Краткая историческая справка

По благочестивому преданию, образ Божией Матери Владимирской был написан евангелистом Лукою на доске от стола, за которым трапезовал Спаситель с Пречистой Матерью и праведным Иосифом Обручником. Божия Матерь, увидев этот образ, произнесла: «Отныне ублажат Мя вси роди. Благодать Рождшегося от Меня и Моя с сим образом да будет».

До половины V века икона оставалась в Иерусалиме. При Феодосии Младшем ее перенесли в Константинополь, откуда в 1131 г. она была прислана на Русь как подарок Юрию Долгорукому от Константинопольского Патриарха Луки Хризоверха. Икону поставили в девичьем монастыре города Вышгорода, недалеко от Киева, где она сразу прославилась многими чудотворениями. В 1155 г. сын Юрия Долгорукого, св. князь Андрей Боголюбский, желая иметь у себя прославленную святыню, перевез икону на север, во Владимир, и поместил в воздвигнутом им знаменитом Успенском соборе. С того времени икона получила именование Владимирской.

Во время похода князя Андрея Боголюбского против волжских болгар, в 1164 г., образ «святой Богородицы Владимирской», помог русским одержать победу над врагом. Икона сохранилась во время страшного пожара 13 апреля 1185 г., когда сгорел Владимирский собор, и осталась невредимой при разорении Владимира Батыем 17 февраля 1237 года.

Дальнейшая история образа связана уже всецело со стольным градом Москвой, куда ее впервые принесли в 1395 году во время нашествия хана Тамерлана. Завоеватель с войском вторгся в пределы Рязани, полонил и разорил ее и направил свой путь на Москву, опустошая и уничтожая все вокруг. В то время как московский великий князь Василий Дмитриевич собирал войска и отправлял их под Коломну, в самой Москве митрополит Киприан благословил население на пост и молитвенное покаяние. По взаимному совету Василий Дмитриевич и Киприан решили прибегнуть к оружию духовному и перенести из Владимира в Москву чудотворную икону Пречистой Богоматери[1]. Икону внесли в Успенский собор Московского Кремля.. Летопись сообщает, что Тамерлан, простояв на одном месте две недели, внезапно устрашился, повернул на юг и вышел из московских пределов. Произошло великое чудо: во время крестного хода с чудотворной иконой, направлявшегося из Владимира в Москву, когда бесчисленное множество народа стояло на коленях по обеим сторонам дороги и молило: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!», Тамерлану было видение. Перед его мысленным взором предстала высокая гора, с вершины которой спускались святители с золотыми жезлами, а над ними в лучезарном сиянии явилась Величавая Жена. Она повелела ему оставить пределы России. Проснувшись в трепете, Тамерлан спросил о значении видения. Ему ответили, что сияющая Жена есть Матерь Божия, великая Защитница христиан. Тогда Тамерлан отдал приказ полкам идти обратно.

В память о чудесном избавлении Руси от нашествия Тамерлана в день встречи в Москве Владимирской иконы Божьей Матери 26 августа / 8 сентября был установлен торжественный церковный праздник Сретения этой иконы, а на самом месте встречи был воздвигнут храм, вокруг которого позднее расположился Сретенский монастырь.

Во второй раз Богородица спасла Русь от разорения в 1480 году (память совершается 23 июня / 6 июля), когда к Москве подошло войско хана Золотой Орды Ахмата. Встреча татар с русским войском произошла у реки Угры (т. н. «стояние на Угре»): войска стояли на разных берегах и ждали повода для атаки. В передних рядах русского войска держали икону Владимирской Богоматери, которая чудом обратила в бегство ордынские полки.

Третье празднование Владимирской Матери Божией (21 мая / 3 июня), вспоминает избавление Москвы от разгрома Махмет-Гиреем, ханом Казанским, который в 1521 году достиг пределов Москвы и стал жечь ее посады, но внезапно отступил от столицы, не причинив ей вреда.

Перед Владимирской иконой Божией Матери совершились многие важнейшие события русской церковной истории: избрание и поставление святителя Ионы — Предстоятеля Автокефальной Русской Церкви (1448 г.), святителя Иова — первого Патриарха Московского и всея Руси (1589 г.), Святейшего Патриарха Тихона (1917 г.), а также во все века перед ней приносились присяги на верность Родине, совершались молебны перед военными походами.

Иконография

Икона Владимирской Божией Матери относится к типу «Ласкающей», известной также под эпитетами «Елеуса» (ελεουσα – «Милостивая»), «Умиление», «Гликофилуса» (γλυκυφιλουσα – «Сладкое лобзание»). Это наиболее лиричный из всех типов иконографий Богородицы, открывающий интимную сторону общения Девы Марии со Своим Сыном. Образ Божией Матери, ласкающей Младенца, его глубокая человечность оказались особенно близки русской живописи.

Иконографическая схема включает две фигуры — Богородицы и Младенца Христа, прильнувшие друг к другу ликами. Голова Марии склонена к Сыну, а Он обнимает рукою Мать за шею. Отличительная особенность Владимирской иконы от прочих икон типа Умиление: левая ножка Младенца Христа согнута таким образом, что видна подошва ступни, «пяточка».

В этой трогательной композиции, помимо прямого смысла, заключена глубокая богословская идея: Богородица, ласкающая Сына, предстает как символ души, находящейся в близком общении с Богом. Кроме того, объятия Марии и Сына наводят на мысль о будущих крестных страданиях Спасителя, в ласкании Матерью Младенца провидится его будущее оплакивание.

Произведение пронизано совершенно явной жертвенной символикой. С богословской точки зрения ее содержание можно свести к трем основным темам: «воплощение, предназначение Младенца жертве и единение в любви Марии-Церкви с Христом-первосвященником»[2]. Такое истолкование Богоматери Ласкающей подтверждается изображением на обороте иконы престола с символами Страстей. Здесь в XV в. написали изображение престола (этимасии – «престола уготованного»), покрытого алтарным покровом, Евангелие со Святым Духом в виде голубя, гвозди, терновый венец, за престолом – Голгофский крест, копие и трость с губкой, внизу – пол алтарного настила. Богословское толкование этимасии основано на Святом писании и сочинениях Отцов церкви. Этимасия прообразно знаменует Христово воскрешение и Его суд над живыми и мертвыми, а орудия Его мучений — жертву, принесенную ради искупления грехов человечества. Сопоставление Марии, ласкающей Младенца, и оборота с престолом наглядно выражало жертвенный символизм.

Выдвигались доводы в пользу того, что икона еще с самого начала была двусторонней: об этом говорят одинаковые формы ковчега и лузги обеих сторон. В византийской традиции были нередки изображения креста на обороте Богородичных икон. Начиная с XII века, времени создания «Владимирской Богоматери», в византийской стенописи этимасия часто помещалась в алтаре в качестве заалтарного образа, визуально раскрывая жертвенный смысл евхаристии, происходящей здесь же на престоле. Это наводит на мысль о возможном местоположении иконы в древности. Например, в вышгородской монастырской церкви, она могла помещаться в алтаре как двухсторонняя запрестольная икона[3]. В тексте Сказания содержатся сведения об использовании Владимирской иконы в качестве заалтарной и выносной, перемещавшейся в церкви.

