Человек вот уже много лет в Церкви. Регулярно на богослужениях, участвует в таинствах, молится, постится. Но однажды понимает, что что-то идет не так, что он не молится, а «вычитывает» молитвенное правило, на исповедь приносит один и тот же список грехов, который осталось только отксерить… А самое главное – из его церковной жизни исчезло главное: в ней нет Христа. Можно ли встряхнуться, вспомнить, ради чего когда-то этот человек пришел в Церковь? Отвечает протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы (Москва).

---

Конечно, все начинается с молитвенного правила – оно учит определенной дисциплине. Но молитва не может всю жизнь упираться в исполнение только одного, единожды раз и навсегда выбранного правила и никаким образом не меняться.

Молитва связана с жизнью. А жизнь – она разная, все время течет в разных измерениях и требует от тебя то крайнего напряжения, то обостренного внимания, то, в какие-то минуты, даже расслабления и отдыха. Потому наше молитвенное правило не может быть застывшим.

Молитвенное правило для человека, а не человек для молитвенного правила. В свое время эту мудрую мысль высказал святитель Игнатий (Брянчанинов) в своем поучении о молитвенном правиле. Молитвенное правило не должно стать препятствием в духовной жизни человека.

Но, к сожалению, так часто сейчас и происходит. Потому что человеку порой молитвенное правило навязывают, он его даже не выбирает, а просто сталкивается с ним, открывая в молитвослове напечатанное именно таким образом и никаким другим.

Есть конкретное утреннее правило, конкретное вечернее, конкретные три канона, которые человек читает перед причастием, есть молитвы определенные, молитвы перед причащением. То есть выбора вообще никакого нет. И ты – хочешь – не хочешь, нравится – не нравится, понимаешь – не понимаешь, в состоянии – не в состоянии, – оказываешься заключенным в жесткие рамки. Поэтому в правиле нет твоей свободы.

Молитвенное правило принесет пользу, если оно, во-первых, выбрано по силам человека. Об этом тоже сказал святитель Игнатий (Брянчанинов). То есть у ребенка и взрослого должно быть разное молитвенное правило; оно может не совпадать у мужчины и женщины; оно будет особым у человека, который очень загружен работой. Во время поста – еще одно молитвенное правило.

Разные обстоятельства жизни предполагают, что силы у человека могут быть разными. Так что и правило должно соответствовать этим обстоятельствам.

Неважно, какое количество молитв в это правило входит. Неважно, какие конкретно ты читаешь молитвы во время своей утренней и вечерней молитвы. Важно то, что ты действительно утром и вечером напрягаешь свою волю, ум, сердце. Напрягаешь для того, чтобы начать разговор с Богом.

Научиться разговаривать

Вот этот разговор с Богом для человека всегда является проблемой, потому что научиться говорить человеку с Богом очень нелегко. Мы – люди, и друг с другом учимся разговаривать для того, чтобы понять, услышать друг друга. Поэтому мы по-разному говорим с разными людьми: определенным образом – с детьми, подчиненными, начальством, друзьями и так далее. У нас для каждого человека свой собственный язык, своя собственная интонация, мы даже выбираем определенные слова для того, чтобы говорить с разными людьми.

В этом смысле, конечно, разговор человека – грешного и ограниченного, немощного и много чего не знающего и не понимающего, но стремящегося к Богу с Самим Богом: недоступным, невидимым, непостижимым, – вещь крайне непростая. Если человек об этом не задумывается, а просто уверен: «Вот я взял в руки молитвослов, сейчас прочту утренние и вечерние молитвы, и все хорошо», – это, я бы сказал, даже опасно.

Потому что молитвенное правило, прежде всего, учит настраивать свое сердце для того, чтобы человек правильно смог поговорить с Богом, смог к Богу как-то себя донести, чтобы человек мог быть Богом понят, услышан. А Сам Бог мог быть услышан и понят человеком. Именно поэтому молитвенное правило можно назвать камертоном.

Человек очень похож на некий музыкальный инструмент. Важное внутреннее, что в нем есть, должно звучать чисто, не фальшивить. Когда мы повторяем молитвенное правило, мы через него учимся молиться, оно приводит нас к чистому звучанию нашего сердца, наших мыслей, наших чувств, нашего ума по отношению к Богу. Это первое задание молитвенного правила, через которое человек учится молиться.

Если правило выбрано – или даже не выбрано, а просто воспринято без всякого рассуждения, автоматически, не понято, не разобрано, не воспринято, в этом правиле у человека даже нет любимой молитвы, а просто есть все молитвы, которые надо прочитать, не очень понимая, о чем я в этих молитвах к Богу обращаюсь, то, конечно, со временем оно станет обузой, кандалами. Человек может вообще перестать молиться.

Это как раз знак того, что он просто изначально неправильно отнесся к правилу. К сожалению, очень часто слышу от священников жесткое вопрошание: «А вы правило вычитали? А вы все правило почитали? А вы утренние, вечерние молитвы читаете полностью?» Такое законническое отношение никак не может человеку помочь в его духовном росте.

Когда мы говорим о молитвенном правиле, мы помним, что оно должно быть выбрано самим человеком, возможно, вместе с духовником. И, опять-таки, это не мои слова, а святителя Игнатия (Брянчанинова), человека, который прошел долгий аскетический путь познания Бога. Молитвенное правило не должно быть над тобой, выше тебя. Оно дано тебе как помощь, а не ты его раб, и не ты ему служишь, и не ты ради молитвенного правила утром встаешь, а вечером ложишься спать. Оно должно быть посильным и очень хорошо понято тобой.

Если у человека сейчас есть проблема с молитвенным правилом, он «вычитывает» его, пусть он еще раз посмотрит на эти молитвы, отбросит все, что в этих молитвах не понятно, и оставит то, что его вдохновляет. Через это он сможет найти самого себя в этих молитвах, на самом деле очень глубоких и замечательных. Тогда это молитвенное правило поможет ему снова начать свой путь к Богу.

Про свободу

Второй момент: молитвенное правило по отношению к внутренней молитве – воспитательный путь. Молитвенное правило учит человека прибавлять к молитве определенное движение своей собственной души. То есть дает возможность научиться говорить с Богом своими словами. Здесь я вспомню слова святителя XIX века Феофана Затворника, который говорит о том, что молиться только лишь по молитвослову похоже на то, как говорить с Богом через разговорник, как на иностранном языке.

Неужели у каждого из нас нет в сердце своих слов к Богу? Неужели у каждого из нас до сих пор не родилось ни одного глубинного переживания, когда мы можем Богу от сердца правильно, радостно, своими словами, что-то говорить, хвалить Его, благодарить Его, каяться Ему, просить Его? Ведь молитва, прежде всего, свободна. И там, где в молитве нет свободы, самой молитвы тоже быть не может.

Поэтому здесь человек становится в каком-то смысле поэтом, творцом молитвы, потому что всякая молитва сродни поэзии. И в этом смысле человек, который говорит с Богом, становится похожим на Бога, Творца. Бог говорит с нами на языке поэзии, а все Священное Писание – это поэзия. И пророки говорят на языке поэзии, и великие святые.

Человек должен уметь быть поэтом, быть свободным. Я не имею в виду, что он должен быть графоманом и сочинять для Бога какие-то молитвы. Нет. Но я говорю о том, что когда человек свободно молится, он так или иначе получает от этого поэтический дар, реализует в себе поэтический дар. Если у человека нет в молитве свободы, значит, он чего-то о Боге не знает, значит, он с Богом еще в своей жизни не соприкоснулся. Потому, что настоящий опыт соприкосновения с Богом человек получает через искреннюю настоящую молитву.

Мы можем позволить себе молиться искренне, глубоко лишь в минуту глубочайших переживаний. Но это же неправильно! Человек должен говорить с Богом ежедневно.

Мы все боимся выйти из общего строя, а потому стремимся стать одинаковыми. Мы не должны двигаться ни вправо, ни влево, нам нужно оставаться в какой-то серенькой середке. Потому что боимся впасть в прелесть. Но прелесть связана не со свободой, а с гордыней.

Да, святитель Игнатий в своем учении о молитвенном правиле говорит о том, что не нужно сочинять молитвы Богу. Действительно, не нужно. А вот выражать себя языком своей собственной жизни, языком своего собственного богопознания человек должен.

Про Иисусову молитву

Нужно учиться молиться Иисусовой молитвой. Не надо бояться ее, страшиться того, что человек, если у него нет духовного руководителя, обязательно должен сойти с ума. Это неправда. Она даже дается в правиле для неграмотных.

Можно, например, любому человеку читать утренние и вечерние молитвы, а можно вместо утренних и вечерних молитв прочитать, предположим, пятьдесят Иисусовых молитв.

Я из собственного опыта знаю, что иногда, в минуту усталости, в минуту какого-то внутреннего опустошения, ты не можешь взять в руки Молитвослов и читать знакомые тебе молитвы. Тогда ты берешь в руки четки и не спеша, не очень много, произносишь Сладчайшее Имя Иисусово и говоришь: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Неужели это не молитва?! Святитель Игнатий (Брянчанинов) советует обращать большее внимание в Иисусовой молитве на слова «помилуй мя, грешного», говорить их с особым усилием.

Но все-таки здесь главное – имя Самого Иисуса. Поэтому, когда человек в молитве Иисусовой особое сердечное внимание обращает на Имя Христа, поверьте мне, его сердце оживает.

Так что иногда полезно вообще сменить молитвенное правило на Иисусову молитву.

Можно поменять утренние и вечерние молитвы на чтение псалмов. Можно поменять ту или другую молитву на чтение других молитв. То есть у человека есть свобода выбирать себе молитвенное правило в разных обстоятельствах жизни так, как он хочет, молиться так, как ему сейчас нравится. Главное – молиться. И вот когда человек это понимает, тогда он начинает любить молитвы, тогда он начинает хотеть молиться, тогда его душа как бы просит молитвы. Все становится на свои места.

Оказывается, из этого строя можно спокойно выходить. Можно, наконец, понять, что нам, христианам, дана свобода. Эту свободу мы должны иметь и хотеть ее реализовывать. И тут, конечно, очень много зависит от священства, которое должно тоже полюбить эту свободу, не бояться ее и уметь эту свободу радостно даровать своим прихожанам.

Про исповедь

Если человек чувствует, что вновь принесет на исповедь очередной привычный список грехов, не испытывая при этом никакого внутреннего переживания, то, наверное, надо сделать какую-то паузу, прийти в себя, выйти из этого порочного круга фальши и формализма.

Слава Богу, здесь что-то сдвинулось с места. Принят даже целый документ «Об участии верных в Евхаристии», где строгость и формализация исповеди, как обязанность каждого исповедоваться перед каждой Евхаристией, все-таки снята. Это дает возможность людям выдохнуть, уйти от боязливости. Потому что, в общем-то, люди напуганы.

Из-за чего все происходит? Наша беда – величайшее недоверие к человеку, когда каждого человека ты потенциально подозреваешь, что он грешник, что он не постится, не готовится к причастию, не исповедует свои грехи, что он вообще не такой и его обязательно надо все время проверять. Он же обязательно должен находиться под чувством особой вины.

Не дочитал чего-то? Все, он уже крайний преступник. Чего-то не доисповедовал, не дописал какой-то грешочек в своем списке? Все, он уже в суд и осуждение причастился. Это же беда.

Многие вещи, которые происходят в нашей церковной жизни – оскудение веры в человеке, выгорание – связаны во многом с таким отношением к человеку, когда человек изначально мыслится как негодяй, которого все время надо контролировать. И вот этим контролем занимается священник. Человек постоянно находится под пронзительным взглядом: «А ты дочитал? Ты был на всенощной? Не пропустил среду и пятницу?»

И человек начинает метаться как загнанная белка в колесе среди этих «ах, не успел, ах, не дочитал, ах, не досмотрел». Ему главное – дочитать, дописать, сделать все, чтобы формально к нему не было никаких придирок. Тогда он успокоится, что все долги у него закрыты. Тогда он может спокойно думать: «Вот теперь я ни в чем не виноват и могу теперь «не в суд и не в осуждение».

Эту проблему надо осознать и с ней бороться. Также она упирается в бесконечную ежедневную исповедь, которая не является исповедью, а перечислением каких-то непонятных моментов, которые, на самом деле, есть постоянное, ежедневное делание человека.

Каждый человек каждый день в своей жизни борется и обязан бороться со своими помыслами, со своим характером, со своими недостатками. Невозможно каждый день это исповедовать. А если ты каждый день будешь это исповедовать, то понимая, что все время говоришь одно и то же. Но это не вопрос ежедневной исповеди.

Вопрос в том, какие плоды твоя личная, ежедневная борьба приносит. Это рассуждение ты можешь нести на исповедь в качестве вопроса своему духовнику, в качестве просьбы о себе помолиться, в качестве своего сокрушения сердечного, но никак не в качестве списка, с которым ты приходишь, как с пропуском для причастия.

Ничего не происходит? И хорошо

Почему человека пугает, что в его жизни ничего такого, чтобы нести на исповедь не происходит, а все – лишь повседневная борьба? Слава Богу, что у него ничего не происходит. Значит он более-менее правильно, нормально живет. А почему должно что-то происходить? Каждые три недели человек должен кого-то убить или воровать что-то? Что, не может православный христианин три недели пожить, как нормальный человек?

На исповедь стоит идти, если чувствуешь, что действительно надо. Я могу исповедоваться каждую неделю, когда чувствую, что мне необходимо, а могу не исповедоваться два месяца. И никто меня не контролирует. Существует, конечно, определенный контроль в епархии – мы, священники, один-два раза в год обязаны приходить на исповедь к нашему епархиальному духовнику. Но не более того.

А чем, собственно говоря, жизнь всех нас, христиан, друг от друга сильно отличается? Мы все люди, сделаны из одного материала. Наоборот, на священнике ответственность огромная. Его наоборот, казалось бы, надо заставить исповедоваться каждую неделю. А вот нет. Священники – свободные граждане, свободные чада Церкви.

Мне кажется, не может быть в Церкви специального отношения к священникам и специального отношения к мирянам ни в качестве исповеди, ни в качестве молитвенного правила. Только пост, наверное, священники должны соблюдать строже, молиться должны больше.

Без всякого сомнения, человек может не стремиться на исповедь и из-за духовной лени. Все невозможно поставить под трафарет, это же жизнь. И каждый человек отвечает за свою жизнь сам. Каждый человек в состоянии на самого себя правильно и трезво смотреть. Вновь повторю: почему все должны быть под контролем, под таким строгим взором: а уж не преступник ли ты, уж не враг ли ты Церкви?

