Возлюбленные о Господе Преосвященные архипастыри, всечестные отцы, боголюбивые иноки и инокини, дорогие братья и сестры!

С радостью приветствую вас древним и во все времена новым и жизнеутверж дающим победным восклицанием:

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

В этом дивном созвучье поистине животворных слов — основание нашей веры, дар надежды, источник любви.

Ещё вчера мы вместе с учениками Господа скорбели о смерти своего любимого Учителя, а сегодня со всем миром видимым и невидимым торжествуем:

«Христос бо воста, веселие вечное» (Канон Святой Пасхи). Ещё вчера, казалось, была потеряна последняя надежда на спасение, а сегодня мы обрели твёрдое упование на жизнь вечную в невечернем дне Царства Божия. Ещё вчера призрак тления довлел над творением, ставя под сомнение сам смысл земного бытия, а сегодня мы возвещаем всем и каждому о великой победе Жизни над смертью.

Богодухновенный апостол Павел, говоря о значении чуда, произошедшего в ту далёкую, но всегда близкую каждому христианину ночь, прямо указывает, что это событие — важнейшее для нашей веры. Ибо «если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15, 14). Пасха Господня — сердцевина и непреоборимая сила христианства: она, по слову святителя Филарета Московского, творит надежду, воспламеняет любовь, окрыляет молитву, низводит благодать, просвещает мудрость, уничтожает всякое бедствие и даже саму смерть, придаёт жизни жизненность, делает блаженство не мечтой, а существенностью, славу — не призраком, но вечной молнией вечного света, всё озаряющей и никого не поражающей (Слово в день Святой Пасхи, 1826 год).

С верой в Воскресение Христово неразрывно сопряжена и вера Церкви в то, что воплотившийся Сын Божий, совершив Искупление рода человеческого, разорвав оковы греха и смерти, даровал нам подлинную духовную свободу и радость воссоединения со своим Создателем. Сему бесценному дару Спасителя в полной мере причастны все мы, собравшиеся в эту светозарную ночь в православных храмах, дабы насладиться, по слову святителя Иоанна Златоуста, пиром веры.

Пасха — кульминация тернистого пути Спасителя, увенчанного страданиями и Голгофской Жертвой. Неслучайно и вcсвятоотеческих, и в литургических текстах Христос многократно именуется «Подвигоположником нашего спасения». «Образ бо дах вам» (Ин. 13, 15), — говорит Господь ученикам и призывает всех нас следовать примеру Его жизни.

Но как же мы можем подражать Спасителю? Каким может быть наш подвиг применительно к реалиям современной жизни? Сегодня, когда мы произносим это слово, в сознании людей нередко возникает образ некого легендарного воина, исторического деятеля или знаменитого героя из прошлого. Но смысл подвига заключается вовсе не в стяжании громкой славы или обретении всеобщего признания. Через подвиг, неизменно связанный с внутренним усилием и ограничением себя, мы имеем возможность опытно познать, что есть настоящая и совершенная любовь, ибо жертвенность, лежащая в основании любого подвига, есть высшее проявление этого чувства.

Господь призвал нас к подвигу деятельной любви, запёчатлённой в самоотверженном служении ближним, а наипаче тем, кто особенно нуждается в нашей поддержке: страждущим, больным, одиноким, унывающим. Если этот закон жизни, который так ясно был представлен и выражен в земной жизни Самого Спасителя, станет достоянием большинства, то люди будут по-настоящему счастливы. Ведь служа другим, человек обретает несравнимо больше, чем отдаёт: Сам Господь входит тогда в его сердце, и через приобщение Божественной благодати меняется вся человеческая жизнь. Как без труда нет святости, как без Голгофы нет Воскресения, так и без подвига невозможно подлинное духовно-нравственное преображение личности.

Когда же подвиг становится содержанием жизни не только отдельного человека, но и всего народа, когда в устремлении к горнему соединяются сердца миллионов людей, готовых защищать свою Родину, отстаивать высокие идеалы и ценности, тогда происходят поистине удивительные, чудесные и порою даже необъяснимые с точки зрения формальной логики вещи. Такой народ обретает огромную духовную силу, побороть которую оказываются неспособными никакие бедствия и враги. Ярким свидетельством правоты этих слов является Победа в Великой Отечественной войне, достигнутая самоотверженным подвигом нашего народа. 70-летие сей славной даты мы торжественно отмечаем в нынешнем году.