Роскошный убор Владимирской иконы Божией Матери, который она имела по известиям летописей, также не свидетельствует в пользу возможности ее расположения в алтарной преграде в XII в.: «И въскова на ню боле тридесяти гривенъ золота, кроме серебра и кроме дорогаго камения и жемчюгу, и украсивъ ю, постави въ ц(е)ркви своеи в Володимери». Но многие из выносных икон позднее укреплялись именно в иконостасах, как и Владимирская икона в Успенском соборе в Москве, первоначально помещенная справа от царских врат: «И внесши ю <икону> в преимнитый храм славнаго ея Успения, иже есть великая Соборная и Апостольская церкви Русская Митрополiя, и поставиши ю в киоте на десной стране, идеже и доныне стоит зрима и поклоняема всеми» (См.: Книга Степенная. М., 1775. Ч. 1. С. 552).

Существует мнение, что «Владимирская Богоматерь» была одним из списков иконы Богоматери «Ласкающей» из Влахернской базилики[4], то есть списком со знаменитой древней чудотворной иконы. В Сказании о чудесах иконы Владимирской Божией Матери она уподоблена Ковчегу завета, как и сама Дева Мария, а также ее Ризе, хранившейся в ротоде Агиа Сорос во Влахернах. В Сказании говорится также об исцелениях, которые совершаются в основном благодаря воде от омовений Владимирской иконы: эту воду пьют, омывают ею больных, в запечатанных сосудах посылают для исцеления больных в другие города. Это подчеркнутое в Сказании чудотворение вод от омовения Владимирской иконы также могло корениться в ритуалах влахернского святилища, важнейшей частью которого была часовня источника, посвященного Богоматери. Константином Багрянородным был описан обычай омовений в купели перед мраморным рельефом Богоматери, из рук которой истекала вода.

Кроме того, в пользу этого мнения говорит тот факт, что при князе Андрее Боголюбском в его Владимирском княжестве получил особое развитие культ Богоматери, связанный с влахернскими святынями. Например, на Золотых воротах города Владимира князь возвел церковь Положения Ризы Богоматери, прямо посвятив ее реликвии Влахернского храма.

Стиль

Время написания Владимирской иконы Божией Матери, XII век, относится к так называемому комниновскому возрождению (1057—1185)[5]. Этот период в византийском искусстве характеризуется предельной дематериализацией живописи, осуществляемой за счет прорисовки ликов, одежд многочисленными линиями, белильными движками, подчас прихотливо, орнаментально ложащимися на изображение.

В рассматриваемой нами иконе к древнейшей живописи XII века относятся лики Матери и Младенца, часть синего чепца и каймы мафория с золотым ассистом, а также часть охряного, с золотым ассистом хитона Младенца с рукавом до локтя и виднеющимся из-под него прозрачным краем рубашки, кисть левой и часть правой руки Младенца, а также остатки золотого фона. Эти немногочисленные сохранившиеся фрагменты представляют собой высокий образец константинопольской школы живописи комниновского периода. Здесь нет свойственной времени нарочитой графичности, напротив, линия в этом образе нигде не противопоставляется объему. Главное средство художественной выразительности построено на «соединении нечувственных плавей, придающих поверхности впечатление нерукотворности, с геометрически чистой, зримо выстроенной линией»[6]. «Письмо личного представляет собой один из самых совершенных образцов «комниновских плавей», соединяющих многослойную последовательную лепку с абсолютной неразличимостью мазка. Слои живописи – неплотные, очень прозрачные; главное – в их соотношении между собой, в просвечивании нижних сквозь верхние. <…> Сложная и прозрачная система соотношения тонов – зеленоватых санкирей, охр, теней и высветлений – приводит к специфическому эффекту рассеянного, мерцающего света»[7].

Среди византийских икон комниновского периода Владимирскую Богоматерь выделяет также свойственное лучшим произведениям этого времени глубокое проникновение в область человеческой души, ее скрытых тайных страданий. Головы Матери и Сына прижались друг к другу. Богородица знает, что Ее Сын обречен на страдания ради людей, и в Ее темных задумчивых глазах затаилась скорбь.

Мастерство, с которым живописец сумел передать тонкое духовное состояние, скорее всего, и послужило возникновению предания о написании образа Евангелистом Лукой. Следует напомнить, что живопись раннехристианского периода – времени, когда жил прославленный Евангелист-иконописец, было плоть от плоти искусства позднеантичного времени, с его чувственной, «живоподобной» природой. Но в сравнении с иконами раннего периода, образ Владимирской Богоматери несет печать высочайшей «духовной культуры», которая могла быть только плодом вековых христианских раздумий о пришествии Господа на землю, смирении Его Пречистой Матери и пройденном ими пути самоотречения и жертвенной любви.

Чтимые чудотворные списки с иконы

С Владимирской иконы Пресвятой Богородицы на протяжении столетий было написано множество списков. Некоторые из них прославились чудотворениями и получили особые именования в зависимости от места происхождения. Это:

Владимирская — Волоколамская икона (память Мр. 3 /16 ), которая была вкладом Малюты Скуратова в Иосифо-Волоколамский монастырь. Ныне находится в собрании Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва.

Владимирская – Селигерская (память Д. 7/20 ), принесенная на Селигер Нилом Столбенским в XVI в.

Владимирская — Заоникиевская (память М. 21./ Ин.3; Ин. 23/ Ил.6, из Заоникиевского монастыря) 1588 год.

Владимирская — Оранская (память М. 21/ Ин. 3)1634 год.
Владимирская — Красногорская (Черногорская) (память М. 21/ Ин. 3 ).1603 год.

Владимирская – Ростовская ( память Ав. 15/ 28) 12 век.

---

[1] Эти длительные и многочисленные передвижения иконы в пространстве поэтически осмыслены в тексте Сказания о чудесах Владимирской иконы Божией Матери, которое впервые было найдено В.О. Ключевским в Четьях-Минеях Милютина, а опубликовано по списку сборника Синодальной библиотеки № 556 (Ключевский В.О. Сказания о чудесах Владимирской иконы Божией Матери. – СПб, 1878). В этом древнем описании они уподобляются тому путю, которое проходит солнечное светило: «Когда Бог сотворил солнце, то не на одном месте поставил сиять, но, обходя всю Вселенную, лучами освещает, так и сей образ Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии не на одном месте… но, обходя все страны и весь мир, просвещает…».

[2] Этингоф О.Е. К ранней истории иконы «Владимирская Богоматерь» и традиции влахернского богородичного культа на Руси в XI-XIII вв. // Образ Богоматери. Очерки византийской иконографии XI-XIII вв. – М.: «Прогресс-Традиция», 2000, с. 139.