Если все-таки самому человеку сложно разобраться, он должен искать умного духовника, священника, способного этого человека понять, помочь определить меру его молитвы и меру его поста, частоту его исповеди…

Начать сначала

По поводу постов все то же самое: мера, свобода и личное ревнование о Боге. Человек должен быть ревностным, как настоящий христианин. Ему всегда должно хотеться чего-то больше, чем у него есть. Молиться лучше, чем он молится, поститься лучше, чем он постится, каяться лучше, чем он кается. Не постоянно себя заставлять: «Ух, я правило не вычитал, сейчас я его как вычитаю! Ух, вычитал, ну, теперь, наконец-то, любимый сериал». По-другому должно быть. Хотя и любимый сериал может присутствовать в жизни христианина в том числе.

Ревность не дается как нечто готовое, что можно скопировать, наоборот, она взращивается. Она является божественной педагогикой, церковной педагогикой, когда идешь от простого к сложному, от малого к большому, от общедоступного до вещей, которые нужны конкретному человеку.

Если человек, который давно в Церкви, вдруг очнулся и увидел, что вся его вера, вся церковная жизнь – лишь хождение по годовому кругу, в ней нет главного, нет Христа, значит, надо все начинать сначала. Все начинается с Евангелия, а не с правил и постов. В этот момент, когда случается такая беда, когда человек не может ни молиться, ни поститься, не хочет исповедоваться, ему надо сделать только это – открыть Евангелие и начать читать его. Он может больше ничего не делать. Он может вообще забыть про молитвенное правило. Важно снова найти эту радостную точку встречи с Богом.

И вот тогда, когда ты ее нашел, когда через Евангелие оживил свое бытие, оживил свою память встречи со Христом, можно начинать все сначала. Можно опять по чуть-чуть начинать утром и вечером молиться, но уже по силам и с радостью. Так же по силам и с радостью поститься. Так же потихонечку начать исповедоваться и причащаться. Но радостно и свободно.

Подготовила Оксана Головко

Интернет-издание «Православие и мир» (http://www.pravmir.ru/)

Сквернословие – дурная привычка? Отсутствие культуры? Признак повышенной эмоциональности? Или преступление перед Богом?

О распространенном сегодня грехе языка в своей видеоколонке рассказывает протоиерей Владимир Вигилянский.

---

Нас большинство?

Начну издалека.

Я попал со своими хворями к одному знаменитому, очень известному в Москве врачу, человеку совершенно мне незнакомому. Он узнал, что я священник, и сказал: «Я вообще в храм не хожу, далек от Церкви. Скажите, батюшка, как вы считаете, сейчас последние времена или нет?».

Я думал, что пойдет речь о моих хворях и болезнях, и оторопел. Спрашиваю его: «А вы-то как считаете?» Он отвечает: «Как врач, я очень ответственно вам заявляю: сейчас последние времена».

Я улыбнулся, конечно, и мне стало очень интересно: что он имеет в виду? И тут он стал говорить вообще о той общественной атмосфере, которая есть, о тех антиобщественных веяниях, которые есть, и то, как грех становится нормой.

И это меня поразило, потому что обычно это священники говорят, а здесь мне об этом сказал просто человек своей профессии. Грех становится нормой, людей начинают мерить по тому, одобряют они это или нет, того, кто не одобряет, объявляют нетолерантным, иногда даже фашистом, или по крайней мере человеком, который нарушает свободы. «Свобода» подразумевает участие в бесчестии. «Право на бесчестье», – как говорил Достоевский. Участие в беззаконии, в скверне, в том, что всегда традиционно общество осуждалось. В том числе и в сквернословии.

Я прочитал страшную цифру. Оказывается, по опросам более семидесяти процентов населения нашей страны сквернословят. Семьдесят процентов — это, если говорить о демократии, значит, что они могут требовать, чтобы сквернословие не наказывалось никаким образом. «Нас большинство, мы хотим сквернословить и всегда так говорить».

Что исходит из уст

В этом вопросе Церковь, называя это грехом, остается в подавляющем меньшинстве.

Мы не просто морализаторы или ставим себя нравственным мерилом. Об этом говорит Библия: Ветхий завет, Евангелия, Апостольские послания… Они так много говорят об этом, что я могу замкнуть свои уста, взять в руки Библию — и большими цитатами доказывать, что сквернословие — это чудовищная вещь.

В Евангелии от Матфея, например, очень многое говорится о сквернословии: что каждый человек может оправдаться и осудиться на Страшном суде за свои слова, что не страшно то, что входит в уста, а то, что исходит из уст.

Я бы мог бы подтвердить свои рассуждения цитатами из Апостольских посланий. Апостол Павел говорит Ефесянам о гнилом слове, за которое будут судить человека.

Но самое страшное, что я читал в Священном Писании — это послание апостола Иакова, где говорится о языке, как о чудовищной скверне, которая есть у каждого человека. Язык, как член, как орган человеческого тела, сравнивается с язычком огня. Язык огня такой маленький, говорит апостол Иаков, а как много вещества может сгореть от огонька. И дальше говорит, что он преисполнен яда.

«Язык — небольшой член, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает! И язык — огонь, прикраса неправды; язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Ибо всякое естество зверей и птиц, пресмыкающихся и морских животных укрощается и укрощено естеством человеческим, а язык укротить никто из людей не может: это — неудержимое зло; он исполнен смертоносного яда» (Иак.3:5-8)

Пусть он поговорит

Почему о языке говорятся такие жесткие слова? Потому что он оскверняет. Сквернословие — слово очень хорошее, потому что вот эта скверна, яд, гниль, черное слово, еще по-русски говорят, – оскверняет человеческое сердце, человеческую душу и вообще всего человека. Ведь что такое грех? Грех — это то, что умертвляет человеческую душу. И если человек уже не ощущает греха в тех или иных деяниях, то его душа превращается в гниль, смердящее вещество.

И вот эта мертвечина, идущая от того или иного греха, лучше всего выявляется в слове. Потому что слово отображает. Сократ говорил: «Что за человек? Пусть он поговорит». Важно узнать, что человек говорит, и тогда его внутренне состояние будет ясно.

Я читал довольно много статей, связанные с изучением этой лексики. Сквернословие изучается очень многими дисциплинами. Его изучают лингвисты, изучают психологи, особенно детские, потому что сквернословие — заразная болезнь. Люди заражаются от скверного слова, скверное слово уязвляет другого человека, настолько, что он не может даже себя контролировать.

Социализация?

Особенно эта болезнь уязвляет детей. На разных этапах социализации, в 5 и 6 лет, в 10 и 14-15 лет — когда они должны показать общность с командой или противопоставить себя взрослым и самим показаться взрослыми, сквернословие входит в их сердце, и они воспринимают его как легкий способ социализации, легкий способ стать более взрослым, чем ты есть на самом деле: научиться говорить как взрослые или как большие мальчики или большие девочки.

Избавляться от этого потом очень трудно. Уже они стали более умными, и их профессия и общество таково, что им нельзя ругаться матом, а они уже не могут от этого отказаться. Это захватывает, как яд, растекается по всему телу.

Но самое чудовищное, самое ужасное именно как признак того, что мы живем во времена последние, когда мы видим — на наших глазах это происходит! – как в церковную среду приходит сквернословие.

Твиттер все стерпит?

Конечно, перед священником человек не сквернословит. Но вот я открываю интернет, читаю того же самого человека, очень благочестивого прихожанина, Живой Журнал, или Вконтакте, или Твиттер, – и смотрю, как он совершенно свободно, спокойно может написать скверну в своем дневнике. Я ужасаюсь.

Когда же я еще услышал подобные от одного священнослужителя те или иные слова — я был просто в шоке. Причем, он считает, что это совершенно безобидно и говорит: «Но ведь по-другому же об этом не скажешь!» Это признак оправдания греха.

Мы уже привыкли, что это есть в литературе, в кино, на телевидении речь может быть заменена пищанием, жутко ездить в троллейбусе, идти по улице и поравняться с какими-нибудь подростками или студентками. Иногда такое услышишь, что просто ужасаешься!

Я хотел бы призвать людей, которые оправдывают себя в сквернословии, подумать: когда вы признаетесь в любви, когда вы соболезнуете другому человеку, когда утешаете другого человека в его горе — произносятся ли эти слова? Я вас уверяю, что, нет, не произносятся. А именно эти состояния, когда человек сам утешает и требует утешения, когда он нуждается в любви и сам находит слова любви к другому человеку, когда ему соболезнуют и он соболезнует — это высшие проявления человека, это то лучшее, что в человеке вообще есть. И вот в этом лучшем состоянии — есть ли место для скверного, черного слова? Конечно, нет.

Давайте будем равняться на высшие проявления нашего богоподобия.

Воплотившегося Господа мы называем Богом Словом. И поэтому это грех — против Самого Христа. Когда мы скверним слово — мы скверним Самого Господа. Мы богоподобны потому, что мы в своем проявлении — тоже творцы, как Адам, всего сущего. Всего что есть. Мы даем название всему. Это наше богоподобное действие, наше творчество — и если мы скверной называем то, что Господь не называл скверным — то мы кощунники и богоборцы.

И каждый сквернослов должен знать, какова его сущность.

Подготовила Мария Сеньчукова

Ежедневное интернет-издание «Православие и мир» (http://www.pravmir.ru/)

Все знают, что необходимо почитать родителей, но не у всех это получается. Почему так сложны бывают отношения между поколениями, как вести себя с «плохими» родителями и можно ли почитать старших, не любя их? Об этом и многом другом мы поговорили с клириком храма Покрова Пресвятой Богородицы г. Саратова, духовником Свято-Покровской православной классической гимназии, священником Ярославом Коздринем.

---

— В Ветхом Завете пятая заповедь — о почитании родителей — открывает указания о том, как нужно строить взаимоотношения с людьми. Первые четыре заповеди посвящены взаимоотношениям с Богом. Эта иерархия, надо полагать, не случайна. Почему так важны именно правильные взаимоотношения с родителями?

— В этой иерархии явлена Божественная педагогика: мы воспринимаем Бога как Отца — с почитания родителей начинается почитание Бога. Отношения с родителями — это некая основа, на которой строятся все остальные отношения человека с окружающими и которая позволяет нам оставаться людьми в пространстве культуры и цивилизации. Если рушится эта ступень, то мы попадаем в какое-то пространство антиутопии, когда отношения отцы-дети напрочь убиты. В принципе все заповеди нацелены на то, чтобы прежде всего сделать человека человеком, и на библейском примере Хама мы видим, что происходит, когда заповедь чтить отца и мать нарушается.

— Пятая заповедь отличается от других тем, что в ней содержится еще и обещание: если будешь почитать родителей, продлятся твои годы. Почему такая взаимосвязь?

— Если мы пройдемся по кладбищу и посмотрим на памятники, где обозначены годы жизни усопших, то поймем, как же мало стало долгожителей. И в то же время много стало людей, живущих обособленно, оторвано от своей семьи и родственников. Человек, который противится тому, чтобы исполнить сыновний долг и взять на себя крест семейных забот, действительно зачастую мало живет. А если пообщаться с долгожителями, то наверняка мы услышим о жизни трудной, но о жизни, проникнутой почитанием старших. Моя бабушка, которой сегодня за 80 лет, часто повторяет, что она счастливый человек, потому что на ее руках умерли ее отец и мать. Она исполнила свой долг любви по отношению к своим родителям. Каждый человек может рассмотреть историю своей семьи и найти примеры, подтверждающие, что действительно Господь за заботу о родителях награждает человека долгими годами жизни.

Если нет любви…

— Попрошу Вас раскрыть смысл слова «почитание», потому что современные люди очень редко его понимают правильно. Под этим может скрываться что угодно: кто-то считает, что почитание — это безоговорочное подчинение, кто-то, что необходимо заботиться о материальной стороне жизни родителей, но при этом не обязательно уважать их мнение. И далеко не каждому человеку удается любить своих родителей…

— Почитание родителей может быть различным, поскольку и мы все очень разные: кто-то способен на эмоциональные проявления чувств, кто-то по природе своей очень сдержанный. Но если такой человек стремится к тому, чтобы его родители жили, ни в чем не нуждаясь, в чистоте, тепле, уюте, — это уже некий достаточный минимум проявления сыновней любви. Сложно предъявить какие-то единые требования ко всем, но если все-таки попробовать обобщить, практически мы все понимаем почитание как прежде всего любовь и уважение к родителям. А еще как то, что человек родителей своих признает и принимает. Бывает, люди всю жизнь носят обиду в сердце на мать или отца и, понимая умом, что они должны родителей почитать, говорят: не могу простить. А без прощения — и любви не получается. Что тут сказать? Если у человека нет ноги, его не заставишь идти быстрее. И если у человека нет дара искренней любви по отношению к своим родителям, нельзя от него этого требовать. Пусть он хотя бы заботится о них, исполняя свой долг. Ты можешь не любить своего родителя, но ты должен сохранять его достоинство. Конечно, здесь мы говорим не о норме жизни, а о том, что может быть терпимо по жестокосердию нашему.

— Почему нам так трудно это дается?

— Мы разучились проявлять заботу о близких. В современном мире люди разделены. Дети вырастают, обзаводятся своими семьями, и старики остаются одни. Раньше под одной крышей жили несколько поколений: дети видели, как их родители заботятся о бабушках, дедушках, и усваивали этот опыт. А сегодня у кого учиться? Помните, у Грибоедова в «Горе от ума»: «Где? укажите нам, где Отечества отцы, которых мы должны принять за образцы». Иногда смотришь на то, как хранят семейные традиции и ценности наши мусульманские братья, и задаешься вопросом: почему мы от этого ушли? Почему нам этого Господь не дает? Наверное, нам всем надо умолять Бога, чтобы Он помиловал нас и дал такие образцы.

Закрыть глаза

— Родители бывают разные. Как быть с пятой заповедью, если отец пьет или мать бросает своего ребенка в роддоме? Таких родителей почитать очень сложно.

— Что бы с родителями ни происходило, это не снимает с нас долга по отношению к ним. Вспомним тот же библейский пример с Ноем, который, напившись вина, лежал обнаженный, но его сыновья Сим и Иафет, в отличие от Хама, не посмеялись над ним, а, отведя взгляд, прикрыли его наготу. Это и есть пример правильного отношения к родительским недостаткам, ошибкам, грехам.

— То есть такой постановки вопроса: у меня плохие родители — в принципе быть не должно?

— Конечно, так рассуждать — это противоречить Божиему замыслу. Если человек никак не может с этой ситуацией справиться, надо подойти к ней практически и рационально: «А что мне эти рассуждения-осуждения дают? Вот я знаю, какие мои родители. Но что я сделал для того, чтобы быть не таким, а другим, чтобы в себе побороть качества, которые от них, возможно, унаследовал?» Да, обиды остаются, но, мне кажется, очень важно закрыть глаза, как Сим и Иафет, на грех отца или матери, и этим как бы отсечь негативный прошлый опыт и постараться самому стать другим ради своих детей. Мы часто говорим, что человек — это образ Божий, но затемненный грехами, страстями, и тем не менее в каждом человеке этот образ Божий надо постараться увидеть. Так почему же не попытаться увидеть этот образ в том, кто к тебе ближе всех — в своем родителе?

