Одна благочестивая мирянка как-то раз пропустила воскресное богослужение
Скажем, было это на Троицу. «Ну вы даете, Литургию в такой праздник проспать», — пожал плечами знакомый прихожанин. Хотя один раз, наверное, не в счет.
А потом наступил и второй раз, и третий.
Перед неделей Всех святых, что сразу за Троицей, за домашними делами «пробегали» Вечернюю. На следующее утро в воскресенье, как и стоило того ожидать, опять поленились встать на богослужение.
«Нехорошая тенденция наметилась», — подумалось мирянке. Тем более, что дни ведь праздничные, не рядовые, так скажем. А у древних христиан вообще считалось, что кто три недели подряд воскресную Литургию пропустит, тот сам себя от Церкви отлучает.
Решила мирянка наложить на себя епитимью…
Можно было, конечно, пойти к духовнику, покаяться: пусть бы он епитимьи накладывал – ему по должности положено. Но был уже вечер воскресенья, на утро начинался Петров пост, и особо размышлять, собственно, было некогда. И потом, священник ведь может наложить епитимью не такую, как надо – то ли слишком суровую: с поклонами, покаянными канонами (он такой, он может), а то и вовсе никакую не наложит — не увидит в ее богослужебных прогулах особой крамолы. А душа епитимьи просила-умоляла.
И потом, мирянка сама точно знала, какую именно епитимью ей нужно. У нее ведь к 30-ти годам богатый духовный опыт накопился, и притом долгая жизнь в церкви за плечами…
Вот и постановила она сама себе: каждый день в первую неделю Петрова поста ходить на все богослужения – утром и вечером. И не просто абы-куда ходить, а в самый что ни на есть монастырь. Тем более, что один такой как раз рядом с работой располагался…
Пришла на работу, сразу же распечатала себе расписание богослужений на неделю
В монастыре (а это оказалась столичная Лавра) храмов много, и служб много – выбирай на любителя. Мирянка заглянула в рабочий ежедневник…
«В 6.00 первая Литургия, в 6.40 — вторая… Не подходит, рано слишком, не успею доехать из дому, да и не встану, чего уж тут. Подчеркиваем ту, что на 9.00 — эта вроде в график вписывается.
Дальше смотрим, что у нас днем. Ага, акафисты… Нет, акафистам у нас места не находится, хотя… подчеркнем на всякий случай, вдруг появится возможность. Вечерняя… Тут и выбирать-то особо не из чего. Одна служба в 16.30. На ней и остановимся…»
После того, как епитимья была «устаканена» с распорядком дня, приступили к исполнению
Вальяжным шагом, замечтавшимся взором, чувством собственной почти уже удовлетворенной сознательности сопровождался первый поход мирянки в понедельник вечером на монастырскую Вечерню.
Пришли, чинно перекрестились, поклонились, вознесли себя в центр храма, поближе к Царским вратам, чтобы было хорошо видно и слышно. Приготовили сердце к покаянному чувству, которое ожидалось нахлынуть с минуты на минуту…
…Уж почти 40 минут шла служба, а покаянное чувство не то, что не нахлынуло, а и на горизонте всё никак не появлялось. Мало того. Хотелось не молитвы слушать, к Богу обращаться и каяться, а банально спать. Притом так хотелось, что хоть выйди из храма и засни на скамейке. Но выходить было никак нельзя – епитимьи так не исполняются, нужно стоять, держаться.
…С большим трудом, но сон преодолели. Еще и повод для радости приобрелся — стойко выдержали слабость, «отработав», таким образом, «проспанные» Литургии.
…Подходил к концу первый час службы
«Вот уже и 6 вечера. Вечерня закончилась. Щас утреня — и по кóням. Еще час от силы – пусть до половины седьмого, ну до семи — больше ж службу не растянешь…» Так думала мирянка, и на сердце у нее было легко-легко. Где-то затеплилось покаянное чувство, в душе стало спокойно и радостно, богослужение казалось праздником души, а храм – самым любимым местом на земле…
…К концу второго часа вдруг стало очевидно, что служба еще совсем не заканчивается. Через 2,5 часа вместо окончания молитв на середину храма вышел монах и стал читать что-то, похожее на кафизмы. В перерывах между чтением – пел хор.
Раз пропел, второй, третий, четвертый. Монах всё читает. «Да что можно столько читать! Уже не то, что уснешь, а и забудешь, с чего начал», — подступали недобрые мысли.