[3] Там же, с. 137. Кроме того Н.В. Квилидзе обнародовала роспись дьяконника церкви Троицы в Вяземах конца XVI в., где на южной стене изображена литургия в храме с алтарем, за которым представлена икона Владимирской Богоматери (Н.В. Квилидзе Новооткрытые фрески алтаря церкви Троицы в Вяземах. Доклад в Отделе древнерусского искусства в Государственном институте искусствознания. Апрель 1997 г.

[4] Этингоф О.Е. К ранней истории иконы «Владимирская Богоматерь» …
[5]. На протяжении своей истории была записана, по меньшей мере, четыре раза: в первой половине XIII века, в начале XV столетия, в 1521 году, во время переделок в Успенском соборе Московского Кремля,и перед коронацией Николая II в 1895—1896 годах реставраторами О. С. Чириковым и М. Д. Дикаревым. Кроме того, малые починки проводились в 1567 году (в Чудовом монастыре митрополитом Афанасием), в XVIII и XIX веках..

[6] Колпакова Г.С. Искусство Византии. Ранний и средний периоды. – СПб: Изд-во «Азбука-Классика», 2004, с. 407.

[7] Там же, с. 407-408.

Васильева А. В.

Образовательный портал «Слово» (http://www.portal-slovo.ru)

Скачать: 
Акафист Пресвятой Богородице перед Ея иконой Владимирская (RTF)

Канон Пресвятой Богородице пред Ея иконой «Владимирская» (RTF)

 

I

Космонавты, описывая свои полеты, отмечают следующий феномен: в космосе, где атмосфера разряжена настолько, что можно говорить о практически безвоздушном пространстве, краски приобретают резкую тональность и контрастность. Картина космоса лишена полутонов и мягких переходов от одного цвета к другому, что характерно для древних икон. Когда с икон, снимают потемневший покров лака, то они вспыхивают разноцветными яркими красками. Для отдаленных предметов, рассматриваемых из космоса, исчезает прямая иллюзорная перспектива, как и в иконе. В космосе свет и мрак разграничены друг от друга; свет кажется сгущенным и концентрированным, а тьма — плотной и непроницаемой. Мы воздерживаемся из этого делать какой-либо вывод, тем более, что икона не космическое, а духовное зрение, и несравнима с видением мира с борта космического корабля; мы только отмечаем сам факт: православная икона выходит за пределы земного видения.

II

Условность иконы не дает возможности отождествлять ее с рисунком человеческого тела. В иконе отсутствует тяжесть и масса, плоть и кровь. Поэтому икона в отличие от картины не действует на страстно — эмоциональную глубину человеческого подсознания, как “анатомический атлас” искусства Ренессанса.

Католическая картина — это демонстрация тела, это демонстрация душевности как схваченных “налету” настроений и переживаний. Нарочитая нагота тел на этих картинах как будто хочет подчеркнуть примат тела над душой, а души – над духом. В католических картинах — резко выраженная индивидуальность. Там нет мистики духа, как преображения личности через богообщение; там блеск и захватывающая напряженность чувств, не выходящих из предела космического мироощущения, — космофилия, с ее душевной любовью и душевной ненавистью. Там нет победы над страстями, а в лучшем случае — сублимация эмоций и страстей.

В католических картинах не только земля, но и небо видится в иллюзорной, прямой перспективе. Характерно, что многие католические художники были в тоже время выдающимися скульпторами, которые стремились как бы осязать пальцами и взвесить на ладони бесплотный, духовный мир.

III

Язык иконы включает в себе понятия о перспективе, которая употребляется в изобразительном искусстве. Существуют перспективы: обратная и прямая (линейная). Перспективы являются не только средством и методом художественного изображения, но в определенной степени мировосприятием и, следовательно, мировоззрением человека (не в смысле догматики, а в личностном отношении к тому, что мы условно назовем онтологией или философией жизни).

Обратная перспектива, характерная для православия как метод, это изображение на плоскости лиц и предметов таким образом, что их размеры при увеличении дистанции не уменьшаются, а остаются прежними или даже возрастают. Этим достигается возможность ввести в икону принцип аксиологической величины (степень достоинства и значимости), показать явления или события в развернутом виде, как бы с разных сторон, т.е. преодолеть позиционную узость оптического восприятия, выявить целевую идею события, показать настоящее не как автономное и самодовлеющее, а в аспекте вечного, в процессе преображения.

Мы говорим об обратной перспективе обобщено, не выделяя и не дифференцируя по отношению к ней перцептическую и аксиометрическую перспективы. Перцептическая перспектива – это метод изображения, где величины вообще не зависят от дистанции, то есть, остаются тождественны самим себе; а аксиометрическая перспектива это пространственный параллелизм, например, если камни по берегам ручья рисуются одинаковой величины, то ручей кажется водопадом, низвергающимся вниз по вертикали, или текущим по изогнутой поверхности. Аксиометрическая перспектива присутствует в иконе сравнительно редко и фрагментально. Что же касается перцептической перспективы, то она визуально воспринимается, как обратная перспектива, поэтому мы не будем рассматривать ее как отдельную пространственную категорию. Кроме того, геометрически точной перцептической перспективы не может быть в изобразительном искусстве: она будет постоянно колебаться между линейной и обратной перспективами.

В прямой линейной перспективе, характерной для католичества, при увеличении расстояния размеры предметов уменьшаются. В философском значении прямая перспектива представляет собой софистический принцип Протагора: “Человек есть мера всех вещей”. Это эгоцентрическая перспектива, где точкой отсчета является сам человек. По мере удаления от человека объективные реалии уменьшаются, то есть теряют свою ценность; человек замыкается в пространственный круг, центром которого является он сам, с его наличным душевным состоянием. В отношении времени — это жизнь в настоящем, где будущее по мере удаленности теряет свое значение и ценность. Это гиперболизация момента, а так как настоящее представляет собой стык будущего с прошлым, то есть дискретное движение моментов, как микрочастиц и микрознаков времени, которых не может синхронно зафиксировать сознание, то само настоящее оказывается не реальной величиной, а превращением будущего в прошлое; поэтому прямая перспектива является иллюзорным восприятием времени. Это капитуляция перед двумя владыками бытия — временем и пространством. Там не присутствует вечность, а если мыслится абстрактно, то, как линия, уходящая куда-то в необозримую даль. Линейная перспектива — это перспектива смерти, перспектива прошлого, постоянно убегающего вдаль, и будущего, как приближающегося конца.

В искусстве принцип человека, как меры всех вещей, и гиперболизированное, обостренное отношение к настоящему, особенно выразилось в экзистенциализме, где Бог и сатана только эмпирические состояния внутренней жизни человека. Произведения Сартра и Кафки, этих по-своему талантливых “поэтов” экзистенциализма, представляют собой что-то среднее между ярмаркой ужасов и апофеозом смерти. Настоящее, в его эмпирическом ощущении и линейной перспективе, оказывается иллюзорным: человек бежит на месте от прошлого к будущему, как будто гонится за своей тенью, пока не падает, сраженный смертью.