— Порой слышишь от человека, что это его родители виноваты в том, что он неудачник: образование они ему не дали, любви и тепла не дали, жизнь сломали, не разрешив жениться на любимой девушке, и так далее…

— Знаете, Федор Достоевский однажды в письме объяснял, чем отличается коммунист от христианина. «Кстати, маленькую параллель: христианин, т. е. полный, высший, идеальный, говорит: „Я должен разделить с меньшим братом мое имущество и служить им всем“. А коммунар говорит: „Да, ты должен разделить со мною, меньшим и нищим, твое имущество и должен мне служить“. Христианин будет прав, а коммунар будет не прав». Эта позиция человека транслируется на все стороны его жизни. Вспомните притчу о блудном сыне, когда старший сын возмутился: вот я всегда с тобой, а ты! Неспособность подняться над своим эгоизмом разрушительна для человека. По-настоящему духовно мы начинаем жить только тогда, когда забываем о себе. А когда человек замыкается на какой-то своей внутренней проблеме, начинаются все другие беды — уныние, отчаяние, ощущение, что все вокруг виноваты.

— Как относиться к родительскому контролю? Например, дочь давно взрослая, а мама продолжает ее «воспитывать». Критикует, заставляет отчитываться о каждом шаге. И при этом говорит: ты обязана мне подчиняться, я твоя мать. А у дочки у самой уже двое детей. Отношения между ними очень напряженные. Мама права?

— Нельзя однозначно ответить, права мама или нет. Если разбирать эту ситуацию, то, наверное, окажется, что поведение мамы — это неготовность признать, что ребенок вырос, у него своя жизнь и не она этой жизнью распоряжается. Но человека в зрелом возрасте очень трудно перевоспитать, особенно если это пытаются делать собственные дети. Практически всегда такая попытка будет обречена на неудачу. Однако бывают в жизни ситуации, на которые нет прямого ответа. И ваш вопрос из такого же разряда: когда мы действительно не знаем, как правильно поступить, мы можем только молиться, чтобы Господь вразумил и направил. В любом конфликте есть вина и одной, и другой стороны. Хватит мудрости маме что-то пересмотреть в себе — слава Богу, не хватит этой мудрости — значит, надо постараться прикрыть этот грех. Это же нетрудно: позвонить, отчитаться, послушаться ее в чем-то? Знаете, когда наш близкий простужается, он чихает, сморкается, это неприятно, но нам эта ситуация понятна — человек болеет, и мы готовы это потерпеть. Но ведь и тот, кто на нас раздражается, нас отчитывает, нас критикует, тоже болен. Только болезнь другого рода — духовная. Это тот же насморк, и надо потерпеть эту немощь другого человека, тем более что и у нас найдутся такие грехи, с которыми нас наши близкие терпят.

Школа семейной жизни

— Ветхозаветная заповедь о почитании родителей входит в некое противоречие с тем, что говорит апостол: оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Мф. 19, 5)? Очень часты конфликты между супругами и родителями супругов — не в этом ли противоречии причина?

— Никакого противоречия нет. Да, в браке два человека соединяются, создается новая семья, и ее интересы для супругов приоритетны, но это не отменяет необходимости относиться с уважением к родителям. Причем не только к своим, но и к родителям супруга. Зять может не любить свою тещу, но он обязан ее уважать. И так же должна поступать невестка по отношению к свекрови, если супруги хотят, чтобы их жизнь была благополучна. Мне очень нравятся красивые слова молитвы из последования Таинства венчания о воспитавших жениха и невесту родителях: «Помяни, Боже, и воспитавшыя их родители: зане молитвы родителей утверждают основания домов». Молитва родителей в основе новой семьи, а не достаток, карьера и тому подобные вещи. Таинство венчания помещает новую семью в один смысловой ряд со всеми праведниками Ветхого Завета. Помните эту цепочку? Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка и другие праведники из Священной истории. Это перечисление дается, чтобы человек понимал, что его праотцы прошли этот путь и теперь этим путем предстоит идти им. Семья — это великая школа, которая, в том числе, готовит человека к вечной жизни. Другое дело, хотим ли мы эту школу проходить и учить ее уроки.

Священник Ярослав Коздринь

Беседовала Ольга Протасова

Журнал «Православие и современность»
(http://www.eparhia-saratov.ru/)

Снова по милости Божией вступаем мы в Успенский пост. Пост этот самый краткий и самый сладкий. Начинается он с освящения меда, потом будет освящение плодов. И самый легкий этот пост, потому что Божия Матерь заботится о том, чтобы иго Христово было для нас легким. И заботится о теле нашем так же, как и о душе.

Начинается пост с освящения меда, чтобы мы знали не только о той сладости, которую Господь дает для тела, но и о сладости духовной. Чтобы сладость, которая исходит от Креста Христова, открылась нам в течение поста. Как некогда в Ветхом Завете в горькие воды Мерры опускалось древо, и они становились сладкими, приятными. Так да будет со всей нашей жизнью — от прикосновения Креста Христова к ней горечь ее да изменится в сладость.

Мы начинаем пост с поклонения Кресту Христову, потому что Успенский пост есть размышление о тайне смерти и о тайне жизни, земной и вечной. Чтобы эта тайна стала сладостной для нас, чтобы глубже открылась этим постом. День 1 августа по старому стилю, с которого начинается Успенский пост, считается днем крещения Руси. А крещение — это и есть такое погружение в воду крестную, благодать Христову, так что открывается людям тайна Креста и они готовы все принести Господу, и жизнь, и смерть свою, чтобы всегда быть с Ним. Вы знаете, что мученики всегда изображаются на иконах с крестом. И жизнь каждого человека тоже завершается крестом. Над нашей могилой будет стоять крест, если мы сподобимся этой милости. Дай Бог, чтобы крест вырастал из всей нашей жизни. Чтобы это было древо жизни, которое мы тоже питаем, принимая участие в том, что Христос совершил.

Весь Успенский пост — крестный. Начало Успенского поста — Крест, и в середине его — Крест, Преображение Господне, с его светом, возвещающим об исходе, который Господь должен совершить в Иерусалиме. И праздник Нерукотворного образа Спасителя, который является как бы завершением этого нашего пути, — тоже праздник Креста. Потому что Господа «не приняли, как имеющего вид идущего в Иерусалим» (Лк. 9, 51), и пречистый лик Его светит нам на фоне Креста. Церковь готовит нас Крестом к принятию тайны исхода Божией Матери. Потому что Ее Успение — это раскрытие победы Креста Христова, неотделимой от Его Воскресения.

Да, чем больше любовь, тем больше скорбь, как говорят святые отцы. Но в праздник Успения Божией Матери вспоминаются слова великого подвижника, которого ученики его нечаянно застали на молитве с преобразившимся лицом, и на их настойчивые вопрошания, что с ним случилось, он ответил: «Я был там, где стоит у Креста Господня Божия Матерь с возлюбленным учеником. И я хотел бы пребывать там умом всегда». Где Крест Христов и Его Воскресение, — красота всех добродетелей, расцвет души человека и тела его. Радость души, которую Бог дает — не так, как мир дает. И чистоты тела, причастного телу Христову и Божией Матери, знающего, что оно — храм Духа Святого (1 Кор. 6, 19).

Мы молились в течение всего поста, чтобы Господь сохранил нас от двух самых главных бед, которые угрожают сегодня всему роду человеческому, в особенности нашему русскому народу. От греха уныния и от греха нечистоты, нецеломудрия. И тот и другой грех стоит один другого. Это самые страшные грехи, потому что, как мы знаем, грех уныния — это тьма всех грехов вместе взятых. А грех нечистоты, когда он достигает того, что мы видим сегодня, естественно должен нам напомнить о первой кончине мира, когда Господь поставил предел физическому существованию рода человеческого, сказав: «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками сими, потому что они плоть» (Быт. 6, 3).

Будем преодолевать всякое уныние, потому что Христос все победил. И смысл нашей жизни заключается в одном-единственном: чтобы мы через крестные скорби вошли в Его победу. Вслед за мучениками, вслед за всеми, кто узнал тайну Креста. И нет нам причины унывать, потому что Божия Матерь предстательствует сугубо за всех нас пред Господом.

Чтобы мы не унывали, чтобы мы имели мужество противостоять всякому растлению, Церковь предлагает нам сегодня задуматься о том, что совершилось у Креста Господня. Над теми словами, которые говорит Господь, видя Матерь Свою, стоящую у Креста, и ученика, которого Он любит: «Жено, се сын Твой». Господь обращается к Своей Матери в самый скорбный, самый горький для Нее час.

Почему самый горький? Потому что Она предает Богу Отцу Сына Своего, рожденного от Ее плоти. И то пророчество, которое некогда было сказано Симеоном Богоприимцем о том, что Ей Самой душу пройдет оружие, исполняется сейчас. Она предает Богу Отцу Своего Сына, и что остается Ей на земле? Вместо Него Она получает другого человека. Может ли такая замена, если можно так выразиться, утешить Ее? Господь дает Ей, уходя из этой земной жизни, того, кого Он любит. В лице апостола Иоанна Богослова, как мы знаем, Церковь видит всех христиан, и, в конце концов, весь род человеческий.

В лице апостола Иоанна Богослова Бог отдает Пречистой Своей Матери вместо Себя — Ее Сына — все человечество. Ее девственное материнство в рождении Сына Божия становится у Креста материнством для всего рода человеческого. Вот тайна жизни — благодатью Креста на место Сына Единородного становится все человечество. Весь человеческий род, как говорит святой Ириней Лионский, призван стать единородным сыном Божиим по дару Христа. Это страшные, непостижимые слова, но на Кресте Господь воистину совершает наше спасение. И благодать Его искупления, изливаясь на Божию Матерь и на всех людей, делает всех людей в новом рождении, в самом глубочайшем реальнейшем смысле братьями и сестрами, чадами Божией Матери.

В этом новом рождении раскрывается тайна девства. Всякое человеческое материнство имеет ограниченное число детей, которые рождаются по плоти. А благодать Приснодевства Божией Матери совершает непостижимое. Благодатью Приснодевства Ее материнство охватывает всех людей. У Божией Матери девственное материнство. Оно девственное, потому что связано с Ее Божественным Сыном. И оно охватывает всех людей по этой же причине.

Будем размышлять сегодня и во все дни жизни нашей о тайне материнства и девства, которые подвергаются небывалому осмеянию и поруганию в сегодняшнем мире. Нет выше добродетели, говорит преподобный Серафим Саровский, чем подвиг девства. Тем более это верно во времена всеобщего растления.

Однако всякое девство несет на себе печать Божественного, того, что превосходит всякое человеческое естество. Только тогда оно плодоносно, когда является выражением любви ко Господу и отдачей Ему всей своей жизни. Девство, которое на этом не основано, даже если оно по видимости имеет любовь к чистоте, остается просто бесплодием. Точно так же всякое подлинное христианское материнство — девственно, если оно не человеку, а Богу приносит свой высший дар, не ограничиваясь лишь человеческими отношениями, но прежде всего отдавая себя радостно своему Творцу.

Не забудем никогда, что слово, которым Господь вверяет Своего ученика Своей Матери, произнесено с высоты Креста. И будем помнить слова, сказанные Господом на Кресте возлюбленному ученику: «Се Мати твоя». Господь отдает Свою возлюбленную Матерь Своему возлюбленному ученику. Это действие совершенной любви, и оно простирается не только до смерти, до Ее исхода отсюда и до его кончины. Это действие совершенной любви, которое не будет иметь конца. Точно так же действие этой любви, этого усыновления нашего Божией Матери у Креста Господня — навеки.

И у Креста раскрывается также тайна девства. Девство — тайна будущего века, говорят нам святые отцы. Здесь, на земле, когда кто-то совершает подвиг девства, мы видим только воздержание, лишение. Но даже здесь оно — участие в избыточествующей жизни будущего века, когда оно совершается ради Христа. В приобщении той чистоте и той любви, которая у Самого Господа. Девство во Христе всегда связано с послушанием Господу, то есть с любовью к Нему. По мере возрастания нашего в послушании всем заповедям Божиим мы научаемся целомудрию и чистоте. И наоборот, непослушание хотя бы одной заповеди растлевает человека. А разврат телесный — это уже поражение всего человека, и души, и тела, всей личности его. Поэтому так страшен этот грех, и потому сатана, прежде чем придет антихрист, прежде чем наступит Второе Пришествие Христово, являет самое гнусное зло в высочайшей степени.

Девство — и в этом суть — не заключается только в умерщвлении плоти, но в обретении способности стать любящим человеком, в научении этому у Господа, у Божией Матери, у возлюбленного ученика Христова. Девство — это не есть жизнь, которая превозносится над браком, которая презирает плоть. Напротив, перед лицом Крестной жертвы Христовой, где Господь всего Себя приносит для спасения всех, в своей любви ко Господу человек сознает незначительность своего приношения, исполняется подлинным смирением. Христианское девство имеет своим началом Крест. На Кресте Господь раскрывает самым близким Своим ученикам сокровенные тайны жизни до скончания века. Поэтому откровение Божие говорит о ста сорока тысячах девственников, избранных Господом, которым вверяются все тайны жизни. Они являются любимыми во веки веков друзьями Господа.

Но мы видим, что у Креста Христова стоят не только Божия Матерь и не только возлюбленный ученик, девственник Иоанн Богослов, но еще две Марии. Мария Магдалина и Мария Клеопова. Мария Магдалина — это грешница, из которой Господь изгнал семь бесов, то есть полноту грехов. А полнота грехов, как мы видим, заключается в растлении и души, и тела. Эта грешница — одна из тех, ради кого Господь совершил весь Свой путь до Креста. Ради которой Он пришел на землю, чтобы обратить ее и подобных ей на Свой путь. Чтобы она тоже стала девственницей, как мы в Великую Среду поем: «Господи, иже во многие грехи впадшая жена, Твое ощутившая Божество, мироносицы вземше чин, с рыданием миро Тебе на погребение приносит». И блудница растленная, исповедует Церковь, становится непорочной девственницей — по дару Божию, силой Духа Святого.

И стоит там также Мария Клеопова. Тоже избранная Господом стоять у подножия Креста. Мы ничего не знаем о ней. Она не отличается какой-то особенной чистотой, какой-то особенной святостью, и грехов особенных, страшных у нее тоже нет. Она представляет собою как бы всех Марий, всех женщин и всех людей. Каждую душу человеческую, — среднюю, так сказать, — которая совершенно неприметно живет скромной жизнью, старается по мере сил своих что-то исполнять. И взор Господа всегда обращен не только к Пречистой Его Матери, не только к возлюбленному ученику, девственнику Иоанну Богослову, не только к великой грешнице, которую Он очистил от самого страшного греха. Господь видит также и Марию Клеопову.

