что грамота эта писалась под редакциею ближайших советников короля — иезуитов, для которых борьба с училищами была во сто раз трудней, чем разграбление церквей, монастырей и богаделен. Но на этот раз довольно было и такой привилегии: все-таки она могла служить хоть какою-нибудь защитой от беспрестанных нападений заклятых противников православного училища. Наконец, на сейме после самого шумного заседания повелено и духовным и мирянам обоих вероисповеданий сохранять мир и спокойствие, а за насильство и наезды на владения, принадлежащие православным, положен штраф в три тысячи гривен. Таким образом, при конце жизни своей митрополиту Иову привелось увидеть хотя бы малые плоды своих многолетних попечений о спокойствии угнетенного края.
Преемником святителя Иова был Исаия Копинский, воспитанник Острожских училищ, с молодых лет до гроба подвижник. Он 14 лет провел в Антониевой пещере и был ее настоятелем, потом короткое время начальствовал в Богоявленском братстве при самом учреждении училища. По просьбе старцев принимал он на себя заботы об устроении нового Густинского монастыря, по его ходатайству князь Михаил Вишневецкий обезопасил существование новой обители своими распоряжениями; а супруга его, княгиня Ирина (Раина) Вишневецкая назначила как для устроенного им Мгарского Лубенского монастыря, так и для нового Ладинского скита угодья, с тем чтобы последний был женским, а игумениею была сестра отца Исаии Александра [14]. Из игуменов Межигорского монастыря посвящен он в 1620 году Патриархом Феофаном в епископа Перемышльского. Гонение, воздвигнутое иезуитами и униатами, принудило его оставить Перемышль. В Ладинском скиту с послушником Геннадием выкопал он своими руками пещеру, построил кельи и другие принадлежности: в Густыне и Мгаре построил и освятил храмы. Любимым местом пребывания его был Ладинский скит [15]. Со званием архиепископа Смоленского и Черниговского присутствовал он на соборе, призывавшем Мелентия к раскаянию. В том же звании он подписался на исправлении Служебника, изданного в Киеве в 1629 году.
Блаженному Исаии обязана Церковь превосходным назидательным сочинением — «Духовною Лествицею». Это сочинение издается между сочинениями святого Димитрия Ростовского, но ему принадлежит разве только перевод сочинения на славянский язык [16]. Особенно важно и по содержанию и по духу послание святителя к князю Иеремии Вишневецкому, сыну благотворительницы основанных им монастырей, с увещанием возвратиться к прародительской вере: «Милостивый князь, — взывал к отступнику богомысленный старец, — сердца всех нас духовных и всего благочестивого христианства преисполнились скорбию неизреченною, когда мы увидели, что ваша княжеская милость, вожделенная утеха наша, отрекаетесь от святой веры ваших предков и родителей. Плачет и сетует Церковь Божия, вами покинутая. Всем нам ведомо, какими страшными клятвами связала вас относительно религии родительница ваша, блаженной памяти княгиня Раина, отходя от мира сего. На чью душу падает грех, Господь ведает. Но мы знаем, что отцовская клятва сушит, а материнская искореняет. Спросил бы я всех, зачем отрекаются от древней и чистой веры? Если для мудрости мира сего, то оная мудрость есть юродство пред Богом, по слову Апостола. Если для избежания заблуждений, то да ведают все, что нет и быть не может заблуждения в Православной Церкви Христовой; скорее там оно найдется, где ежегодно что-нибудь прибавляется или убавляется по изволению человеческому. Если же для почести мира сего и для корысти — то это дело постыдное и низкое, недостойное вашего славного рода» [17].
Кратковременное управление митрополиею Исаии (1631—1633) ознаменовано по отношению к юго-западной России некоторою льготою для Православия, а по отношению к Киево-братскому училищу полным развитием многополезной деятельности Петра Могилы.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] По словам польского фанатика патера Янчинского, отец гетмана Наливайки имел трех сыновей, отличавшихся нечестием (т. е. приверженностью к Православию). Старший был соборным протопопом в Острожском замке и притом самый закоснелый схизматик: пред смертию своею он запретил похоронить себя в церкви. «Знаю (сказано в его завещании), что в Остроге водворится латинская вера, почему похороните меня в поле, чтобы и кости мои не сблизились с латинскою церковию». Меньшой брат Наливайки, шинкарь, торговал шубами, не уступая старшему в нечестии (т. е. в искреннем благочестии). (См. у Б. Каменского в Истории Малороссии, 1, прим. 119).