Обратная перспектива — это видение временного на фоне вечности. Здесь присутствует сама идея и цель жизни как общение с абсолютным и бесконечным, а не жизнь в прямой перспективе как эмпирическое бытие: “бег в никуда” превращается в путь к Богу.

Обратная перспектива обращена не от человека, а к человеку. Это перспектива вечности. В этой перспективе эмпирическое, земное и “сиюминутное” теряют свое первенствующее значение, — то, что мы бы назвали “первым планом”; они перестают заслонять свет будущего.

Обратная перспектива — это перспектива веры, где духовное и вечное возвышаются над проходящим и временным. Это перспектива надежды, которая созерцает будущее как настоящее, не только созерцает, но живет в нем. Это перспектива любви, объединяющая далекое и близкое в одно жизненное поле; перспектива преображения и вечной жизни.

Обратная перспектива — мистическое зрение будущей жизни, где время исчезает, настает вечность, а пространство перестает быть разделением и преградой. Поэтому обратная перспектива, которую не понимает мир, духовная мудрость и тайна. Она скрыта от мира в иконе, как во времена нашествий христиане прятали храмовые сокровища в тайниках и пещерах.

Официальный сайт архимандрита Рафаила Карелина
(http://karelin-r.ru/index.html)

Использованы работы российского художника Гора Чахала

Если умирающий тяжко страдает и отказывается от медицинской помощи, надо вникнуть в причины: почему отказывается? Если человек адекватен, тогда исполнить его волю будет милосердно
Как быть близким, если умирающий страдает и просит не длить его мучений? Молиться о том, чтобы Бог забрал его или делать все, чтобы он протянул подольше? Что будет милосерднее? Отвечает священник больничного храма святого благоверного царевича Димитрия (Москва) Роман Бацман:

---

Милосердие к умирающему: взять на себя полноту ответственности

— Молитва о смерти не всегда предосудительна. В священническом требнике есть «Чин, бываемый на разрешение души от тела, внегда человек долго страждет», и из самого названия очевидно, что мы можем просить Бога закончить мучения больного и забрать его к Себе. В этом чине есть молитвы, которые может читать и мирянин.

Но здесь очень важен мотив, которым руководствуется молящийся. Действительно ли он хочет, чтобы прекратились мучения больного? Или просто устал и хочет побыстрее скинуть со своих плеч тяжкий груз ухода за страждущим? Или присутствует и тот, и другой мотив – тогда важно понимать, что все-таки первично.

Важно прислушиваться к ответам своего сердца, а для этого нужно быть очень внимательным и иметь подготовку в духовной жизни. Человек, ведущий духовную жизнь, читающий Евангелие, регулярно исповедующийся, имеет навык отличия ложных помыслов от истинных. А вот тот, кто духовную жизнь не ведет, с большой вероятностью может ошибаться. Конечно, в такой ситуации надо перепроверить себя, обратиться к священнику: духовнику больного (если он есть), к своему духовнику. Можно посоветоваться и с опытным больничным священником.

Неверующий человек может просто спросить человека, который находится рядом и знает его, чтобы тот откровенно ему ответил, каков его истинный мотив. По выражениям лица, взглядам, интонации и мимике другие могут увидеть то, что мы скрываем от самих себя.

Бывает, что темные силы, желая искусить человека, играют на его мнительности и нашептывают ему, что молитва «на разрешение души от тела» – свидетельство того, что человек думает лишь о себе и своих удобствах, а это, конечно, грех. И лучше оставить все, как есть. Но на самом деле, у молящегося таких эгоистичных чувств может и не быть, поэтому нужно как следует испытать себя и взвесить, ради чего ты просишь.

Достаточно тяжелые вопросы встают перед ухаживающим и в том случае, если сам умирающий начинает просить его не длить мучения, а дать спокойно уйти. Или отказывается принимать обезболивающие препараты, желая страданиями очиститься перед смертью. Иной не хочет ехать в больницу, где у него есть шанс пожить подольше, а хочет остаться дома, среди родных, среди икон, перед которыми он молился, где к нему приходит священник. А другой умирающий отказывается от медицинской помощи и больницы из-за уныния, апатии или даже обиды на Бога и людей. Кто-то отказывается из гордости, кто-то впадает в прелесть «Бог меня излечит без врачей», неверующие порой ставят Богу условия «если Господь есть, то Он меня вылечит».

Здесь также важно понимать мотив, который двигает умирающим в той или иной его просьбе. Но, выясняя мотив, надо не допустить несколько ошибок. Во-первых, не следует говорить «я знаю, что ты чувствуешь». Здоровый человек не знает, что чувствует глубоко больной и страдающий. Кроме того, все считают, что их страдания уникальны и подобные, казалось бы, сочувственные слова больной воспримет как обесценивание своих переживаний.

Кроме того, если человек сам явно говорит о своих мотивах (например: я хочу пострадать, чтобы примириться с Богом), мы не должны лезть к нему в душу и выпытывать подробности, так ли это или нет. Это – дело его совести и Бога. Но мы можем рассказать такому больному случаи из патериков, когда люди порой говорили об одних мотивах, а на самом деле – руководствовались совсем другими. Такие рассказы могут помочь взглянуть на себя со стороны.

Если больной – человек верующий, и имеет духовника, обязательно надо с ним посоветоваться. Если духовника нет, но больной вообще «не против священников», можно предложить такую встречу. Только обязательно нужно предусмотреть возможность всевозможных суеверных страхов, мол, священника зовут перед самой кончиной, я умираю! Надо объяснить, что священник – это человек, с которым можно поговорить по душам о смысле жизни, разобрать какие-то волнующие вопросы, найти ответы. Но не надо предлагать больному исповедаться и причаститься, это должен делать священник.

Если мотив больного понятен, то нужно действовать, исходя из него. В состоянии уныния, гордыни и прелести опасно отпускать человека в Вечность, нужно ему помочь примириться с людьми и Богом, а для этого нужно время – и, значит, медицинская помощь. А если человек по всему примирился с Господом и ближними и уже готов к переходу в Жизнь Вечную, то следует уважить его желание.

Милосердие предполагает учет желания человека, его мнения и настроения. А то получится, что мы хотим человеку, как лучше, а на самом деле – длим его мучения и лишаем его свободы воли и выбора. Если медицинское вмешательство себя исчерпало, а человек чувствует себя подготовленным к переходу, то нужно принять его выбор, а не стараться изо всех сил продлить его физическое бытие из неких этико-медицинских соображений. Иначе милосердие становится псевдомилосердием.

Однако важно проводить очень четкую грань: мы не помогаем человеку умереть, мы не мешаем ему это сделать, если он этого хочет и к этому готов. То есть, речь идет не об эвтаназии и намеренном сокращении его жизни: речь идет о прекращении вмешательства в естественное течение событий.