Если Крестные страдания Господа — страдания за всех, то всякий человек, самые безвестные скромные люди могут стоять, и призваны все стоять у подножия Его Креста. Потому что Церковь Божию составляют не только те, кто от юности Христа возлюбил и сохранил чистоту, или те, кто от исключительных своих страшных грехов, как Мария Магдалина, как преподобная Мария Египетская, приведен Христом к покаянию, но также неизвестные, незаметные по видимости люди. Но надо, чтобы каждый из нас увидел в себе всю нечистоту, ради которой Господь воплотился и принял страдания, все множество грехов, за которыми стоят семь бесов.

Совершенная чистота, говорит святитель Игнатий Брянчанинов, даруется тому, кто видит свою нечистоту и всем сердцем оплакивает ее, обращаясь ко Господу о даровании чистоты. И к Божией Матери. Надо, чтобы каждый из нас приобщился той чистоте, которая у Нее и которая у возлюбленного ученика Христова. Благодатью Креста Господь вверяет всех людей Божией Матери, чтобы Она как Мать участвовала в приведении всех людей к Его Кресту и в уподоблении Ему через Его Крест и через собственный наш крест. Через соединение всей нашей жизни и смерти с Его жизнью и смертью.

Бесконечный свет Божества исходит от Креста Христова и наполняет собой девство и материнство Божией Матери, тайну Ее Успения, жизнь и смерть каждого человека, любящего Христа, то есть ищущего Его через исполнение святых Его заповедей. Потому что в них заключена жизнь вечная (Ин. 12, 50) Воскресения Христова и Богородичной Пасхи.

Протоиерей Александр Шаргунов

Общественный Комитет
«За нравственное возрождение Отечества»
(http://moral.ru/)

Почему так случается, что человек, созданный Богом, не верит в Него?.. Не по одной и той же причине люди закрывают себя от Бога.

Наш русский философ Владимир Соловьев справедливо говорил, что есть «честное» неверие, и есть «нечестное».

Нечестное не хочет, чтобы Бог был, оно убегает от всякой мысли о Боге, прячется от нравственных законов святого мира. Злые и эгоистичные люди заинтересованы в том, чтобы «Бога не было». Божие бытие, которое, в сущности, есть их спасение, представляется им Страшным Судом, судящим их нечистую и бессмысленную жизнь. Среди таких неверующих есть не только отрицающие Бога, но и охваченные ненавистью к Творцу, чем, конечно, они только подтверждают бытие Того, Кого отрицают. Невидимый, но ощущаемый сердцем образ величайшей святыни Творца – связывает эгоистическую и греховную волю человека.

Есть другие неверующие, которые болеют проблемами зла, добра, истины, нравственной жизни. В них нет самоудовлетворенности. В человеческом своем отношении к миру и людям, они хотят блага всем, но надеются достичь гармонии и счастья мира только человеческими и внешними средствами. В этом они, конечно, неправы и слишком оптимистичны. Человеческие средства и силы ограничены. Без помощи Высшего Божественного мира человек не может найти настоящей жизни.

Есть в мире еще бездумное, животное неверие. Жует человек свою жвачку материальной жизни и ничего ему больше не надо. Лень даже подумать о Боге, о своей душе и вечности, ее ожидающей. Евангелие уподобляет таких людей гостям, которые будучи приглашены к великому и доброму Царю на пир, «словно сговорившись» (аргументы этого неверия не сложны) отказываются от приглашения. Один говорит: «Я купил волов и иду в поле их испытывать, прости меня, не могу прийти»; другой делает женитьбу свою предлогом для отказа от Божиего приглашения; третий находит еще какой-то предлог не прийти к Источнику жизни. Люди отказываются от самой главной ценности в жизни, от близости к Творцу. Погруженные в свои житейские дела, заботы, радости и печали, они не желают поднять свою жизнь выше их, к вечной истине.

Отвергающие правду Божию (или ее еще не познавшие) люди попадают в клеточки разных партийных, классовых, расовых, национальных и всяких иных личных и коллективных, эгоистических, друг другу в мире противоречащих «правд». Они не видят за своими правдами и над ними единой Божией правды.

Так живут многие, не понимая того, что вся история человеческая с ее войнами, смутами, кровопролитиями и насилием одних людей над другими, – есть только практический и логический результат человеческой жизни, не пришедшей к своему высшему, духовному завершению и просветлению через подчинение Божией правде.

Всякий человек стоит пред Богом всю свою жизнь, – хочет ли он или не хочет этого. Солнце не спрашивает об отношении к нему. Оно озаряет и согревает мир. Но – не напоенные водою сады сожигаются солнцем, и спрятавшиеся в темный подвал своего неверия люди остаются во тьме. Есть «неверующие» как бы по недоразумению: это – духовно честные люди, но они себя считают «неверующими» потому, что им внушили или они сами усвоили себе неверное понятие о Боге, о мире и о человеке. Такие люди в глубине своего существа не против Бога, они только против неверных, узких понятий о Боге. И в своем искании правды они легко способны познать духовный мир.

Всякий, знакомый с антирелигиозными журналами Советского Союза знает, что их содержание почти исчерпывается тремя идеями: 1) неискренностью будто бы всех служителей Церкви, 2) «классовой» сущностью будто бы всякой религии, и, наконец, идеей, что «наука несовместима с религией». О безосновательности – и религиозной и научной – этого последнего утверждения я уже говорил, и буду говорить еще. По поводу классовой сущности всякой религии аргументы неверия также неосновательны. Жизнь вечная нужна всем людям, независимо от их социального положения… Но в аргументе нравственной слабости верующих и служителей Церкви есть основание. Скажем открыто: мы, верующие и священники, не всегда бываем на высоте своего великого служения Богу. Только антирелигиозники, укоряющие нас в этом, не замечают, что этот аргумент, как раз не антирелигиозный, а чисто религиозный. Это нравственный аргумент, совсем не связанный с материализмом… Во все века бывало, и сейчас есть немало, по наружности только «верующих в Бога» и «христиан» только по имени. Но разве нравственная слабость тех или иных людей и пастырей может опорочить жизненную силу, мудрость и свет Божественного евангельского учения?

Евангелие само нам говорит, что даже среди двенадцати самых близких учеников Христовых оказался один предатель. Это не опровергает истины Христовой, наоборот, еще более подчеркивает ее. Худы ли мы, христиане, или хороши, это имеет отношение лишь к нашему спасению, но не к бытию Божиему.

Лжецы и преступники искривляют только свою личность, но не правду Божию… Никакое человеческое лицемерие не в силах потушить свет Божественной мировой правды. «Правда Господня пребывает вовек». И немало есть, и всегда бывало, людей, которые любят Христову правду больше своей жизни.

Честным неверием было неверие апостола Фомы. Хотя он проявил напрасно свою недоверчивость к словам людей, которым можно было верить, к апостолам, но, пожелав увидеть Христа воскресшего для уверования своего, он как бы от радости страшился верить… Если Христос воскрес, тогда ведь и его, Фомы, жизнь должна в корне измениться, пойти совсем иначе… Все тогда в нем должно быть озарено этим светом… И когда увидел Фома истинно воскресшего Христа и коснулся своими руками Его гвоздиных ран, – он воскликнул радостно: «Господь мой и Бог мой!» И Христос ему сказал: «Ты поверил потому, что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:29)».

Немало есть таких людей в мире среди всех народов. Не имея возможности увидеть Христа своими физическими глазами, они с несомненностью видят Его глазами своего духа, видят близость Божию любовию и верой.

Честное сомнение найдет истину, потому что ищет ее без лукавства. Жаждущие последней правды уже нашли Бога, потому что эта жажда и есть жизнь самой Божественной правды в людях.

Портал «Азбука веры» (http://azbyka.ru/)

Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф 5:48), — сказал Христос. Но откуда ощущение, что мы нередко больше стремимся не к внутреннему, а внешнему совершенству? К соблюдению правил, которое позволяет нам чувствовать себя исполнившими высший долг и уже поэтому называться христианами? Привыкни вставать утром по воскресеньям на Литургию, поститься, читать молитвенное правило — и все будет хорошо? Не стала ли наша вера слишком комфортной для того, чтобы лишний раз «напрягаться» и искать какого-то совершенства? На эти непростые темы беседуем с протоиереем Павлом Великановым, настоятелем Пятницкого подворья Троице-Сергиевой лавры, главным редактором портала Богослов.ру.

Бабушка и «Матрица»

— Отец Павел, может ли христианство сегодня быть комфортным? Это современное явление: было нечто подобное раньше, или мы сегодня так расслабились?

— Для того чтобы дать ответ на вопрос, который Вы обозначили, надо разобраться с понятиями. Ключевое понятие здесь — комфорт. И это понятие очень сильно извращено современной цивилизацией. Потому что под комфортом подразумевается все то, что способствует утверждению человеческого эгоизма, то, что ему потакает, воспринимается как однозначно комфортное.

— Например?

— Например, отсутствие какого бы то ни было напряжения, быстрое исполнение примитивных желаний, отсутствие необходимости что-то терпеть, переносить, брать на себя любой труд, тем более — тяжелый.

Но в то же время недаром в Евангелии Святой Дух назван Утешителем, а, между прочим, «Утешитель» на английский язык переводится именно как comforter (от слова «comfort» — комфорт, удобство). То есть само понятие утешения для церковной лексики не является чем-то абсолютно неприемлемым и невозможным в принципе.

— А в чем разница?

— Человек не может жить без утешения. По временам должно быть утешение, а по временам — напряжение. В нормально настроенной христианской жизни одно чередуется с другим. И мы знаем, что святые отцы могли находить правильную меру напряжения духовных сил, которое, с одной стороны, было созидательным, с другой стороны — не приводило к разрушению личности из-за невыносимого «сверхнапряжения».

А проблема современной цивилизации заключается в том, что она абсолютизировала то состояние человека, в котором он находится сейчас, — состояние глубокого повреждения и сдвига координат. Противоестественное по сути называется теперь «естественным», «нормальным» просто по факту наличия. Все, что не вписывается в этот более чем странный «стандарт», решительно отторгается и признается как недостойное, неправильное, враждебное по отношению к человеку.

— Разве так не всегда было? Христос же говорит: «Мир вас возненавидит»…

— Конечно, в той или иной мере это было всегда. Но ведь мы хотим определить, в чем особенность нынешнего момента истории. Чем современный мир отличается от жизни XVIII или XIX века?

Как мне представляется, разница в том, что сегодня произошло удивительное сращивание человеческого эгоизма и технических возможностей его удовлетворения. Технологии, сам ритм жизни, ее уклад — все стало выстраиваться прежде всего не вокруг реальных, а вокруг искусственно созданных потребностей человека. Тот, кто сидит перед телевизором в течение 5-6 часов каждый день, с точки зрения любого — хоть античного, хоть средневекового — человека, психически ненормален. Такая жизнь становится предельно неинтересной: для нормального человека такая жизнь — беда и сплошная патология.

— Почему?

— Потому что человек тратит впустую свое время, которое он мог бы употребить на огромное количество вещей, жизненно необходимых или на самом деле полезных!

Современная цивилизация — с ее отрывом от жестоких реалий жизни, с преодолением необходимости выживать — создала среду, в которой стала возможной роскошь ничего не делать, роскошь жизни в свое удовольствие, жизни очень приятной. И главное, жизни необременительной. Бог общества потребления — это кнопка на пульте, которой должно управляться в жизни все. Однажды мне довелось стать невольным свидетелем одной семейной сцены, когда ребенок куда-то засунул пульт от телевизора: более чем показательная картина!

— Давайте попытаемся понять, что плохого в комфорте. Ведь комфорт не грех, в строгом смысле слова…

— Да, нельзя сказать, что христианство против любого утешения в принципе, против любого послабления и любой уступки человеческой ограниченности и немощи. Нет. Но плохо то, что комфорт становится абсолютной ценностью.

Эта абсолютизация приводит к сдвигу акцентов в жизни: от реальных потребностей к виртуальным. Любой современный гаджет, любая телевизионная программа, любое воздействие средств массовой информации направлено не столько на то, чтобы дать человеку что-то нужное, вечное, правильное, а на то, чтобы человека удержать в своем пространстве, не дать ему выпасть из этой круговерти. Имеет значение даже не сама вливаемая в человека информация, а именно постоянная подпитка этого ощущения причастности… Я сколько раз видел пожилых женщин, бабушек, у которых главным содержанием жизни стал телевизор, который они почти не смотрят, — при этом он постоянно работает как фон. Вот что-то там говорят, о чем-то рассказывают, вещают — и у нее жизнь есть. Она чувствует через этот канал себя причастной к чему-то большему: чувствует, будто о ней заботятся, что ее извещают о том, что сегодня важно знать, — где-то она и поплачет, и поволнуется за бушующую стихию на другом конце земли… Но, по сути дела, телевизор создает среду суррогатной жизни. Он подменяет собой реальность, при этом бабушка может сидеть в совершенно заплеванной квартире, есть не пойми что и совершенно не заботиться о своем стремительно угасающем здоровье… Это очень хорошо показано в фильме Алексея Балабанова «Груз 200», к которому у меня нет однозначно положительного отношения, но в фильме есть очень показательный эпизод. Мать главного героя, дряхлая старушенция, сидит перед телевизором с бутылкой водки и слушает концерт советской попсы, с беззубой улыбкой покачиваясь в такт музыке — в то время как в соседней комнате творится не поддающееся описанию насилие, виновник которого — ее родной сын. Ей хорошо, она вошла в свой замкнутый мирок, ей очень комфортно. Немного гротескно представлено, но это вполне реальный образ человека, который вступил на путь комфортной жизни.

— Вы хотите сказать, что происходит рассеяние человека?

— Скорее, нейтрализация его силы. Понимаете, любой человек — это огромная духовная сила, и эта сила совершенно несоизмерима ни с его физическими силами, ни даже с его душевными возможностями. Но он становится такой силой только тогда, когда собирается. Когда обретает некую внутреннюю целостность и ему что-то на самом деле становится надо. Человек, которому что-то стало надо, — это очень опасный и потрясающе сильный человек!

— А человек, которому ничего не надо?..

— Просто батарейка для огромной системы, как в фильме «Матрица».

Церковная атлетика

— Можно ли сказать, что христианин не может находиться в таком спокойном, статичном состоянии?

— Я думаю, что если христианину комфортно в этом мире жить, то, наверное, он не вполне христианин. Потому что Спаситель сказал очень точные слова, связанные с темой нашего разговора. С одной стороны: В мире будете иметь скорбь (Ин 16:33)… Он не обещал сплошной радости, не обещал, что нам удастся заключить такой договор с миром, что и наши интересы, и интересы мира будут соблюдаться. Он сказал, что нас будут гнать, что мы будем отвергаемы миром.

Но, с другой стороны, Христос говорит: Иго мое благо, и бремя мое легко есть (Мф 11:30)…

Нормальному христианину в этом мире должно быть некомфортно.