В скорбях и искушениях мы призваны сохранять спокойствие и бесстрашие, ибо нам даны великие и славные обетования о победе над злом. Нам ли унывать и отчаиваться! Мы составляем Церковь Христову, которую, по не ложному слову Господа, не смогут одолеть даже врата ада (Мф. 16, 18), и о нас свидетельствует Божественное Откровение, предрекая, что «отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21,4).

Молитвенно желаю всем вам, Преосвященные собратья архипастыри, всечестные отцы, дорогие братья и сестры, силы духа и твёрдости в вере, мира и неоскудевающей радости о Поправшем смерть Господе. Проникаясь светом Воскресения Христова и приобщаясь тайне пасхального чуда, поделимся же нашей торжествующей радостью с ближними и дальними, всем свидетельствуя о Восставшем из гроба Спасителе.

Пусть во все дни жизни нас неизменно согревают и утешают, даруют подлинную радость бытия и вдохновляют на добрые дела пламенные слова пасхального благовестия:

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ХРИСТОС!

+ Кирилл ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ

Москва, Пасха Христова, 2015 г.

Всечестные пресвитеры и диаконы, боголюбивые иноки и инокини,
дорогие братья и сестры!

В радости о Господе, победившем смерть и даровавшем нам надежду вечной жизни, обращаю ко всем вам слова великого пасхального благовестия:

«ХРИСТОС ВОСКРЕС»!

В каждом очевидном событии Священной Истории действует непостижимая божественная сила, способная изменить реальность человеческой жизни.

В событии Воскресения Христова эти обстоятельства и следствия столь велики, что святитель Василий Великий назвал его «основанием совершенно нового мира, где разрушена смерть и поражен дьявол». Поэтому в жизни каждого христианина Пасха Христова — это не просто великий праздник, это основа веры, цель жизни, смысл всех усилий. Апостол Павел полагал, что без принятия в свою жизнь благодатных даров Воскресения Христова бессмысленно все, чем живет человек: «Если Христос не вокрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша», — пишет он христианам (1 Кор. 15:14).

Что же празднует полнота Церкви в день Христова Воскресения? На этот вопрос отвечают слова Пасхального канона: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало». Сотворив этот прекрасный добрый мир, Господь поставил человека, обладающего божественным подобием, царствовать над ним. Первые люди пребывали в святой гармонии друг с другом и со всем Божьим творением. Что еще более дивно, они обладали даром вечной жизни, которая неразрывным образом была связана с возможностью прямого богообщения. Нам трудно себе представить, как это происходило, но из Священного Писания мы знаем, что в пространстве первозданной райской жизни Адам и Ева, пребывая непрестанно пред лицом Божиим, находили в этом Таинстве высочайшее счастье своего бытия.

Преступив единственную заповедь, данную Богом в Раю, человек становится виновником великой мировой трагедии. Он теряет возможность первозданного богообщения, распадается гармония отношений между самими людьми и даже природа воспротивилась поступку своего «вчерашнего царя». Порвав отношение с Богом, выбрав путь так называемого независимого развития, человек вкушает горький плод богооставленности — смерть и одиночество.

Ученые, изучающие религии и культуры древних людей, свидетельствуют о тех огромных усилиях, которые предпринимались для того, чтобы преодолеть последствия грехопадения. Но преодолеть закон смерти человек был не властен. Он остро чувствовал, что для победы над таким врагом ему нужна сила, превосходящая человеческую немощь. Поэтому милосердный Бог и после грехопадения не оставил Своих чад. Через религиозные заповеди и нравственные законы, устами пророков и патриархов Он продолжал бороться за судьбу Своего возлюбленного творения. Однако предлагая человеку помощь, решающую роль Бог по-прежнему отдавал осознанному выбору и свободе человека: «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое», — говорит Господь в Библии (Втор. 30:19).

Стремление к обновлению духовной жизни, желание вернуть возможность утерянного богообщения породило у ветхозаветного человечества чувство глубокого покаяния. С нескрываемой надеждой автор ветхозаветной «Хроники» обращает к Богу слова благодарности за такую возможность: «Ты, Господи, по множеству Твоей благости, обещал покаяние и отпущение согрешившим Тебе, и множеством щедрот Твоих определил покаяние грешникам во спасение» (2 Пар. 36:22—23).