Если болящий отказывается от обезболивающих препаратов, то, как бы это ни было тяжело для ближних, нужно уважить его право пострадать перед смертью. Но важно, чтобы в этих страданиях не было озлобленности, чтобы они не привели к отчаянию. Безусловно, кажется, что милосерднее дать таблетку, подождать, пока он уснет, и заняться своими делами. Гораздо тяжелее слушать, как он мучается и кричит. Но, возможно, от этого будет больше пользы не только больному, но и ухаживающему.

Бывают ситуации, когда человек уже сам не свой от страданий и мучений, он не может ни спать, ни есть, все время кричит от боли. Конечно, в идеале родные и близкие заранее узнают у него о том, как им следует поступить в такой ситуации, и руководствуются его волей. Все-таки болезнь обычно идет по нарастающей, и болящий, представляя себе, что его ждет, заранее говорит близким, как поступить в том или ином случае. Тогда они должны уважить его обозначенный заранее выбор и сделать в соответствии с ним: давать обезболивающее или нет, когда прекращать поддерживать жизнь в его теле или держать до последнего.

Если же такой воли заранее объявлено не было, то перед родными встает очень тяжелая задача: поступить в соответствии с характером человека, исходя из того, как он (будучи в здравом уме) мог бы захотеть. Конечно, даже когда человек в бессознательном состоянии, в коме, его душа все равно живет и развивается, и Господь лучше знает, когда его призвать к Себе. Но, если мы хорошо знаем человека, то можем сострадать ему, не продлевая его мучений и не препятствуя ему уйти.

И здесь сложнейшая проблема, связанная с тем, что люди обычно не склонны брать на себя ответственность, предпочитают действовать согласно общепринятым схемам, дескать, путь идет как идет, зато мои руки будут чисты. Совесть, может, и чиста, но в таком поступке нет ни милосердия, ни любви. А это тот самый случай, когда акт любви и милосердия к умирающему будет в том, чтобы не побояться, в каком-то смысле пожертвовать собой, своим душевным покоем и спокойными снами и эту страшную ответственность на себя взять.

Как, ухаживая за умирающим родственником, не умереть самому

Забота об умирающем, особенно о тяжело умирающем человеке – тяжелое физическое и психологическое испытание для его ближних. Понятно, что без помощи Божьей очень тяжело ухаживать за больными людьми. Примером здесь для нас могут быть святые, такие, как святитель Лука, архиепископ Крымский (Войно-Ясенецкий), который помогал всем, никому не отказывал, с любовью и терпением. Без помощи Божией человек может что-то делать лишь до поры, до времени.

Но такая ситуация, как ни была бы она тяжка, может послужить ухаживающим на пути их духовной жизни. Когда приходят такие испытания, то как никогда ясно становится, где предел наших сил, где начинается помощь Божья, в чем мы бессильны без поддержки свыше, в чем наше смирение, когда мы просим помощи, а в чем наша гордость, когда мы эту помощь отвергаем.

Проблемы возникают, когда внешние действия человека сильно опережают его внутреннюю готовность. Это так в любом деле, не только уходе за больным. Человек возлагает на себя по гордости слишком много, а сил и смирения не хватает. Внешние дела должны не сильно опережать наше внутреннее состояние, чтобы внутреннее удобно подтягивалось за внешним и наши силы росли. Не надо взваливать на себя слишком большой груз, отказываться от помощи.

Ухаживая за больным, пусть даже самым жертвенным образом, нельзя совершенно забывать о себе. Хотя бы потому, что наши силы – это не только наше достояние, они принадлежат больному и мы обязаны заботиться об их своевременном восполнении. Конечно, это не значит, что мы должны бросать болящего близкого и идти развлекаться. Но при возможности нужно дать себе отдых: выйти погулять, посидеть с книгой, подремать. Это не эгоизм, а напротив: забота о больном, которому нужны наши силы, забота о тех, кого мы должны подменять у ложа умирающего. Эгоизм начинается там, где мы искусственно ставим пределы и преграды своим возможностям и не хотим делать больше очерченного, даже если в состоянии.

Когда тяжело больной умирает, то ухаживающие часто испытывают громадное облегчение и такое же громадное чувство вины за это облегчение. Но облегчение вполне объяснимо: если человек долго и тяжело трудится, то естественно, что он чувствует облегчение, когда этот труд закончился. Здесь мы опять же возвращаемся к мотивам. Для чего этот труд закончился? Чтобы забыть этого человека, пойти развлекаться и жить для себя? Или для того, чтобы сменить один труд на другой? Ведь теперь, когда не надо ухаживать и мучительно сострадать его боли, можно больше и усерднее за него молиться. Можно проанализировать свое внутреннее духовное состояние: что ухаживающий получил за время ухода за больным, в чем споткнулся, чему научился.

Когда человек уходит из жизни, у нас всегда остается чувство, что мы что-то недодали: недоухаживали, недолюбили. Это понятно, мы люди греховные и далекие от совершенства. Но у нас есть прекрасное средство, способное восполнить эти недочеты – молитва. Молитва может все исправить, в ней мы можем воплотить то, что не смогли сделать при жизни умершего близкого.

Дарья Сивашенкова

Православный портал о благотворительности и социальной деятельности. Милосердие.ру (https://www.miloserdie.ru/)

Если кто-то из вас бывал на хиротонии, тот знает, как благодать наполняет храм в минуты рукоположения… Радость переполняет сердца молящихся, даже если не знаешь лично посвящаемого в священный чин. С какой торжественностью и радостью поются в алтаре тропари «Святые мученицы», «Слава Тебе, Христе Боже», «Исаия, ликуй». Словно на Голгофу восходит посвящаемый в священство, но и его переполняет радость – как переполняла некоторых мучеников, идущих на собственную казнь. Господь словно носит на руках посвященного, благодать изобилует, как бы давая новопоставленному авансом вкусить то, ради чего потом придется трудиться с потом и кровью…

Неописуемо таинство Священства. Страшно и трепетно носить его бремя, зная собственное недостоинство. Страшно читать о нем. Протопресвитер Александр Шмеман говорит дерзновенные слова: руки священника во время Евхаристии – это руки Самого Христа. Святитель Иоанн Златоуст избегал священства; святитель Николай Мирликийский, святитель Амвросий Медиоланский, святитель Епифаний Кипрский и многие другие были поставлены на свещник церковный вопреки собственной воле, через особенное чудо Божие.