Почему? Потому что состояние некомфортности — это противодействие, противостояние тому, как живет этот мир, его принципам и укладу жизни. Оно позволяет христианину «собираться внутрь себя» и в этом напряжении обретать Бога. Не просто обретать Бога вследствие специальных методик по умиро­творению своей души и так далее. А обретать Бога в состоянии полного внутреннего непотребства.

— Как это?

— Христианин — это человек, которому жить в этом мире очень плохо, и поэтому ему нужен Христос. Если человеку комфортно в этой жизни, ему Христос совершенно не нужен. Более того, ему Христос будет сильно мешать со Своим радикализмом, со Своей категоричностью, «неполиткорректностью», недипломатичностью — со всеми теми чертами, какие мы находим у Него в Евангелии.

— Однако человек может, и придя в Церковь, комфортно устроиться: привыкнуть к службам, к постам, вполне «безбедно» существовать в «церковной субкультуре»…

— Жизнь — понятие динамичное. И когда человек приходит в Церковь, ему чаще всего требуется период изоляции от внешнего мира, для того, чтобы он мог вы ́носить некий духовный плод внутри себя.

Так, к примеру, рассаду, чтоб она смогла окрепнуть и подрасти, сажают сначала в теплицах, потому что, будучи высаженной сразу в суровые условия, она моментально погибнет.

Точно так же вера требует благоприятных условий для прорастания! Мы очень хорошо это видим на примере наших студентов семинарии, которые часто приходят на волне восторга от Церкви, от веры и попадают в ту среду, в которой этот восторг понемногу уходит, но уступает место здоровой, полноценной вере иного качества и веса. Такая вера уже не погибнет, даже оказавшись в агрессивной среде, во враждебных условиях. Но благодаря чему студенты становятся такими? Благодаря тому, что какое-то время «варятся» в среде, которая вся располагает к христианскому деланию. Они приучают себя к церковному укладу жизни, к христианским отношениям между людьми, со своими собратьями, с которыми живут бок о бок — и такие отношения в миру они никогда не встретят. Тем более, учитывая, что наше учебное заведение находится в стенах монастыря: монастырские службы, дружба с братией обители — все это оказывает сильное воздействие на юношу, и постепенно формирует в нем внутренний стержень, который остается и после того, как он ушел из семинарии, оказался в миру, на приходе. У него есть сформировавшиеся внутренние ценности, ориентиры, которые всегда для него будут неизменными.

— Это комфортная среда, но в ином смысле?

— Да, она комфортная не потому, что служит для угождения самому человеку, а потому что это среда Церкви. Среда, в которой накал противостояния между миром как средой обитания и христианином, пытающимся жизнь жить по Христу, существенно меньше. Но все равно это напряжение существует!

Люди и в Церкви сохраняют свои немощи, свои страсти, свои интересы земные. Только приоритеты здесь существенным образом сдвигаются. Поэтому, конечно, верующему человеку в церковной среде более комфортно, нежели когда он оказывается в среде нецерковной. В подобной комфортности я не вижу ничего плохого. Это нормальное стремление к некой общности, когда наши предельные ценности — одинаковы (а предельные ценности людей церковных, верующих — одни и те же). Это Христос. И то лоно, в котором человек становится другим, — именно церковное лоно.

— Значит, статус-кво — состояние стабильности — в христианстве в принципе возможен?

— Все-таки жизнь христианина в церковной среде — это не борьба между плохим и хорошим, как это происходит, когда христианин оказывается в миру. Это постоянное напряжение между хорошим и лучшим. Внутри самóй церковной среды. Почему апостол Павел, говоря о жизни христианина, приводит в пример атлета, бегущего на ристалище? Ведь все бегут, бегут в одну сторону, но награждается только тот, кто прибежит первым. В церковной среде все тоже «бегут», и не в противоположные стороны, а в одну. А дальше речь уже о различных градациях совершенства.

«Руки Христа»

— Постойте. Но вот есть те, кто достиг высокой степени совершенства. Святые. Что-то не верится, что святые для современных христиан представляют какой-то реальный практический пример. Есть же и такой образ мысли: святые — особые люди, куда нам до них? Мы люди простые, и время наше — тяжелое, хоть и через пень-колоду, но молимся, в храм ходим, больших грехов не совершаем. Что с нас взять? Да и многие духовники говорят: лучше недоделать, чем перетрудиться…

— Вопрос серьезный: что делает христианина христианином?

Я, может быть, скажу вещь не очень привычную, но мне кажется, что это — открытость к действию Христа в жизни. Есть одно единственно существенное, что отличает христианство от всех остальных религий, это не внешний ритуал, не наличие каких-то особых молитв, постов. Это Христос.

Причем Христос не как некая идея, и даже не как историческая личность. А Христос именно как Мессия, действующий и пребывающий по сей день в Церкви — в Его Теле. Как только мы убираем Христа, от христианства не остается абсолютно ничего! Мы сразу выпадаем в область общей религиозности, свойственной всем народам на протяжении всей истории человечества.

Если переводить это в какую-то практическую плоскость, то получается, что мера моего христианства напрямую зависит от того, действует ли во мне Христос. Может ли Он во мне вообще действовать? Это первое. И второе: действует ли?

И здесь я бы условно предложил два основных «возраста» христианина.

Первый возраст, когда вообще появляется возможность Христу действовать в жизни человека. Эту возможность, это право Богу действовать в его жизни — дает человек. Это состояние, которое святые отцы называют смирением и кротостью, «короткостью», то есть ощущение своих пределов. Человек обращается в слух: больше слышит, чем говорит. То есть больше принимает ту реальность, в которой живет, которую ему дает Бог, нежели пытается в этой реальности действовать, как ему представляется правильным и нужным, словно полноправный хозяин жизни.

И второй этап, второй возраст — когда человек уже услышал, понял, что от него хочет Христос в данной ситуации. Когда он познал волю Божию.

— Это разве бывает только один раз в жизни?

— Нет. Мы знаем случаи, как с преподобным Антонием, когда он услышал слова Евангелия, тут же бросил все и ушел в пустыню. И многие преподобные оказывались на вершине аскетической жизни тогда, когда вдруг какое-то Божественное свидетельство доходило до их сердцевины, их внутренней глубины, и после этого прорастало там огромным ветвистым деревом.

Но в то же самое время мы знаем, что подобные Божественные откровения сопровождают человека постоянно. И если человек становится этим самым слухом, то у Бога всегда есть, что ему сказать! Только если человек готов слышать, готов реализовывать. В этом состоянии христианин — это тот, кто на самом деле является «руками Христа», действующими в этом мире.

— Как понять, что ты готов слышать?

— Для того чтобы услышать что-то, надо как минимум перестать говорить. Мы очень часто говорим внутри себя о своем. Когда же чуть-чуть приоткрываем эту скорлупу нашей самодостаточности, погруженности в нашу собственную жизнь, в решение наших проблем, мы уже двигаемся по направлению к готовности услышать.

И надо понимать и быть готовыми к тому, что чаще всего мы будем слышать совсем не то, что хотим услышать. И я думаю, одним из свидетельств того, что мы начинаем слышать Бога, получаем некий ответ от Него, является то, что в нашей жизни начинают происходить события, с которыми мы решительно не согласны. Которые нам создают проблемы.

— Или события позитивные, но те, которых ты никаким образом не ожидал. Такое может быть?

— Такое тоже может быть. Имеется в виду все то, что происходит не по нашему желанию, не по нашей воле. Причем положительные события — вовсе не «бонусы» за достижения, а отрицательные — вовсе не свидетельство того, что мы где-то тайно и сильно нагрешили, поэтому нам дают по лбу. И в первом, и во втором случае Бог действует своей бесконечной педагогичностью: Он нас не просто воспитывает, Он нас вскармливает. И «кормит» нас разными — и вкусными, и горькими — «яствами» и «питиями»: в зависимости от того, что нам необходимо для правильного формирования.

— Получается, что в разное время человек может быть христианином очень по-разному?

— Да, без всякого сомнения. Христианство — это заданность. А не штамп в паспорте.

— В каком смысле «заданность»?

— В самом прямом. Перед нами одна задача — стать христианами: теми, в ком живет и действует Христос. Всё. Никаких других критериев нет. Но тому, в ком уже живет и действует Христос, здесь, на земле, делать больше нечего: он задачу жизни выполнил, «сдал экзамен», и в большинстве случаев таких людей Господь забирает. Жизнь — это школа святости, школа становления.

Менеджмент и блаженство

— Часто бывает, что человек со временем планку не повышает, а понижает, останавливается на «достигнутом», расслабляется, оправдывает себя, защищая свою необременительную жизнь…

— Да. Это огромная проблема. Прикосновение человека ко Христу должно менять этого человека радикальным образом! Менять не в сторону религиозного фанатизма или решительного отвержения предыдущего образа жизни (это все внешние вещи), а менять в смысле радикального переустановления предельных ценностей. И когда это на самом деле происходит, человек преображается, и внутренние проблемы, определенные психологические комплексы, язвы и изъяны его души, начинают исцеляться.

И тут возникает новая проблема: мы слишком сильно верим в силу обряда, любого. И при этом мы не очень понимаем, какими должны стать в конце концов!

— А Евангелие не дает нам такого понятия?

— О том-то и речь! Мы заглядываем в Евангелие, но на себя эти заповеди не пытаемся примерить. Мы понимаем: Блаженны алчущие и жаждущие правды (Мф 5:6) — это здорово, но это не про меня! И про меня — никогда не будет.

Допустим, я, в силу своей должности, работы, должен быть политкорректным, дипломатичным, ловким: какая там правда? Это для святых, не для меня. Или блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф 5:7) … Как можно совместить милость по отношению к подчиненным и грамотный менеджмент? Это же взаимоисключающие вещи!

И в такой ситуации человек создает некую невидимую «буферную зону» между своей реальной жизнью и той жизнью, которой от него ждет Христос. Причем эта «буферная зона» активно заполняется различными внешними формами, обрядами, православной атрибутикой, знаками причастности к вере, Православной Церкви, предметами, свидетельствующими, что перед нами глубоко церковный, верующий человек…

И мы рискуем получить достаточно стабильное, устойчивое состояние человека, который живет совершенно не по Христу, а по стихиям мира сего, но его жизнь приобрела окраску вполне себе православную, христианскую, религиозную… Который даже регулярно исповедуется и причащается… Вспоминается образ бандита (бывшего?) из последнего фильма А. Балабанова «Я тоже хочу!»: казалось бы, наиправославнейший человек – а к Богу так и не попал…

Эта ситуация мне с точностью до мелочей напоминает то, о чем мы читаем в Евангелии: когда Христос жил на этой земле, ходил к фарисеям и вызывал у них ярость нарушением субботы, общением с мытарями и грешниками, что было недопустимым в сознании фарисеев. Думаю, можно сказать, что Он сознательно этими действами против внешней формы заставлял людей немного отрезвиться, посмотреть сквозь форму на саму суть требований Бога — на то, ради чего все это делается…

Все слова, обращенные Христом к фарисеям, саддукеям и книжникам своего времени, в полной мере могут быть обращены к каждому из нас, когда мы создаем некую «буферную зону».

— А как можно распознать, что человек все-таки верно идет, приближается ко Христу?

— Думаю, это сформулировано апостолом Павлом четко и ясно. Кто не имеет духа Христова, тот не Его (Рим 8:9). И дальше — четкие критерии: Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона (Гал 5:22–23). Слова «на таковых нет закона» означают, что человек, который находится в таком состоянии, уже вышел за пределы тех внешних инструментов, единственно для того и существующих, чтобы достичь этого состояния.

А когда мы ограждаем себя различным «духовным инструментарием» и более чем условным использованием его, то достигаем ровно противоположного результата: становимся надменными своей праведностью, самодостаточными, абсолютно некоммуникативными, закрытыми, испуганными при любых контактах с тем, что нам не нравится, с тем, что входит в противоречие с нами…

— Но в фарисействе почти никто не склонен себя обвинять. Если в чем себя и обвинять, то «я повторяю на исповеди одни и те же грехи»…

— В расслабленности… Это состояние нельзя назвать нормальным, но оно обычно для человека, в том числе находящегося в Церкви. Оно не является чем-то экстраординарным. Да, оно печально и часто встречается. И именно для того чтобы нас подстегнуть к более серьезным изменениям, существуют специальные периоды жизни, когда нас буквальо «загоняют» внешним уставом, внешним обрядом в очень жесткие рамки в надежде, что из нас что-то хорошее да выжмется.

Пластилиновый вопрос

— Не получается ли — шаг вперед, два назад? Постом напрягаемся, чтобы затем откатиться назад?

— Вопрос не в посте как таковом, не в аскетике как таковой. Вопрос во Христе! Нужен ли нам Христос? Если нам Христос нужен, если мы вдохновлены Его Образом, если мы читаем Евангелие и понимаем, что Он — действительно самое главное событие всей мировой истории, что во Христе мы имеем оправдание нашей человечности как таковой перед Богом, то мы, наверное, как-то по другому относимся к тому, что Он говорил, чего Он от нас хотел.

Вы меня постоянно выталкиваете в область закона, благочестия. Это все хорошо.

Но все-таки здесь есть другая сторона.

Человек спасается не в меру своих подвигов, не в меру своей праведности, а в меру того, насколько он связан со Христом, насколько Христос действует в нем. Даже победив все свои страсти, став в духовном плане близкими к совершенству, если все это будет делаться не ради Христа, не будет соединено с Ним, то цена всех наших подвигов — близится к нулю. Мы все равно не сможем стать такими, чтобы прийти на Суд Божий и сказать: «Господи, смотри, какой я красивый, чистенький, добренький». Все равно мы будем непотребными. Единственное, что нас спасает, — это Христос. Вся наша надежда, все наше упование, наша «точка входа» в оправдание Божие.

— Весь смысл аскетики: убрать преграду между собой и Христом?

— Да. Но Христос перед нами выступает не только как цель нашего пути, но и как сам Путь. Он же Сам о Себе говорит: Я есмь путь, истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин 14:6).

Мы в праведность христианскую входим тоже через Христа, тоже Христом, Он нас лепит, мы Ему доверяем в том числе и право нас лепить. Мы не пытаемся создать собственный образ себя по своему образу и подобию. Мы Ему говорим: «Господи, лепи меня так, как Ты хочешь, как Ты видишь, как Ты считаешь нужным. А от меня — готовность принимать Твои действия, которые меня делают другим».

Почему я и начал с того, что первично — слышание. Готовность слышать и быть послушным Богу.

Послушание Богу

Представьте себе, что человек — это такой пластилин, у которого есть право действия, эдакий «активный пластилин». Извне начинают что-то из него лепить. И один пластилин говорит: «А мне не нравится, что мне в этом месте нажимают!». Он бросает все свои силы, начинает сопротивляться, чтобы не дать здесь изменить свою форму. А другой пластилин — очень послушный, чуткий: только скульптор его легонечко касается, он сразу: «Понял, понял», — и сразу воплощает в себе замысел художника.