Но ни жертвоприношения, ни воскурение ладана, ни обряды омовения не могли вернуть людям полноценную радость духовной жизни. По словам блаженного Августина, «в новую жизнь ввести мог только Тот, Кто был ее началом, Кто обладал ее полнотой». Один только Бог был способен умертвить адово жало и упразднить смерть. В этом и заключается таинственный смысл того события, что произошло в Иерусалиме почти две тысячи лет тому назад. Сын Божий и Сын Девы, соединив в Себе две природы — божественную и человеческую — принял страшные муки и вкусил смерть. Но смерть, поглотив Человека, не смогла удержать Бога. Надеясь на легкую победу, ад был порушен изнутри. Воскресением Своим Христос низверг смерть, упразднил ад и утвердил торжество жизни, как об этом ярко свидетельствует святитель Иоанн Златоуст в своем Пасхальном слове.

Отныне для каждого христианина Воскресение Христово является не просто событием истории. Таинственная, божественная сторона пасхального торжества, главным образом, заключается в том, что смерть была умерщвлена, ад разрушен, а жизни положено новое начало, о чем и поет пасхальный канон праздника. Церковь открывает нам, что теперь каждый имеет возможность стать причастником этих таинственных событий. Святитель Филарет Московский говорит, что «Воскресение Господа нашего Иисуса Христа служит началом и нашего воскресения». Каждый человек призван совоскреснуть Христу, полнейшим и реальным образом приобщиться к Его Воскресению.

Что же для этого необходимо? Как возможно стать полноправными наследниками благодати Воскресшего Спасителя? По мысли апостола Павла, для того, чтобы совоскреснуть в Боге, человек должен соумереть для греха (Кол. 2:12—13). Без этой персональной внутренней работы, без опыта личного соумерания греховным навыкам и страстям невозможно быть подлинным учеником Христовым и участником Его победы над смертью. Об этом нелицеприятно свидетельствует и преподобный Симеон Новый Богослов: «Воплотившийся Бог принял смерть именно ради того, чтобы благодатью Его могли больше не грешить те, которые верой приемлют Христа как Господа. Отсюда очевидно, что те, которые грешат, еще не приняли Его, хотя и мнят, что приняли».

Один из путей личного приобщения к благодати Воскресшего Спасителя пролегает через подвиг самоотверженного служения людям и Отечеству. В этом году мы отмечаем 70-летие великой Победы нашего народа в борьбе с фашизмом. Сама способность человека пожертвовать своей жизнью ради жизни ближнего, с точки зрения Священного Писания, является высочайшим проявлением того божественного начала, что вложено в каждого человека и приобщает его к Жертве Христовой. «Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам», — говорит Господь в Евангелии (Ин. 13:15). Но, прославляя героев Победы, мы не должны забывать и духовные уроки той войны, не усвоив которые любой народ обречен на новые тяжелейшие испытания. Ведь мирное развитие нации, гармоничная жизнь отдельно взятого человека во многом зависят от того, на каких духовных основаниях строится жизнь общества. Если в общественном развитии нет места духовно-нравственному просвещению, творчеству, новациям, в основе которых находятся традиционные нравственные ценности, Сам Бог будет тщетен в Своих усилиях и, как это ни страшно звучит, напрасен подвиг героев. Вся история наполнена свидетельствами о том, что, потеряв Бога, и государство, и общество, и даже целые цивилизации способны потерять себя, утратить чувство реальности жизни. А значит, уже в пределах своего земного бытия они начинают жить смертью, предуготовляя себя к умиранию и в веках, и в вечности.

Поэтому сегодня, вспоминая о великой Победе нашего народа в войне и торжествуя великую Победу Бога над смертью, победу полноты Жизни над бессмысленной греховной пустотой, будем помнить, что Воскресение Христово — это не просто метафора, не повод для очередного торжества или артефакт культуры. Это вечно живая сила, способная укрепить дух нашего народа, обновить каждого из нас, дать возможность личной победы над грехом и смертью, возможность стать не рабами греховных прихотей, а сынами Божьими (Ин. 8:34, Гал. 3:26).

Поэтому, отвергнув всякий страх и сомнение, укрепив себя твердой верой в безграничную милость Творца, памятуя все то, чему учит нас история, сделаем все, чтобы «иного жития вечнаго начало» явилось началом и нашего личного духовного обновления в Боге, Спасителе нашем.

ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ХРИСТОС!