Сколько людей святой жизни так тщательно избегало священства, что даже некоторые из них доходили до членовредительства! Преподобного Аммония люди пожелали иметь епископом в одном городе. Горожане пришли к епископу Тимофею и просили его рукоположить Аммония. Тимофей был не против. Тогда люди пошли за Аммонием. Однако преподобный побежал от них. Горожане бежали быстрее, и, видя, что его догоняют, Аммоний остановился и стал со слезами отказываться. Но народ особо не слушал его. Тогда святой поклялся им, что не примет сана и не оставит пустыню. Когда и это не подействовало, он при всех достал ножницы и отрезал себе левое ухо со словами: «Теперь вы должны понять, что мне нельзя принять сана, к которому вы меня принуждаете» (по церковным канонам, нельзя рукоположить увечного человека). После этого люди пошли к епископу и всё ему рассказали. На что тот ответил: «Закон этот пусть соблюдают иудеи, а если ко мне приведете хоть и безносого, но достойного по жизни, я рукоположу его». Граждане пошли опять упрашивать Аммония. Когда святой стал отказываться, они хотели было вести его насильно. Но он поклялся отрезать себе и язык, если станут принуждать его. После этого его оставили в покое.

Старец Паисий Святогорец, человек, без сомнения, святой жизни, также избегал посвящения. Однажды, зайдя в алтарь во время проскомидии, он увидел, как священник приготовлял святой агнец, и заметил, что агнец трепетал в руках иерея. После этого старец не дерзал подходить к священнодействующему иерею во время литургии. Как-то игумен пожелал сделать старца священником, но старец отказывался. «У меня есть препятствие, – говорил он. – Во время войны я был радистом и сообщал нашим самолетам, где находится враг. Поэтому я виновен в убийстве людей, а потому не могу быть священником». «Но тогда, – возразил игумен, – и у повара есть препятствие, потому что он кормил солдат, которые убивали людей». «Не знаю, – отвечал старец, – есть ли препятствие у повара, знаю только, что не буду священником».

Многие люди, принявшие по смирению и послушанию священный сан, потом всё-таки старались проводить жизнь вне обязанностей этого сана.

Есть в Патерике такая история. Авва Матой отправился с братом по нужде из Раифы. В Гевале епископ удержал их и посвятил в пресвитеров. Оба они достигли конца жизни, ни разу не приступив к жертвеннику для совершения Евхаристии. Преподобный Матой по этому поводу говорил: «Верую в Бога, что я не подвергнусь великому осуждению за то, что по рукоположении не совершил литургии, ибо рукоположение должны принимать люди беспорочные». Так же поступал и преподобный Филимон, о котором упоминает Добротолюбие. Крайне редко соглашался он священнодействовать по своему великому смирению.

Тяжело бремя священства, и особенно настоятельства, потому что с тех пор, как на человека одета епитрахиль, он уже не может думать только о своем спасении. А кроме печали о спасении своем и духовных детей прибавляются еще заботы века сего. Как отремонтировать храм? Где взять деньги на зарплату рабочим и служащим? Сатана искусно ставит священника в такие ситуации, чтобы он реализовался не как молитвенник, а как строитель или подрядчик, не как духовник, а как предприниматель и фермер!.. Удивительно, но это болезнь не только нашего времени. Так было почти всегда. Стоит только почитать письма святителя Игнатия (Брянчанинова) к графу Шереметеву. В то время завершались ремонтные работы в Сергиевой пустыни под Петербургом, где тогда настоятельствовал святой Игнатий. Святитель назанимал много денег, чтобы расплатиться с рабочими, использовал также и все собственные сбережения. Поэтому в смиренном, почти униженном тоне святитель просит о помощи графа. Невозможно равнодушно читать это письмо, как и письмо, в котором он так же благодарит графа за содействие…

Но и служение священника и настоятеля – что по сравнению со служением епископа, которому предстоит ежедневное умирание за всю Церковь? Зная о невозможности совмещать сугубый подвиг личного спасения (в Великой схиме) и обязанности управления Церковью, святые отцы законоположили, что епископ не может быть схимником. Жизнь схимника и жизнь епископа совершенно разные. И если епископ пожелал принять схиму – значит, он пожелал и сложить с себя обязанности епископа.

«Если кто епископства желает, доброго дела желает» (1 Тим. 3: 1), – говорит апостол Павел. Однако на практике мы видим, что мало кто желает этого самого епископства. Мало кто – из людей святых.Преподобный Сергий Радонежский категорически отказал святителю Алексию Московскому быть преемником после него. Отказал, и после кончины святителя Алексия началась смута «межсвятительства». Все помнят историю «самосвятства» Митяя, скорби и обстояния святых Киприана и Дионисия. А ведь стоило преподобному Сергию согласиться на предложение святителя Алексия – и не было бы всего этого. Но преподобный почел пользу для души более важным делом, чем сомнительную пользу епископства. Преподобный Феодор Сикеот все-таки в подобном случае уступил просьбам, но пробыл в сане епископа всего пару лет – и удалился в безмолвие. На покой удалялись и святитель Игнатий (Брянчанинов), святитель Феофан Затворник и многие другие святые.

Епископство и личное спасение порой вступают в такой конфликт, что некоторые святители сбегали с кафедры, как из горящего дома. Святой Иоанн (память 3 декабря по ст.ст.) был епископом Колонийским (в Армении) около 10 лет. По необходимости епископской должности он вынужден был вникать в политические вопросы. И, как сказано в житии, «видя суету и мятеж мира», решил оставить епископию. Как-то после литургии он отпустил клириков, тайно от всех отправился на берег и отплыл в Иерусалим. Бог указал ему место спасения в Лавре преподобного Саввы Освященного. Иоанн пришел в Лавру простым послушником. В то время настоятелем Лавры был сам богоносный Савва, под его началом подвизалось около 140 братьев. Савва был уже прославленным отцом, имел дар прозорливости, но, что примечательно, Господь утаил от него сан Иоанна.

Несколько лет преподобный Иоанн подвизался в Лавре на разных послушаниях. Он служил рабочим, носил им еду на плечах, потом трудился в странноприимном доме, потом Савва поставил его экономом обители. Видя, что Иоанн – совершенный монах и что Бог благословляет его в делах, Савва задумал посвятить его в пресвитера. Он взял Иоанна, отправился с ним к Иерусалимскому патриарху Илии и просил рукоположить Иоанна. Патриарх был не против, но тут «послушник» отозвал патриарха в сторону со словами: «Пречестный отче, я хотел бы открыть тебе одну тайну. Разреши мне наедине переговорить с тобой, и если признаешь меня достойным священного сана, то отказываться не буду».

Когда патриарх отошел с ним в сторону, преподобный Иоанн пал к ногам патриарха, заклиная никому не открывать его тайну. Когда патриарх пообещал это, Иоанн сказал: «Отче! я был епископом Колонийским. По множеству грехов я оставил епископию, бежал и осудил себя на служение братиям».

Патриарх ужаснулся от этих слов, призвал преподобного Савву и сказал ему, что Иоанн никак не может быть священником. После этого патриарх отпустил их обоих.

Всю дорогу назад Савву терзали сомнения. Он удалился от Лавры на приличное расстояние, нашел какую-то пещеру и всю ночь молился в ней со слезами.

«За что, Господи, – говорил он, – презрел Ты меня, утаив от меня жизнь Иоанна? Обманулся я, считая его достойным сана священника! Открой мне о нем хоть теперь! Неужели сосуд, который считал я избранным, святым и достойным, – перед Твоим величием и непотребен, и недостоин?»