Человек, который склонен к аскетическому деланию, гораздо более чуток, он выступает в качестве соработника Бога, не мешает, не сопротивляется Христу в Его действиях, спасительных по отношению к человеку. Он, наоборот, помогает и, можно сказать, в определенном смысле эти действия предугадывает.

— До такого состояния надо дозреть.

— Надо.

— Каким образом?

— Терпеть. Потому что там, где будут давить, там будет больно, и надо хотя бы не устраивать бунт. Почему и говорится, что наше время — это время терпения и смирения: потому что мы уже достаточно глухи и невосприимчивы к внешним свидетельствам, и на нас надо не то чтобы авторитарно, но активно воздействовать. И вот здесь мы будем просто смиряться.

Понятно, что нам захочется противодействовать. Но хотя бы не будем роптать, не будем совсем уж грешить, а просто будем отдавать себя в волю Божию и таким образом надеяться и верить, что Господь, имиже весть судьбами, спасет.

Здесь встает еще вопрос о мере такого соработничества. Может быть, минимальное соработничество — когда мы хотя бы не ропщем на то, что с нами происходит. Можно пойти дальше: так мы становимся активными соработниками. У святых отцов есть замечательный принцип: если не хочешь скорбей — не греши. Если грешишь — терпи приходящие скорби, не ропщи. И спасешься! Предельно просто!

У святых отцов вообще все было предельно просто. Не хочешь скорбей — живи так, чтобы Богу не надо было тебя «прессовать», «воспитывать», построй свою жизнь так, чтобы в ней был минимум неправильного.

— «Прессовать» — слово, не ассоциирующееся со свободой…

— Согласен. На самом деле, Бог никого не заставляет, не неволит ни к чему. Никого. Но то, что Он не принуждает, вовсе не значит, что Он ничего не делает в отношении человека. И это — интереснейшая история каждой человеческой жизни, история его взаимоотношений с Богом — даже если человек в Него не верит. Чего тут только не встретишь! И отчаянную борьбу, и романтику, и рутину, и слезы раскаяния, и глубокие драмы… Человек в личностном плане, в формировании себя как целостной личности тоже имеет свою динамику. И сложно сказать, когда он дорастет до той готовности, чтобы сказать Богу свое большое «да» — и после этого оставить всё и идти за Ним, как это делали апостолы.

Огонь и каша

— Если подытожить: в чем для современного человека главное препятствие тому, чтобы желать большего, не удовлетворяться тем деланием, что есть?

— Мне кажется, что сама проблема «легкого» христианства, расслабленного, заключается в том, что мы не видим очевидной разницы между образом Христа, которому мы должны подражать, и своей реальной жизнью. Нам кажется, что это вещи, которые находятся в совершенно разных не соотносимых между собой плоскостях, что между ними нет никакой прямой связи. Христос жил где-то там, 2000 лет назад, а сейчас Он тоже далеко, на Небесах. А мы — здесь и сейчас.

Не ставится сама задача этого духовного роста, проблемы стоят другие. И поэтому мы с удовольствием удовлетворяемся внешними формами, внешним ритуалом, внешними знаками своей причастности к Церкви. Но при этом в нас слово Божие оказывается недейственным — оно не приводит к конкретным изменениям, конкретным поступкам.

— Как можно двигаться — как говорится, если не ползти, то хотя бы лежать — в направлении конкретных изменений и поступков?

— Первичное побуждение, первичный толчок для того, чтобы человека вывести из состояния какого-то духовного морока, когда ему кажется, что у него все прекрасно, напрягаться не надо — это, конечно, прикосновение к святыне, к святости. Настоящая святость всегда очень хорошо отрезвляет и вдохновляет.

У меня в этом году был очень светлый опыт приобщения к наследию афонского старца Порфирия Кавсокаливита. Мы познакомились с монахинями монастыря Хрисопиги, который он окормлял, с людьми, которые с ним постоянно общались, — и вдруг поняли, что все эти люди — всего лишь небольшой осколочек какой-то совершенно удивительной святости, простоты и искренности, которая была в этом старце! И тут ты понимаешь, что твоя «операционная система» все-таки имеет более чем существенный крен совсем в другую сторону…

Живая, реальная святость может стать побуждением к тому, чтобы свою жизнь сделать принципиально другой. Люди ищут отблеск Божественного Света здесь, на земле, и надеются от этого небольшого светоча зажечь и свой собственный огонек веры, ревности и готовности.

Святитель Феофан Затворник считал, что любое дело христианин должен делать с горячим сердцем, с внутренним сердечным желанием. У человека задачей номер один должно быть постоянное возгревание ревности к Богоугождению. Для этого должен быть свой «инструментарий», какие-то способы, помогающие тебе этот огонь ревности поддерживать — это тоже своего рода «технология святости».

— Книги?

— Это могут быть книги, фильмы, люди, места, дела, общение — все, что угодно. Лишь бы работало! Для чего в древности считалось обязательным заучивание тех или иных псалмов, цитат из Священного Писания? С единственной целью — чтобы не допускать охлаждения в вере. Потому что когда у человека внутри горит, он — великая, страшная сила, его ничто не остановит. Когда у него все потухло, когда он весь расползся — развлечения, газетки, журнальчики, телевизор, планшетики с играми, болтовня — он превращается в кашу. С ним можно делать все что угодно. Бесформенная аморфная масса, из которой можно лепить — и лепится! — все, что захочется. А вот когда у него внутри горит — он весь вокруг этого огонечка собран. И ему хорошо, по-настоящему комфортно, когда есть внутреннее горение души, когда глаза горят. И тем людям, которые рядом с ним, тоже хорошо — и тепло, и светло. Потому что они видят, что человек состоялся, он не пассивен. Что у него есть целеполагание, смысл жизни, и тем самым его жизнь содержательна и наполнена. Ему самому — интересно жить!

Беседовала Валерия Посашко

Православный журнал «Фома» (http://foma.ru/)

Когда мне стукнуло восемь лет, бабушка подарила мне на елку красивую тетрадь в синем сафьянном переплете и сказала: «Вот тебе альбом, записывай в него все, что тебе покажется умным и хорошим; и пусть каждый из нас напишет тебе что-нибудь на память»… Вот было разочарование!.. Мне так хотелось оловянных солдатиков, они даже по ночам мне снились… И вдруг — альбом. Какая скучища… Но дедушка взял мою сафьянную тетрадь и написал на первой странице: «Если хочешь счастья, не думай о лишениях; учись обходиться без лишнего»… Да, хорошо ему было говорить: «не думай»… А мне было до слез обидно. Но пришлось примириться…

Я тогда и не заметил, как глубоко меня задел этот постылый жизненный совет, данный мне дедом. Сначала я и слышать о нем не хотел: это была прямая насмешка надо мною и над моими солдатиками. Но позднее… И потом еще много спустя… У меня было так много лишений в жизни… И всегда, когда мне чего-нибудь остро недоставало или когда приходилось терять что-нибудь любимое, я думал о сафьянной тетради и об изречении деда. Я и сейчас называю его «правилом счастья» или «законом оловянного солдата». Кажется, тут замешана и сказка Андерсена «Стойкий оловянный солдатик»: храбрый был малый — прошел через огонь и воду, и даже глазом не моргнул…

А теперь этот закон кажется мне выражением настоящей жизненной мудрости. Жизнь есть борьба, в которой мы должны побеждать; а победителем становится тот, кто осуществляет благое и справедливое. Конечно, тут являются искушения и опасности; и каждая опасность есть в сущности угроза. Если рассмотреть все эти угрозы, то все они приблизительно одинаковы: они грозят лишениями. Потому, что так называемые «унижения» суть тоже лишения в вопросах независимости, признания со стороны других и жизненного успеха; эти лишения бывают, конечно, наиболее тягостными. Нельзя примириться с утратой истинного достоинства и уважения к себе, но нельзя принимать к сердцу отсутствие успеха у других, а также поношение и клевету. Мы должны уметь обходиться без жизненного «успеха», без «почета» и без так называемой «славы».

И вот, если я буду бояться таких и им подобных лишений, то мне придется отказаться от главного, предметного успеха в жизни и от победы в жизненной борьбе. А если я хочу предметной победы, то я должен пренебречь лишениями и презирать угрозы. То, что иногда называют «крепкими нервами», есть не что иное, как мужественное отношение к возможным или уже начавшимся лишениям. Все, что мне грозит, и притом часто только грозит и даже не осуществляется, есть своего рода лишение, — лишение в области еды, питья, одежды, тепла, удобства, имущества, здоровья и т. д. И вот, человек, поставивший себе серьезную жизненную задачу, имеющий великую цель и желающий предметного успеха и победы, должен не бояться лишений; мужество перед лишениями и угрозами есть уже половина победы или как бы выдержанный «экзамен на победу». Тот, кто трепещет за свои удобства и наслаждения, за свое имущество и «спокойствие», тот показывает врагу свое слабое место, он подставляет ему «ахиллесову пяту» и будет скоро ранен в нее: он будет ущемлен, обессилен, связан и порабощен. Ему предстоит жизненный провал…

Всю жизнь нам грозят лишения. Всю жизнь нас беспокоят мысли и заботы о возможных «потерях», «убытках», унижениях и бедности. Но именно в этом и состоит школа жизни: в этом — подготовка к успеху, закал для победы. То, чего требует от нас эта школа, есть духовное преодоление угроз и лишений. Способность легко переносить заботы и легко обходиться без того, чего не хватает, входит в искусство жизни. Никакие убытки, потери, лишения не должны выводить нас из душевного равновесия. «Не хватает?» — «Пускай себе не хватает. Я обойдусь». …Нельзя терять священное и существенное в жизни; нельзя отказываться от главного, за которое мы ведем борьбу. Но все несущественное, повседневное, все мелочи жизни — не должны нас ослеплять, связывать, обессиливать и порабощать…

Искусство сносить лишения требует от человека двух условий.

Во-первых, у него должна быть в жизни некая высшая, все определяющая ценность, которую он действительно больше всего любит и которая на самом деле заслуживает этой любви. Это и есть то, чем он живет и за что он борется; то, что освещает его жизнь и направляет его творческую силу; то, перед чем все остальное бледнеет и отходит на задний план… Это есть священное и освящающее солнце любви, перед лицом которого лишения не тягостны и угрозы не страшны… Именно таков путь всех героев, всех верующих, исповедников и мучеников…

И, во-вторых, человеку нужна способность сосредоточивать свое внимание, свою любовь, свою волю и свое воображение — не на том, чего не хватает, чего он «лишен», но на том, что ему дано. Кто постоянно думает о недостающем, тот будет всегда голоден, завистлив, заряжен ненавистью. Вечная мысль об убытках может свести человека с ума или уложить в гроб; вечный трепет перед возможными лишениями унижает его и готовит его к рабству. И наоборот: тот, кто умеет с любовью вчувствоваться и вживаться в дарованное ему, тот будет находить в каждой жизненной мелочи новую глубину и красоту жизни, как бы некую дверь, ведущую в духовные просторы; или — вход в сокровенный Божий сад; или — колодезь, щедро льющий ему из глубины бытия родниковую воду. Такому человеку довольно простого цветка, чтобы коснуться божественного миротворения и изумленно преклониться перед ним; ему, как Спинозе, достаточно наблюдения за простым пауком, чтобы постигнуть строи природы в его закономерности; ему нужен простой луч солнца, как Диогену1, чтобы испытать очевидность и углубиться в ее переживание. Когда-то ученики спросили у Антония Великого, как это он видит Господа Бога? Он ответил им приблизительно так: «Ранним утром, когда я выхожу из моей землянки в пустыню, я вижу, как солнце встает, слышу, как птички поют, тихий ветерок обдувает мне лицо — и сердце мое видит Господа и поет от радости»2…

Каким богатством владеет бедняк, если он умеет быть богатым…

Это значит еще, что лишения призывают нас к сосредоточенному созерцанию мира, так, как если бы некий сокровенный голос говорил нам: «В том, что тебе уже дано, сокрыто истинное богатство; проникни в него, овладей им и обходись без всего остального, что тебе не дано, ибо оно тебе не нужно»… Во всех вещах мира есть измерение глубины. И в этой глубине есть потаенная дверь к мудрости и блаженству. Как часто за «богатством» скрывается сущая скудость, жалкое убожество; а бедность может оказаться сущим богатством, если человек духовно овладел своим скудным состоянием…

Поэтому нехорошо человеку обходиться без лишений; они нужны ему, они могут принести ему истинное богатство, которого он иначе не постигнет. Лишения выковывают характер, по-суворовски воспитывают человека к победе, учат его самоуглублению и обещают ему открыть доступ к мудрости.

И я не ропщу на лишения и утраты, постигшие меня в жизни: Но о моей синей сафьянной тетради, научившей меня когда-то «закону оловянного солдатика», я вспоминаю с благодарностью: она отняла у меня когда-то желанную игрушку, но открыла мне доступ к истинному богатству. И ее — я не хотел бы лишиться в жизни…

Из книги «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний»
(http://www.nasledie-iljina.srcc.msu.ru/)

---

Примечания:
1. Диоген Синопский (ок. 404 — ок. 323 до н. э.) — древнегреческий философ. Практиковал крайний аскетизм. Современники называли его «сумасшедшим Сократом». По преданию, жил в бочке, подчеркивая этим ненужность удобного жилища, а на вопрос Александра Македонского, чего бы хотел Диоген от него, ответил: «Отойди, не загораживай мне солнца».
2. Эту цитату в известных источниках найти не удалось. Надо заметить, что И. А. Ильин в литературных приложениях к «Аксиомам религиозного опыта», где он дает аутентичные данные используемой им литературы, именно эту цитату Антония Великого приводит без указания источника (см.: Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. — Т. 2. — С. 222).

Некоторые из святых, особенно мученики, в предсмертной молитве испрашивали дар у Бога помогать людям в тех или иных обстоятельствах. Поэтому существует древнее предание просить у пророка Иоанна Предтечи благословение на монашество, у великомученика Георгия Победоносца – защиту на войне, у святого Пантелеимона – исцеления от болезней и т.д. Это предание вошло в литургическую жизнь Церкви. Существуют такие чудотворные иконы, особенно Божьей Матери, само название которых говорят о помощи Пресвятой Богородицы, в различных случаях жизни, например: «Споручница грешных», «В скорбях и печалях утешение» и т.д.

Есть еще народный опыт: молиться тем или иным святым в зависимости от нужд человека. В последнем случае Церковь к таким взглядам относится нейтрально – не благословляя и не отвергая. Некоторые обычаи вообще не имеют исторических оснований, а относятся к внешним, случайным языковым ассоциациям, например: в народе молятся пророку – Науму, чтобы он навел на ум, в день мучеников Маккавеев освящают семена мака и т.д.

Теперь мы сделаем небольшое отступление.