После этого отца другой отец, только на клиросе, тоже стал читать «что-то». Но если у предыдущего монаха можно было хотя бы из-за плеча разглядеть, что он Псалтырь в руках держал, то монах на клиросе читал что-то совершенно непонятное. Ни одного слова разобрать было нельзя – настолько нечетким казалось произношение. «Нет, ну никуда ж не годится чтение такое! — недобрые мысли уже владели вовсю. — Что, нельзя слова внятно выговаривать, не слышно же ничего!!!»
В перерывах между тем, что читал монах, звучало «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!»
Из этого можно было сделать вывод, что читается что-то покаянное…
…Через 15 минут такого чтения мирянка, которой уже окончательно владели гнев и раздражение, решила подойти вплотную к чтецу и слушать с близкого расстояния – может, хоть отдельные слова расслышатся. Но нет… Ситуация не поддавалась улучшению никакими ухищрениями.
Как назло почему-то сильно стали ныть ноги. Им поднывала спина.
«Что ж это за напасть такая, служба длинная!!! Уж половина восьмого, ни стоять, ни слушать их всех мочи нет. Да что ж не закончат никак…»
«Нет, в самом деле, стоять невмоготу, ноги отваливаются. Вот хоть бы на ступеньки, ведущие к иконе, присесть. Так в храме не сидит больше никто. Вот же, подвижники и подвижницы пособирались, что у них ноги совсем не устали?! Одна я такая?.. Ну и пусть стоят, а я не могу больше, сяду…»
Присела. «Да сколько молиться можно, уже все молитвы перечитали… Диакон вышел, так уже четвертый раз одну и ту же ектению читает. Господи, когда же закончится всё?!»
Когда всё закончилось, у мирянки в голове не осталось ни одной светлой мысли
Часы показывали 8 вечера, когда братия вышла на середину храма и пропела Богородице «Под Твою милость». Прозвучал отпуст. 3,5 часа вечерней службы подошли к концу.
Верующие прикладывались к иконам, прощались друг с другом и расходились.
Мирянка, которая еще каких-нибудь 40 минут назад по окончании службы пулей вылетела бы из храма, теперь стояла у большой иконы Христа, и вид ее был жалок: глаза потухли, плечи ссутулились.
Наверное, в тот момент ей нечего было сказать Христу…
Какая она стойкая — Он уже увидел. Какая смиренная, добрая, высокодуховная –теперь тоже ясно. Богатый духовный опыт обратился в прах и пепел, а собственная подчеркнутая церковность, в коей уж точно были уверены, явно смотрелась фикцией.
Наглость и беспардонность, самоуверенность и самонадеянность, которые прокрались в богослужебную жизнь мирянки, оказались не настолько безобидными. Стало очевидным, что проблема глубже, чем просто две-три пропущенные Литургии…
.
.
.
На следующее утро по дороге в Лавре встретился знакомый монах
Пережитые днем раньше ощущения после лаврской Вечерни вырвались в которотком разговоре.
«Какие у Вас, батюшка, однако в монастыре службы длинные…» — На что игумен со счастливой улыбкой подтвердил: «Ага, у нас так служат — хорошо, благодатно!.. Я после того, как в монастырь поступил, уже как-то приходские службы не вполне воспринимаю – слишком быстро, как по мне, заканчиваются. Хотя вначале ног не чувствовал – так уставал…»
Разошлись каждый своей дорогой. «Да уж… Вот они, монахи современные, — думалось мирянке. — Мы крутимся, печемся об чем-то, переживаем, планируем, согласовываем. Я так вообще с утра до ночи в делах пресугубоважных. А они молятся обо всех. Часами. Каждый день …»
Вместо эпилога
…В 16.30 следующего дня уже мелким осторожным шагом мирянка снова направила свои стопы в храм на Вечернюю. Тем более, что Литургию, даже ту, которая на 9.00, таки проспала.
Подойдя к церкви, войдя внутрь, первым делом отыскала глазами большой образ Христа, у которого стояла днем раньше. Сказать Ему ей по-прежнему было нечего: уж слишком оглушительное поражение вчера потерпела. Но как-то по-доброму и обнадёживающе смотрел с иконы Спаситель…
Юлия Коминко
http://2010.orthodoxy.org.ua/