[2] Так было в Белоруссии и на Волыни во все времена царствования Сигизмунда. По словам современника, «в Луцке храмы Божии обращены в питейные дома… В Вильне церкви стали кабаками и гостиницами. Невинных людей выгоняли из магистратов и цехов и сажали в подземелья… В Минске церковную землю отдали на построение мечети. В Полоцке принуждали к унии кандалами и несогласных выгоняли из города. В Турове насилием отобрали храмы с утварью и выгнали благочестивого епископа. В Орше, Могилеве, Мстиславе даже в шалашах запрещено было молиться… В Бельске составлено было определение: если кто из мещан не пойдет за крестным ходом в костел, казнить смертию» (Лифостратон або камень, Киев. 1642).
[3] Канцлер Литовский, Лев Сапега, усердный униат, которого нельзя заподозрить в пристрастии к Православию, писал Кунцевичу: «Бесспорно, что я сам хлопотал об унии и покинуть ее было бы неблагоразумно; но мне никогда на мысль не приходило, чтоб вы решились приводить к ней такими насильственными средствами. Уличают вас жалобы, поданные на вас в Польше и Литве. Разве не известен вам ропот глупого народа, его речи, что он хочет лучше быть в турецком подданстве, нежели терпеть такое притеснение своей веры? Поступки ваши, проистекающие более из тщеславия и частной ненависти, нежели из любви к ближнему, обнаруженные в противность священной воле и даже запрещению республики, произвели те опасные искры, которые угрожают всем нам или очень опасным, или даже всеистребительным пожаром. Что касается до опасности жизни вашей, то каждый сам причиною беды своей: надобно пользоваться обстоятельствами, а не предаваться безрассудно своему стремлению. Говорите, что вольно вам неуниатов топить, рубить; нет, заповедь Господня всем мстителям строго сделала запрещение, которое и нас касается. Когда насилуете совести людские, когда запираете церкви, чтобы люди без благочестия, без христианских обрядов, без священных треб пропадали, как неверные, когда своевольно злоупотребляете милостями и преимуществами, от короля полученными, то дело обходится и без нас; когда же по поводу этих беспутств в народе волнение, которое надобно усмирять, тогда нами дыры затыкать хотите! Печатать и запирать церкви и ругаться над кем-либо ведет только к пагубному разрушению братского единомыслия и взаимного согласия. Покажите, кого вы приобрели, кого вы уловили вашею суровостью, строгими мерами, печатанием и запиранием церквей? Вместо того откроется, что вы потеряли и тех, которые в Полоцке у вас в послушании были. Из овец сделали вы их козлищами, навели опасность государству, а может быть, и гибель всем нам, католикам. Вот плоды вашей хваленой унии, ибо если отечество потрясется, то не знаю, что в то время с вашею униею будет!» (История России Соловьева, т. X, с. 85-88).
[4] Имя этого Иосафата папа Пий IX недавно вписал в число римских святых, как бы имя мученика. Какое доказательство канонической «непогрешимости» мнимого наместника Христова, торжественно провозглашенной (в 1870 году) на Ватиканском лжевселенском Соборе, пред уничтожением светской власти папы!
[5] Не дивно, что при продолжительном кровожадном преследовании почти половина православных жителей Литвы и Белоруссии обращена к унии или к латинству. Не столько успели на Волыни, еще менее в Червонной Руси. А в Малороссии народ отдал жизнь злобе фанатиков, но не изменял вере отцов своих.
[6] Маститый поборник веры и просвещения христианского князь Константин Константинович Острожский скончался в 1608 году 18 февраля, на 82-м году жизни; погребен в Остроге, в замковой Богоявленской церкви, возле своего меньшого и любимого сына Александра, который умер, к неутешной скорби отца и всех православных, в 1603 году. Оба сына князя Александра — Константин и Иван, несмотря на то, что мачеха их княгиня Анна была ревностною католичкою и орудием иезуитов, жили и умерли православными. Когда дядя их Януш, не имевший сыновей, назначил в наследники своих племянников под условием быть католиками, то оба они отказались от богатого наследства. А сестра и наследница их княжна Гальшка (Анна) Острожская в 1636 году, в великую субботу, велела раскопать могилу достославного деда своего князя Константина, вынула кости и, обмыв их, отослала к матери своей для передачи иезуитам. Этот святотатственный поступок описан у М. А. Максимовича подлинными словами современной Львовской летописи (Письма о князьях Острожских. Киев, 1866).