Мышление современного человека становится все более узким и аналитическим. Науки разделяются на специальности, которые дробятся и умножаются на наших глазах. Возьмем, например, медицину. Раньше врач практически лечил все заболевания. Не только в древности, но еще одно столетие тому назад земские врачи, в сравнении с современными, обладали универсальными знаниями во всех областях медицины: они были и диагностиками, и терапевтами, и хирургами, а самое главное – они видели перед собой живого человека как единый, цельный организм. Таких врачей в наше время почти не существует, — их заменили узкие специалисты. Теперь больной с компьютерными анализами в руках должен ходить из кабинета в кабинет. Он как человек перестает существовать для врача, который видит только таблицу анализов. Врач часто не обращает внимания на самого больного, вернее, он видит в нем некую анатомическую и физиологическую сумму и берется лечить ту часть, которая вкладывается в рамки его специальности, – до остального ему дела нет, там его компетентность кончается: пусть больной стучит в двери следующего кабинета. И современный человек свыкся с таким положением.

Это аналитическое мышление, эта привычка искать специалистов, неожиданно проявилась в религиозной жизни современных христиан. Стали появляться руководства, к каким святым надо обращаться при той или иной болезни. Теперь святые разложены по четкой таблице и подчинены неизвестно кем придуманному регламенту – в каких случаях они должны помогать, что они могут и не могут сделать. Например, болезни живота лечит святой Модест, при грыже помогает великомученик Артемий, в общем, святые разделены на специальности. Подобные руководства издаются большими тиражами и раскупаются быстро. Между тем ничего подобного не печаталось хотя бы 20 лет тому назад в церковных изданиях. Этим иногда занимались этнографы, собиравшие материал о народных обычаях, обрядах и приметах. Но то, что делается теперь можно назвать заменой церковного предания и даже народных обычаев, какой-то спекуляцией. Составителей и издателей этих книг мало интересует церковная история. Они составляют свои брошюры и книги по следующей схеме: берут жития святых, выписывают эпизоды и события из их жизни, чудеса, которые те совершили, и составляют свои справочники по сходству, например, святой был воином, значит он покровитель воинов; занимался плотничеством, значит он помощник в столярных работах; во время пыток ему надели на ноги железные сапоги, значит он помогает от боли в ногах; он посещал святые места, — это дает основание считать его помощником путешествующих и т.д. Сами святые не уполномочивали авторов таких книг решать за них в каких случаях и как они помогают людям, поэтому такой справочный материал относится к области фантазии и воображения. К святому подошел больной за помощью, тот исцелил ему глаза, но если у человека была бы другая болезнь, он также исцелил бы его. Мы видим здесь замену личности святого каким-то навязанным профессионализмом. Происходит подмена религиозного чувства совершенно неоправданной прагматикой. Личность святого исчезает, остается от него узкая специальность. Молитва, как духовное общение, как порыв человеческой души от земли в царство вечного света, исчезает. До святого дела мало, его нашли в рубрике «Зубная боль». Если бы не ныл зуб, то он был бы не нужен.

Мы вовсе не против предания и даже народных обычаев, имеющих под собой историческое основание. Но здесь дело как раз идет об уничтожении предания как передачи знаний в русле церковной жизни, о замене предания собственным домыслами. Эти обширные справочники, с рекомендациями и рецептами, выдуманными большей частью за письменным столом, становятся предметом для острой и несправедливой критики Православия со стороны различных сект, особенно протестантского толка. На самом деле это вовсе не учение Церкви, а продукция для ширпотреба.

Святой связан с Богом, как луч – с солнцем не по природе своей, а по благодати, и каждый святой имеет молитвенное дерзновение к Богу. Святые могли испросить у Бога особые дары, но мы хотим слышать их голоса, сохраненные в агиографии и литургике, а не тех, кто приписывает им род деятельности и характер чудес.

Молитва – это общение с Богом и духовным миром. От «специализации» святых идея этого общения – как соприкосновения с новой жизнью, как освящение благодатью, как встреча двух живых личностей – тускнеет и меркнет: святой должен сделать конкретное дело, оказать помощь, которую приписывает ему справочник, а затем он становится лишним, если подобная нужда не повторится. А что происходит с сознанием человека, с чем ассоциируется для него имя святого, об этом мало кто задумывается. Святые отцы писали, что, хваля добродетель, мы становимся причастниками добродетели, что молитва это один из путей к уподоблению тому, кому она обращена. Теперь молитва постепенно теряет свою мистическую глубину: «кто» оказывается ненужным, остается «что».

В последнее время также появилось множество, неизвестно кем сочиненных молитв, которые на самом деле являются скорее размышлениями, чем молитвой. Они составлены на душевно-чувственном уровне. В них подробно излагается дело, о котором они просят Бога. Эти молитвы написаны большей частью искусственно и вяло, они похожи на поучения, предназначенные для читателя, или на подробное изложение дела, о котором просят в молите. Их стиль вовсе не отвечает внутренней динамике молитвы. Достаточно сравнить их с церковными молитвами, как увидим, что они представляют собой сочинительство, вовсе не высокого качества.

Церковные молитвы являются словесной интерпретацией мистического опыта святых. Этот опыт настолько глубок и объемен, что человек, внимательно читающий их, находит там свое и себя. Эти молитвы – излияние сердца, очищенного благодатью, и поэтому более чутко ощущающего тяжесть и демоническую силу греха. Эти молитвы заключают в себе огромную духовную напряженность, но в тоже время лишены чувственной восторженности, внешнего драматизма. Их читают всю жизнь, они соответствуют каждому духовному возрасту, они воспринимаются как всегда новые, потому что они от Духа и обращены к духу – стержню человеческой личности. А молитвы, составленные «на все случаи жизни», написаны от рассудка и поэтому не трогают сердце. Молитва не только по своему содержанию, но даже в структуре фразы и в расстановке слов отражает внутреннее состояние их авторов,- а здесь скольжение от духа к душе.

Человек не может найти в таких молитвах себя, не может назвать их голосом своего сердца. Человек, прочитав такую молитву, объяснял Богу и самому себе, что надо делать, но дух его вряд ли пробудился от обычной дремоты.

Аналитический портал «Православный Взгляд» (http://orthoview.ru/)

Нередко можно услышать упреки в адрес православных, будто у них многое противоречит Священному Писанию христиан— Библии. К примеру, они молятся Богородице и святым, а не одному только Богу, а также почитают иконы и называют священников «отцами», хотя Библия запрещает это делать. Они исполняют множество обрядов, о которых в Библии вроде бы нет ни слова. Что же это значит: православные отказались от Библии, заменив ее собственными изобретениями, которые они называют «Преданием»? Давайте разберемся.

Один православный священник в США рассказывал такую историю. На улице к нему подошел проповедник и сказал: «Хотите, я расскажу вам о Церкви, которая основана на Библии?» На это священник ответил: «А хотите, я расскажу вам о Церкви, которая написала Библию?» Его ответ может показаться дерзким и надменным, но, если задуматься, он довольно точно отражает то, какой Православная Церковь видит саму себя. Это не значит, разумеется, что она полностью уравнивает апостольскую общину с тем, что мы сегодня называем Православием. Нет, апостолы не носили митры, не имели икон, не служили водосвятные молебны, и это всем понятно. Но православные настаивают: они— прямое и непосредственное продолжение этой общины. Наша Церковь возникла не потому, что кто–то когда–то прочитал Библию и решил, что теперь ему нужно учредить такую–то организацию на таких–то принципах, а потому, что в свое время Господь призвал Авраама, затем Исаака, затем Иакова, и на каждом новом этапе Божественное Откровение дополнялось и расширялось, затем записывалось— и так возникла Библия внутри этой Церкви, избранного Божьего народа. Сегодня она продолжается в Православии.

Преданием как раз называют вот эту живую связь эпох, а вовсе не некоторую сумму обычаев и привычек, которые могут меняться от века к веку и от народа к народу. Священное Писание, то есть Библия, — центральная и главная часть этого Предания, с которой должно сверяться всё остальное.

И все–таки, почему же тогда у православных многое «не по Библии»? Почему бы им не отказаться от того, чего нет в Библии в явном виде?

Прежде, чем начинать разговор об этом, постараемся точнее определить, что именно мы имеем в виду. Во–первых, в Православной Церкви, какой она существует на земле, всегда было и будет немало искажений и нарушений идеала Православия— этого никто не скрывает. Приходя в Церковь, человек не перестает быть несовершенным и часто совершает такие поступки, которые противоречат учению этой самой Церкви. Но такие искажения опровергаются и отвергаются самими православными. Значит, об этом мы сейчас говорить не будем.

Есть и другой вид несовпадений— когда в современной церковной или даже светской жизни появляются какие–то обычаи, отсутствующие в Библии, но не противоречащие ей. Так, некоторые, хотя и очень немногочисленные христиане, не считают возможным праздновать дни рождения, поскольку единственный день рождения, упомянутый в Библии, — это торжество в честь царя Ирода, на котором и отрубили голову Иоанну Крестителю. Конечно, так, как Ирод, нам веселиться не стоит— но значит ли это, что мы вообще не вправе отмечать дни рождений дорогих нам людей? По–моему, никак не значит. Ведь очень многое в нашей жизни тоже не встречается в Библии, но глупо было бы требовать от христиан отказаться от этих признаков современной жизни, а равно и от обычаев и привычек, которые не находят в Библии прямого подтверждения, но ни в чем ей не противоречат. Они возникли позднее, в иных условиях, ведь жизнь никогда не стоит на месте. Поэтому простота и непритязательность апостольской молитвы постепенно превратилась в пышность византийских обрядов— точно так же, как легким средиземноморским туникам пришли в нашем климате на смену тяжелые зимние пальто.

Словом, такие несовпадения мы тоже сейчас рассматривать не будем. Поговорим о третьем роде несоответствий: когда что–то в современной православной практике напрямую противоречит, как кажется, велениям Библии. А таких моментов критики называют немало: православные молятся не только Богу, но и умершим людям, поклоняются их телам и изображениям, называют своих наставников отцами, а еще… Впрочем, для начала хватит— разберемся хотя бы с этим.

Глаза, руки и ноги

Но прежде, чем обращаться к православным, давайте посмотрим на всех христиан вообще. Много ли среди них людей с выколотыми глазами и отрубленными руками и ногами? Немного, причем они не сами сделали себя инвалидами. А ведь Христос ясно требует в Евангелии: если тебя соблазняет глаз, рука или нога, нужно избавиться от этой части тела, потому что лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый (Мк 9:43–48). Если понимать эти слова буквально, вывод остается только один: взглянул на что–то непристойное— выколи себе глаз; пошел, куда не надо, — немедленно отруби ногу. Конечно, в жизни каждого человека такое бывает не единожды, и буквально исполнить это нет никакой возможности. Так что нам стоит задуматься— какой смысл стоит за этими яркими и запоминающимися словами, чему хочет научить нас Христос? По–видимому, тому, что в борьбе с грехом не следует себя жалеть, и на пути к Богу не обойтись без самоограничений, порой очень болезненных и неприятных.

Всем очевидно, что в Библии немало таких мест, которые невозможно принять как непосредственное руководство к действию во всех случаях жизни— ведь Библия не инструкция по пожарной безопасности, которой нужно следовать в соответствующей обстановке без раздумий и колебаний. Нет, она, скорее, выстраивает для человека некие основные ценности и приоритеты, которые могут по–разному воплощаться в его повседневной жизни, и тут уже ему самому приходится многое решать для себя. Ведь и Бог ждет от нас не слепого фанатизма, а разумного и осмысленного послушания.

Вот с этих позиций мы и постараемся понять, как согласуется практика Православной Церкви с библейским учением.

Богородица и святые

Главной новостью, которую принесла в мир Библия, была весть о Едином Боге. Язычники могли помнить о Творце мира, но предпочитали иметь дело не с Ним, а с многочисленными божествами, каждое из которых заведовало какой–то определенной сферой жизни: этому надо молиться об урожае, тому— о военной победе, а вон той— в случае зубной боли. Именно к такому миру были обращены слова первой заповеди: Я Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим (Исх 20:2–3). Но что же мы видим у православных— снова многобожие? Молятся не только Богу, но и святым, особенно Богородице? Просят их о помощи, словно бы забыв о Творце?

Давайте вслушаемся: как и о чем просят святых православные? Говорят ли они им: «Такой–то, как господин над урожаем или зубной болью, надели меня своими дарами»? Нет, они обращаются к ним со словами: «моли Бога о нас». Все христиане, да и не только они, время от времени просят других о молитвенной поддержке, потому что понимают: человеку трудно одному предстоять перед Богом, ему нужна помощь собратьев по вере, их согласная молитва обладает огромной силой. Именно о такой помощи и поддержке православные просят своих старших братьев и сестер, которые уже закончили свой жизненный путь и предстоят перед Господом. Эти люди в своей жизни показали, как много может их молитва, как охотно они приходят на помощь другим— так неужели мы должны пренебрегать их поддержкой?

Ведь мы верим, что у Бога все живы. Не случайно еще в Ветхом Завете Господь, обращаясь к людям, называл Себя «Богом Авраама, Исаака и Иакова»— первых святых Своей Церкви. Он мог бы сказать о Себе: «Я Вечный, Я Творец неба и земли»— и многое, многое иное. Но Он предпочел говорить о Себе в связи со святыми, в жизни которых и раскрывалось представление о Едином Боге. Знать, что есть Творец, — хорошо, но это мало что значит лично для тебя. А вот знать, что есть Тот, Кто заключил союз с Авраамом, Исааком и Иаковом, и Он предлагает тебе войти в этот союз, присоединиться к ним, — это уже совсем другое дело. И в этом деле просто необходима будет поддержка тех, кто вошел в этот союз прежде тебя.

Но отдельно стоит сказать о Богородице, ведь Ее не только просят о молитвах, но и постоянно возвеличивают в церковных песнопениях, ставят фактически на второе место после Христа. Но ведь Она всего лишь человек!

Эти споры возникли не вчера, им почти столько же лет, сколько и христианству. Один из византийских императоров активно противился почитанию Богородицы. Однажды он привел своим приближенным такой пример: показал им кошелек с золотом и спросил, дорого ли тот стоит. «Разумеется, дорого», — ответили придворные. Тогда он высыпал из него золотые монеты и снова задал тот же вопрос. «Теперь ничего не стоит», — ответили они. «Так и Мария, — напутствовал он их, — пока носила во чреве Христа, была достойна почитания, теперь же ничем не отличается от прочих женщин».

Неужели не отличается? Евангелие с этим не согласно. Достаточно прочитать первую главу от Луки, чтобы увидеть: с Марией почтительно беседовал архангел Гавриил, а мать Иоанна Крестителя Елисавета называла Ее «блаженной среди женщин». Но и этого мало— Сама Мария, получившая Духа Святого, поняла, что это почитание останется с ней навсегда: призрел Он на смирение рабы Своей, ибо отныне будут ублажать меня все роды; сотворил мне величие Сильный, и свято имя Его (Лк 1:48–49). Собственно, именно в таком виде Ее почитание и доныне существует у православных— практически теми же словами они возвеличивают Деву из Назарета и сейчас.