Бог ответил на его молитву. Савве явился Ангел и сказал: «Иоанн – не непотребный, а избранный сосуд, но он – епископ и не может быть поставлен в пресвитера».

Так сказал Ангел и стал невидим. А преподобный Савва радостно поспешил к Иоанну в келью, обнял его и сказал: «Отче Иоанн! Ты утаил предо мною, какой в тебе дар Божий, но Бог открыл мне его». «Очень жаль, – отвечал Иоанн. – Я желал, чтобы никто не знал моей тайны, и теперь мне придется уйти». Савва поклялся Иоанну, что никто не узнает о нем. Так преподобный Иоанн и прожил до самой смерти, занимаясь делами монаха, а не епископа.

Память еще одного святителя, бросившего епископию, Церковь празднует 29 февраля (по ст.ст.). Его также звали Иоанном, он был архиепископом (!) в Дамаске. Недолго пробыв на кафедре, святой тайно удалился в Александрию, переименовал себя Варсонофием и пришел на Нитрийскую гору. Там он исполнял всевозможные послушания в чине простого монаха.

Один из монахов, человек скудного ума, сильно досаждал преподобному. Он то обзывал его, то обливал помоями. Наконец он просверлил дырку в стенке его кельи и стал совершать «малую нужду» на постель преподобного архиепископа. Постель стала вонять, монахи сообразили, в чем дело, и донесли игумену. Когда виновного хотели наказать, преподобный пал в ноги игумену и с плачем говорил, что сам виноват во всем. «Я сам, – говорил святой, – раздражаю брата и возбуж­даю его гнев; прости ему Господа ради».

И так избавил брата от наказания. Со временем преподобный был узнан и бежал и отсюда, на этот раз в Египет…

Неописуемо таинство Священства… Страшно и трепетно носить его бремя, зная собственное недостоинство.

Священник – это ослик, на котором Христос въезжает в Иерусалим. Все кланяются, постилают ковры и одежды, машут пальмовыми ветвями, и ослик думает: «Вот в каком я почете». И не знает, дурачок, что это не его приветствуют, а Христа Спасителя. Так и священник иной раз покупается на то, что ему целуют руку и называют «отец», видит даже иногда благой результат своей молитвы и начинает забывать, что это Его благословляющую десницу целуют и что Он чудеса совершает…

Священник – это офицер на передовой, который первый встает из окопа с пистолетом и поднимает за собойроту на неприятеля. Дело священника походит на дело учителя – он должен вдохновить паству на подвиг духовной борьбы. Но чтобы вдохновлять и зажигать, нужно иметь в самом себе огонь (см.: Лк. 12: 49), нужно самому этот огонь возделывать и хранить.

Желающий священства вступает на стезю противоречий. С одной стороны, желание священства – первый признак гордости и того, что человека рукополагать нельзя. Но с другой стороны, «если кто епископства желает, доброго дела желает». Ведь и человек, поступающий в семинарию, тоже желает священства. Наверное, греховная склонность здесь заключается в том, когда желаешь быть священником во что бы то ни стало, не смотря на волю Божию, как окаянный Митяй во времена Сергия Радонежского отчаянно желал митрополичьей кафедры – и потонул в море. Если это желание – спокойное, отдающееся на волю Божию, – в нем не будет греха. Если оно – от любви к храму, богослужению и Богу, то это – «доброе дело».

Всё сказанное имеет отношение не только к священству, но и к любому послушанию в Церкви. Можно отчаянно стремиться в хор, на место регента, пономаря, преподавателя воскресной школы, даже свечницы. Завидовать тем, кто исполняет это послушание, и мечтать о себе, что исполнял бы порученное намного лучше.

Поэтому все, братья и сестры, будем учиться божественному смирению у наших святых отцов. У Иоанна Молчальника – епископа Колонийского. У Иоанна-Варсонофия – архиепископа Дамасского. У Афанасия Афонского – который, будучи образованнейшим богословом своего времени, отдал себя в послушание старцу и притворялся неграмотным для смирения. У Иоанна Дамаскина – величайшего песнописца и богослова Православной Церкви, которого старец в наказание за преслушание, за то, что он составил надгробные песнопения, заставил чистить отхожие места по всему монастырю, – и сладкоглаголивый Иоанн исполнял с радостью эту епитимью…

Будем учиться смирению – и смиряться: перед сотрудниками и друзьями, перед начальниками и подчиненными, и конечно же, перед родными. Мужья – перед женами, жены – перед мужьями. Не сочтем для себя унижением попросить прощения и у своих детей, если мы не правы. И тогда каждый из нас будет истинным священником (см.: 1 Пет. 2: 9), заколающим свою волю и приносящим Богу истинную жертву сокрушенного и смиренного сердца. Аминь.

Священник Сергий Бегиян

Православие.Ru (http://www.pravoslavie.ru/)

Очень многие родители желали бы пристроить своих детей в хорошую школу, дать им христианское воспитание и образование, но при этом никак не хотят понять, что христианством нельзя “заниматься”, христианством надо жить. Обычный аргумент этих родителей: нам меняться уже поздно, но мы хотим, чтобы у наших детей все было хорошо. И дети, действительно, на первых порах очень восприимчивы к Слову Божию, к богослужению, к молитве. Но если дома в своей семейной реальности дети видят, что их родители не придают никакого значения духовному, а то и открыто живут по язычески, то рано или поздно такие дети начинают вести двойную жизнь и лицемерить.

***

Похоже, мы слишком быстро похоронили советскую школу, радостно отряхнули ее прах с наших ног и совершенно не заметили того колоссального положительного учебного, методического, административного и даже воспитательного опыта, которым она обладала.

Многим кажется, что у нас все будет хорошо просто оттого, что мы все православные. Но реальность говорит об ином: возникает множество трудностей, специфичных именно для православной школы. Трудным, к примеру, оказывается вопрос поддержания дисциплины. Принцип семейственности, увы, может быть воспринят по-разному. Для одних — это особая ответственность и духовное родство, для других — панибратская вседозволенность. Родительское настроение моментально передается детям.

Дисциплина подрывается еще и тем, что православные родители по-своему понимают взаимосвязь церковной жизни и школьного распорядка, т. е. совершенно произвольно могут устраивать выходные своим детям по случаю того или другого церковного праздника.

***

Мнение о том, что в государственной школе дитя непременно испортится, а в православной обязательно станет добрым и верующим, по меньшей мере нужно назвать наивным. На самом деле, в государственной школе многие дети проявляют себя гораздо лучше, чем в православной гимназии. В обстановке обычной школы ребенок сталкивается с необходимостью активно отстаивать и исповедовать свою веру. В ней он воочию видит те отличия, которые несут в себе дух мира и дух Евангелия. Жизнь по заповедям Божиим перестает быть для него абстракцией. А в православной школе он избавлен от этих проблем. Вера, за которую не надо бороться, которую не надо отстаивать, быстро приобретает оттенок обыденности и нарочитости. Особенно это касается детской веры, ведь душа ребенка особенно нацелена на динамику, экспрессию, героический пафос в жизни.