[7] Владение Острожское состояло тогда в 25 городах, 10 местечках и 670 селениях, кроме приписанных к разным монастырям и церквам. Сверх того, князьям Янушу и Александру Острожским принадлежало еще владение Тарновское, оставшееся от матери их, княгини Софии, дочери графа Станислава Тарновского. Были у них еще и литовские поместья, купленные отцом их. Недаром была пословица: «Богатый, як Острожский».
[8] Эта книга, приписываемая Христофору Бронскому, была напечатана в Вильне в 1597 году как на польском, так и на литовско-русском языке; сочинение, превосходное по основательности мыслей и любопытное по множеству исторических документов, на которых основаны мысли автора. Киевская Духовная Академия к 50-летнему своему юбилею (в 1869 г.) изготовила новое издание Апокризиса.
[9] Без сомнения, и прежде существовали школы в Киеве, но об них не сохранилось достоверных сведений. Предание о том, будто бы Цареградский Патриарх Иеремия, бывший в России в 1589 году, дал благословение на основание Богоявленского братства, не подтверждено документами. Об этом не упоминается ни в одном из начальных и вполне достоверных актов киевского братства, начиная с 1615 года, между тем как в актах тех братств, которые несомненно получили начальное благословение от Иеремии и других Восточных Патриархов, ясно упоминается об этом благословении. Наконец, самые выражения записи Анны Гулевичевны 1615 года и братского «уписа» начала 1616 года ведут к прямому заключению, что братство со школою только теперь начиналось. Анна Гулевичевна говорит, что дает двор с землею «на монастырь ставропиги патриаршей и школу», т. е. на будущий монастырь, будущую ставропигию, будущую школу, иначе она назвала бы этот монастырь, упомянула бы об учреждении ставропигии; далее она выражается, что только вводит монашествующих и школу в жертвуемый ею для них двор с землею. А члены «уписа» говорят еще прямее: «начинаем» сей душеспасительный, дружелюбный союз братства церковного, «начинаем» по благословению святейшего вселенского Патриарха господина Феофана и прочих святейших Патриархов и согласно с уставами, которые даны от святейших Патриархов братствам городов Львова, Вильны, Могилева и церквам других городов. (Памятники киевской комиссии т. II, отд. 1, с. 17, 37-38).
[10] Наконец Сигизмунд послал в Грецию удостовериться, точно ли Феофан был Патриарх Иерусалимский. Утвердительное показание посла заставило короля признать напрасным гонение, воздвигнутое им на новопосвященных епископов.
[11] См. мое первое письмо из Киева, Душеполезное Чтение 1869 г., ч. III, отд. 2, с. 57.
[12] Он учился и был учителем в Львовской школе, потом священником в Киеве. Им издано еще до святительства, несколько книг: «Лимонарь, сиречь Цветник», переведенный им самим с греческого, напечатан в 1628 году «во дворе Иова Борецкого, митрополита Киевского».
[13] Впрочем, бояре Московские сказали Исаакию: «А если вперед Вам от поляков в вере будут утеснения, а у вас против них будет соединение и укрепление, тогда вы царскому величеству и святейшему Патриарху дайте знать; тогда царское величество и святейший Патриарх будут о том мыслить, как бы православную веру и церкви Божия и вас всех от еретиков в избавлении видеть» (История России Соловьева, т. X, с. 95-96).
[14] Акты Западной России IV. № 214-216. Княгиня Раина Вишневецкая называлась «Могилянкою», потому что происходила из молдавской княжеской фамилии Могил. По всей вероятности, она приходилась теткою митрополиту Петру Могиле.
[15] «Тамо наипаче жительствовати обыче на уединении; не хотяще бо ни в чесом братии (Густынской) отягчати клиросом своим и самым собою» (Летопись Густынского монастыря, изд. в Чтениях Московского Общества Истории и Древностей, 1848).
[16] В рукописи Синодальной библиотеки (№ 146), принадлежавшей самому святому Димитрию, заглавие сочинения говорит: «Лествица духовного по Бозе жительства написана отцом Исаиею Копынским, последи бывшим митрополитом». (То же видим и в других списках у царского № 229; у Толстого, 11, № 305).
[17] Акты Западной России, IV. № 526.
Семинарская и святоотеческая библиотеки (otechnik.narod.ru)