Есть тут и еще один очень важный момент: прославляя Богородицу, православные христиане свидетельствуют о величии человека. Да, Христос тоже родился как простой человек, но при этом Он не перестал быть Богом, и в этом отличается от всех нас. Но Мария была простой девушкой, а значит, Ее праведность и чистота могут быть хотя бы в теории доступны каждому из нас. Наконец, Христос прожил земную жизнь как мужчина. Он пережил и испытал всё, что может выпасть здесь на долю человека, но Он не жил в женском теле, у Него не было семьи, родных детей. Мария испытала все и даже прошла через страшную потерю Сына— и поэтому в какие–то моменты жизни мы можем обратиться за помощью и поддержкой именно к Ней: Она пережила это… Отказаться от такого заступничества означало бы не просто обеднить себя, но и напрямую отвергнуть сказанные в Библии слова.

Мощи, иконы

Хорошо, но зачем же тогда святых не просто просят о молитве, но и почитают их мертвые тела (мощи) и даже изображения? Ведь ясно сказано: Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им… (Исх 20:4–5). Сказано, но и объяснено: Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого–либо кумира, представляющих мужчину или женщину (Лев 4:15–16).

Итак, запрет на изображения явно относится к Ветхому Завету, в котором Бог пребывает невидимым и непостижимым, и всяческие фантазии на Его счет строго запрещаются. Собственно говоря, этот запрет остается в силе и в Православной Церкви (хотя встречаются и его нарушения): Бога–Отца и Святого Духа изображать нельзя. Но почему нельзя изобразить человека Иисуса? Или других людей, которые дороги нам? Если нельзя, то придется уничтожить все вообще портреты и фотографии. Когда кто–то держит перед собой изображение любимого человека, находящегося вдалеке, мысленно или вслух разговаривает с ним, целует его, он, собственно говоря, совершает точно то же самое, что и почитатели икон. При этом никто, конечно, не думает, что икона или фотография заменяют нам живую личность, что они нужны нам сами по себе, а не как своеобразная связь с этой личностью.

Но мощи, мертвые тела, которые следовало бы похоронить и оставить в покое? Первый пример чудотворных мощей мы, кстати, встречаем в Библии: умерший, которого случайно положили на кости пророка Елисея, внезапно ожил! (4 Цар 13:21) Даже в Ветхом Завете, где любое прикосновение к трупу или могиле делало человека ритуально нечистым, для людей было исключительно важно быть похороненными в собственной родовой гробнице. Бывали случаи, когда в такую гробницу специально клали тело умершего пророка, завещав похоронить себя рядом с ним (3 Цар 13:29–32). Если ты почитал человека при его жизни, если надеешься увидеться с ним после смерти, тебе не может быть безразлична его могила. Да и современное общество, так старательно скрывающее смерть, пожалуй, нуждается в еще одном напоминании, что этот порог всем нам предстоит переступить, и важно другое: с чем мы подойдем к нему.

Конечно, верно, что икона или мощи, или любой другой материальный предмет (крестик, освященная вода, просфора) могут стать настоящим идолом, предметом поклонения, который якобы сам по себе исцеляет человека. Это уже явно нарушает библейскую заповедь— но ведь и Православие такой подход считает магическим и однозначно его осуждает.

Однако Церковь в том числе призвана освятить и преобразить этот мир, поэтому она никогда не станет уходить в «область чистого духа», отказываться от обрядов, освященных предметов— то есть от материального мира. Нет, она принимает и преображает человека в его целостности, с душой и телом, о чем и свидетельствует почитание мощей и икон. И почитание здесь отличается от поклонения, которое принадлежит только Богу.

Множество отцов

Христос, казалось бы, ясно сказал ученикам: отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах (Мф 23:9). Но отчего же у православных только и слышно: «отец такой–то»? Это же явное противоречие!

Начнем с того, что противоречие это встречается уже внутри Нового Завета. Апостол Павел в 4–й главе Римлянам неоднократно называет «отцом верующих» Авраама, но мало того: он категорически настаивает, что сам является отцом по отношению к тем, кого он обратил к вере! Вот что он пишет: …прошу тебя о сыне моем Онисиме, которого родил я в узах моих (Флм 10). И даже объясняет: хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу. Для сего я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына (1 Кор 4:15–17).

Вряд ли апостол не знал процитированных выше слов Христа или сознательно ими пренебрег. Значит, он понимал их вовсе не в том смысле, будто запрещено само слово «отец». Видимо, Христос обличал определенное отношение к человеку— и можно даже понять, какое… В Евангелии мы читаем спор Христа с Его противниками (Ин 8:37–45): они уверенно называют своим отцом и Авраама, и даже Бога (казалось бы, куда правильней!), но Христос бросает им в лицо страшное обвинение: ваш отец— диавол. Почему? А потому, что они охотно и последовательно исполняют его волю.

Людям свойственно бывает ссылаться на какие–то внешние авторитеты. В том же самом послании, где он отстаивал свое отцовство, Павел писал: у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов». Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились? (1 Кор 1:12) Вот, по–видимому, что запрещал Христос: сектантство, при котором имя учителя становится знаменем борьбы с последователями иных сект. А вот духовных связей, подобных отношениям отца и детей, Он явно запрещать не собирался.

Так что цитату из Евангелия не стоит выдирать из контекста. И кстати, сразу после слов об отцах идет запрет называться наставниками (закроем все школы и институты?), а также призыв больший из вас да будет вам слуга (всюду директоров назначим уборщиками?).

Разумеется, список мнимых несоответствий между Библией и жизнью православных христиан можно было бы продолжать— но уже, наверное, показано главное. Библия никак не содержит некий свод универсальных правил поведения, соблюдение которых и будет «христианской жизнью». Нет— она зовет нас к переменам в сердцах, к взрослению и самостоятельности, указывая главные ориентиры и ограничения и предоставляя свободу в остальном. Православное Предание предлагает нам двухтысячелетний опыт осмысления и проживания каждой библейской цитаты— и прежде, чем отвергать его, стоит к нему присмотреться повнимательней. Ведь вполне может быть, что, присмотревшись, вы захотите не отвергнуть его, а принять.

Десницкий Андрей Сергеевич

Из сборника «Статьи о Библии»

О чём говорит Спаситель, когда призывает нас не заботиться о завтрашнем дне (Мф, 6,34)? Как же о нем не заботиться, если у каждого из нас есть обязанности – перед другими людьми? Рассуждает игумен Нектарий (Морозов).

---

Ждать у моря погоды и ничего не делать?

В Евангелии сказано: Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем, достаточно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34). Эти слова Спасителя вполне можно понимать буквально, но только обязательно правильно.

Нигде в Священном Писании мы не сможем найти одобрения праздности. Многим из нас с детства знакома поговорка «кто не работает, тот не ест», которая – как ни странно, потому что широко распространена она была в советские времена – является практически дословной цитатой из Послания апостола Павла к фессалоникийцам: Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь (Фес. 3, 10).

Безусловно, апостол Павел вряд ли решился бы как-то противоречить словам Христа Спасителя. Более того, все Священное Писание говорит о том, что со стороны человека необходим труд – как духовный, так и телесный

Если мы вернемся к самому началу Священного Писания, Книге Бытия, то увидим, что человек получил повеление в поте своего лица снедать свой хлеб, то есть трудиться своими руками, уставать, утомляться и таким образом добывать пропитание, для себя насущное.

Поэтому в словах «не заботьтесь о завтрашнем дне» нет призыва к праздности. Что же означает «заботиться» в этом контексте? Чрезмерно много думать о том, будет ли мне завтра что есть, что пить, во что одеться.

Думать нужно иначе: мне просто нужно сегодня делать все, от меня зависящее, для того, чтобы завтра у меня все это было. Мне необходимо быть в своих расходах скромным, бережливым, мне необходимо работать усердно, но при этом избегать страха, волнения, внутренней суеты, которая рождается у человека, не доверяющего Богу и Его Промыслу о себе. Ведь этот страх порой появляется у людей, которые уже имеют все необходимое, но с большими сомнениями и тревогой смотрят в завтрашний день. И этот страх без какой-то реальной причины начинает уничтожать человека изнутри.

Границу между здравым попечением и суетностью не так сложно определить. Все, что здраво, носит конструктивный характер. Когда человек рассчитывает свои силы, средства, обдумывает все обстоятельства и не мечется от этого, а напротив, чувствует себя более спокойно и уверенно, это можно назвать здравой, нормальной заботой.

При этом если человек верующий, то он понимает, что его планы могут подкорректироваться в соответствии с волей Божией. А значит, так тому и быть, потому что в конечном итоге все обратится к пользе. Когда же человек в этих мыслях и в этом попечении пребывает непрестанно, когда этот страх его мучает и заставляет глотать успокоительные препараты, то, конечно, грань здравого отношения человек уже переступил.

Здесь и сейчас, всё и сразу?

Выражение «не заботьтесь о завтрашнем дне» в сознании некоторых людей приобретает совершенно превратный смысл: живи беспечно, одним днем, «бери от жизни все», не думай о последствиях. Очевидно, что такая подмена понятий может произойти только в сознании человека, который свои представления о том, как правильно прожить эту жизнь, черпает где угодно, но только не в Евангелии.

Это, скорее, даже какая-то сатанистская идеология, ведь известно, что один из постулатов современного сатанизма — это «здесь и сейчас», то есть я должен получить все, что захочу, прямо здесь и прямо сейчас, невзирая ни на моральные, ни на материальные ограничения.

А почему происходит эта подмена? Она происходит тогда, когда человек теряет веру. Это то, о чем говорил Достоевский: «Если нет Бога, то все позволено». И если нет вечной жизни, то хочется действительно получить максимум удовольствия от каждого дня жизни земной. Человек просто не задается вопросом: «А что потом?», или же задается и дает себе на него отрицательный ответ: «Никакого “потом” не будет».

Если продолжить разговор о подменах, то приходится вспомнить, что часто в некой беспечности обвиняют многодетные семьи: мол, люди рожают детей и не думают о том, как они их будут воспитывать. Такие семьи на самом деле часто сталкиваются с бытовыми и финансовыми проблемами. Но, на мой взгляд, данная постановка вопроса вообще неправильна и неправомочна.

Какая альтернатива предлагается? Заниматься планированием рождаемости? Это совсем не христианский подход. Мы видим семьи, в которых родители хотят иметь детей, и Господь им их не посылает; и видим семьи, в которых действительно есть определенные материальные трудности, отсутствие достатка, и рождается ребенок за ребенком. Ведь это тоже дело Промысла Божия.

Появление каждого человека в этот мир – это всегда некое чудо. Вот не было его – а потом он явился. И мне кажется, что это именно как чудо и как волю Божию надо принимать, а не упрекать людей в беспечности.

А насколько уж удается обеспечить детей необходимым, это, наверное, в значительной степени зависит не от того, сколько их рождается, а от того, как в целом складывается жизнь родителей: насколько они востребованы как профессионалы в своей области, насколько они в свое время потрудились, чтобы такими профессионалами стать.

Вот на чем нужно концентрироваться, а не на количестве детей. Ведь нет ничего дурного в том, чтобы приобретать профессию, которая может сделать человека твердо стоящим на ногах.

Просто не надо, с другой стороны, и как­-то безутешно скорбеть, когда по какой-то причине труд невысоко оплачивается, лишь бы он был честным и не связанным с чем-то греховным.

Есть, конечно, такие семьи, где детей рожают одного за другим и не занимаются ими. Но здесь проблема не в многодетности, ведь по большому счету нет разницы: один ребенок предоставлен самому себе, или двое, или пятеро. Вся суть – в родителях, которые либо пьют, употребляют наркотики, либо им просто нет дела до своих детей.

Во многих многодетных семьях дети не только не предоставлены самим себе, но они еще и участвуют в воспитании друг друга, и их количество становится не проблемой, а наоборот, решением проблемы.

Заповедь о труде

Я еще раз возвращусь к Книге Бытия и к повелению в поте своего лица добывать хлеб. Все необходимое нам в жизни действительно добывается с трудом, и это некая епитимия, которую несет человек после грехопадения. А что мы знаем о епитимии? Плохо, когда приходится ее нести, ведь это означает, что есть некий повод, который определяет ее необходимость. Но если уж ее нам определили, то нужно ее выполнять.

Посильное, разумное попечение о своих материальных нуждах – тоже составляющая часть епитимии, данной нам после грехопадения. Фактически это еще одна заповедь Божия – трудиться и добывать свой хлеб.

А возвращаясь все-таки к этому слову – «не заботьтесь», или, как сказано в церковнославянском тексте, не пецытесь (не пекитесь) – хочется вспомнить рассказ Аркадия Аверченко, замечательного дореволюционного писателя, которого называли королем смеха.

Герою этого рассказа, который пытался сделать какое-то дело и для этого блуждал по многим инстанциям, все время говорили: «Надо бы похлопотать». Он никак не мог понять, что значит «похлопотать»: бегать, хлопать руками, крутиться, еще что-то делать?

Так и человек, который излишне о чем-то печется, он как бы бессмысленно «хлопочет» – бегает, машет руками, а толку от этого никакого нет, потому что внутреннее беспокойство, суета способны только лишь помешать человеку сделать то, что ему необходимо.

Если речь, допустим, идет не о семье, а о монастыре, то и там эконом совершенно обязательно должен рассчитать запасы, денежные средства так, чтобы их хватило на питание, на одежду для братии, на все необходимое для богослужения. Если он этого не рассчитывает, то грош ему цена как эконому – и, наоборот, выполняя свое монашеское послушание, он ни в коем случае не приходит в противоречие с Евангелием.

Однако если он без конца ходит мрачнее тучи и говорит: «Завтра мы все умрем с голоду», хотя на день сегодняшний есть все необходимое, он, безусловно, против доверия Богу погрешает. Мы можем видеть множество примеров в истории различных обителей, когда открывали амбар с полной уверенностью, что он пустой, а он чудом Божиим ломился от пшеницы или других запасов.

Господь тем самым явным образом показывал, что человек посредством собственного попечения ничего не может обрести, что Он заботится о нас Сам, и мы получаем то, что нам потребно. Ведь в Евангелии есть и такие слова: Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть (Мф. 6, 27). Сделайте все, что от вас зависит, а в остальном положитесь на Бога.

Старец Паисий говорил про себя: когда нужно что-то сделать, я сначала делаю все по моим силам, что требуется, а потом становлюсь на молитву, воздеваю руки и молюсь о том, чтобы Господь дал то, чего не хватает. Вот самое лучшее попечение, самая лучшая забота о завтрашнем дне.

Беседу  записала:
Инна Стромилова