Получается, что когда он учился в обычной школе, ему приходилось реально отвечать за свое христианство, бороться за него. В среде, далекой от Церкви и часто враждебной, он проявлял себя христианином. Там он молился перед уроками, в храм ходил, исповедывался, причащался, потому что страшно было. А здесь все очень хорошо, никто не трогает, все дозволено. Это значительная духовная и педагогическая проблема: как избежать охлаждения, как сделать, чтобы среда православной гимназии формировала детей как людей горячо верующих. И вот какие видятся решения.

Во-первых, взрослые должны допускать мысль, что не всем детям показано обучение в православной школе. Вопрос, в какой школе учиться ребенку, рассматривать нужно более внимательно. Родители совместно с духовником обязательно должны разобраться в индивидуальных особенностях сына или дочери. То, что для одного является благом, для другого может оказаться во вред.

Во-вторых, взрослые должны постоянно заботиться о том, чтобы у детей в стенах школы было некое пространство для подвига, для выражения своих чувств и взглядов, для определенного положительного пафоса. Знание о духовных вопросах детям должно даваться вовсе не с той легкостью и запланированностью, с какой преподается им рассудочная информация. Для духовного роста недостаточно условий маленького православного парничка. Нужно некоторое напряжение, некоторое усилие, с которым дети постигали бы духовные вопросы. А то ведь мы читаем аскетические творения святых Отцов, пытаемся их понять и воспроизвести в своей жизни, но совершенно упускаем из виду тот факт, что сами-то живем жизнью совершенно неаскетичной. Откуда у современного городского жителя может взяться верное понимание православного подвижничества, если, к примеру, воду в необходимых количествах всегда можно взять из крана, а отцам-пустынникам приходилось приносить ее с расстояния дневного пути? Понятно, что прочитанные в книге аскетические понятия будут восприняты ребенком на уровне чисто интеллектуальном и не будут связываться им со своим повседневным жизненным опытом. То духовное богатство, которое досталось Церкви кровью и потом ее мучеников и преподобных, наши дети в стенах школы получают с удивительной легкостью и безответственностью. Они могут подробно рассказать чинопоследование, растолковать Символ веры, много рассуждают на евангельские темы, но в реальной жизни они совсем другие, живут другим. Получается какая-то брешь между церковной молитвой, Причащением и тем, что реально наполняет их жизнь.

Духовный опыт должен даваться трудами. Вместо того, чтобы “проходить” “Блаженни милостивые …” на уроке Закона Божия, мы должны предоставить детям возможность оказаться в ситуациях, когда кто-то ждет от них милости или нуждается в их милосердии.

***

Удивительно, но для того, чтобы научить ребенка христианскому прощению обид, для начала нужно, чтобы тот давал сдачи. Почему? Да оттого, что по отношению к недерущемуся ребенку сложно применить понятие “прощение”. Он никогда не мыслит отомстить в драке. Он отыгрывается в другом и на других. Он всегда и всех боится, а это столь сильные и глубокие чувства, что добраться до них и распутать этот клубок, в большинстве случаев, ни педагогам, ни психологам не под силу.

Создается некая видимость духовности, личина всепрощения, от которой мальчишке избавиться бывает тем труднее, что он сам в нее поверил. А вот если он всегда давал сдачи, а тут вдруг не дал и даже более – попросил прощения, то в этот момент, быть может, он хотя бы на мгновение почувствует то блаженство, которое обещано Христом всем милостивым и миротворцам.

***

Православное воспитание — что это такое? Существует ли система и методология воспитания православного человека?

По-моему, взрослым нужно задуматься над другим: почему мы ищем систему воспитания? откуда такое стремление? Может оказаться, что наша методическая жажда происходит от желания снять ответственность за воспитание наших детей с себя и спрятаться за методики. Стремимся заменить самих себя системой воспитания и утешаем себя тем, что эта система не простая, а православная. Пытаемся начитаться книг по воспитанию детей столетней давности, влезть в косоворотку и лапти и стать русскими в духе XVIII или, на худой конец, XIX века. В число методик бываем готовы записать что угодно, даже Таинства, пост и молитву. Читаем в житиях описание детства святых: с другими детьми не играл, на улицу не ходил, конфет не любил, был тих, молчалив, любил уединенную молитву. Думаем: что же мне со своими делать? Шумно играют, любят сладкое, дерутся. Не по правилам. Как бы так сделать, чтобы и наши не смотрели телевизора, не любили мультфильмов, не жевали жвачку?

Идем и заказываем молебен. Вышли из храма, гора с плеч — ну, теперь сделали все, что могли. А отец Иоанн Крестьянкин в одной своей проповеди говорит: “Мать начинает молиться, она просит Бога о помощи, но не получает. Почему же? Да потому, дорогие мои, что нельзя возлагать на Бога то, что мы обязаны сделать сами… нужен труд, нужно духовное напряжение, надо всегда помнить о детях и о своей ответственности за них перед Богом. Отцы и матери! Одни без детей своих вы спастись не можете – и это надо помнить”.

Православие — это не система, это жизнь в любви. И православным наше воспитание получается тогда, когда мы начинаем совершать его в любви.

***

Меня часто беспокоит напуганное, враждебное отношение детей к миру, ко всему, что нас окружает. Мир, в котором мы живем, кажется нам падшим, греховным, одержимым бесовской злобой, и он действительно такой. Но постепенно складывается мнение, что если мир идет к концу, то нам надо к нему питать вражду и бояться.

Но Церковь миру не враждебна. Это и отличает новозаветную Церковь от ветхозаветной. Мир воюет с Богом и Церковью, а наша задача ответить ему не враждой в духе Ветхого Завета (“око за око, зуб за зуб”), но миром и молитвой за него. А о боязни апостол Иаков так говорит: “Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия” (2Тим. 1:7). И еще: “Если Бог за нас, кто против нас?” (Рим. 8:31). Чувствуете отношение, с которым взирали первые христиане на образ сего преходящего мира? “Ей, гряди, Господи Иисусе!” (Откр. 22:20). Они ждали прихода Христа, а мы, увы, более говорим о приходе Антихриста.

***

Наши дети панически боятся ошибок. Это наверняка происходит от непонимания ими сути греха. Они путают свои неизбежные на первых порах “рабочие” ошибки с грехами и потому жить боятся. Расскажите им притчу о талантах! Дайте понять, что Господь не ждет от них с первых шагов какой-то по-особенному выверенной и безошибочной жизни.

Использовать таланты, отдав их в торговлю, – это риск. Риск ошибиться и потерять все. Но Господь отдает предпочтение именно такому рискованному решению, а не безопасной возможности зарыть имеющийся талант в землю.

Азбука воспитания (http://azbyka.ru/deti)