+ Меркурий
митрополит Ростовский и Новочеркасский

Пасха Христова, 2015 год город Ростов-на-Дону

Предательство… От этого слова холодеет в груди. Сразу вспоминается предательство Иуды, а потом ещё много других: исторических и личных. Наверное, мало кому повезло вообще не иметь личного опыта в этом вопросе. Большинство из нас либо сами предавали, пусть ненароком, случайно, по стечению обстоятельств, либо ощущали боль от предательства ближних, окружающих — тех, от кого зависела если не жизнь, то бытование.

Трудно оказаться в роли преданного, но ещё труднее — в роли предателя. И, порой, мы даже не отдаём себе отчёта в том, что это уже случилось…

О предательстве мы беседуем со священником ФЕОДОРОМ ЛЮДОГОВСКИМ, преподавателем и клириком МДАиС.

— Давайте попробуем определить, что такое предательство.

— Я бы сказал так: предательство происходит тогда, когда кто-то обманывает доверие другого человека, относясь к нему, вопреки категорическому императиву Канта, не как к цели, а как к средству.

— Каковы могут быть причины предательства?

— Бывает по-разному. В наиболее острых и драматических ситуациях — это желание спасти себе жизнь, избавить себя от пыток (солдат, разведчик попал в плен; арестован член подпольной организации; христианина заставляют отречься от Христа — и т. п.). Иногда — гораздо более пошлое желание не создавать себе проблем (молодой человек закрутил роман с девушкой, а она — кто бы мог подумать! — забеременела; всё, дальше его дело — сторона). Часто это вопросы выгоды (деньги, карьера и т. п.). Бывают, конечно, и более экзотические случаи. Тут может быть и желание сделать всех счастливыми, не считаясь с чувствами и судьбами отдельных людей — в том числе самых близких; и чёрный цинизм (чем хуже — тем лучше); и азарт двойного, тройного агента…

— Бывает ли предательство простительное и непростительное? Какое простительно и почему? Какое непростительно и почему?

— Тут важна корректная постановка вопроса. Либо: всякое ли предательство, совершенное по отношению ко мне, я должен прощать? Либо: могу ли я рассчитывать, что любое предательство с моей стороны будет прощено? Симметрии здесь, пожалуй, нет.

Кроме того, важно, из какой системы ценностей мы исходим. Если из «общечеловеческой» (правда, я не уверен, что такая существует), то, вероятно, на оба вопроса ответ будет отрицательным. Ибо «по-человечески» понятно, что есть поступки, простить которые не достанет сил; что есть поступки, просить за которые прощения просто кощунственно. Но какие именно это поступки — тут многое зависит от конкретных людей, ситуаций, времени, места и т. д.

Но если мы исходим из евангельской этики, то ответ на первый вопрос будет: в идеале — да, потому что не зря же мы просим в молитве Господней: «прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим». А на второй: рассчитывать — нет, но надеяться — да. Ведь Христос уже искупил, уже простил все наши грехи — нам осталось лишь покаяться, т. е. перемениться внутренне.

— Раскаявшийся предатель, которого мучает совесть, может ли найти утешение, если последствия его предательства неисправимы (например, в результате погиб друг)? В чём?

— Для безрелигиозного, атеистического сознания мне трудно представить, каким могло бы быть это утешение. Разве что попытка убедить себя в том, что и я, и мой друг — всего лишь горстка атомов, не имеющая собственной воли. Но такие радикальные воззрения встречаются крайне редко. Поэтому обычный путь для предателя — цинизм, агрессия или, наоборот, апатия, желание забыться и т. д. Нередкий исход — самоубийство: прямое и быстрое или же растянутое во времени: алкоголь, наркотики и проч.

Если же человек религиозен, если (об этом мне проще говорить) он христианин, то утешение, думается, возможно. Друг погиб — это значит, что его нет в этом мире. Но его душа жива, и друг-предатель может приложить все усилия, положить всю жизнь на то, чтобы исходатайствовать спасение душе своего друга (и, что не менее важно, позаботиться о собственной душе), — и тогда есть надежда, что в вечной жизни они встретятся не врагами, но вновь друзьями. Ну и, разумеется, если у друга была семья — помогать этой семье (если, конечно, эта помощь будет принята).

— Предательство Петра и предательство Иуды — в чем разница?

— Разница, во-первых, в причинах. Мы не знаем всех мотивов и мыслей Иуды, но очевидно, что деньги сыграли здесь существенную роль. Поступок Иуды был обдуман, спланирован и успешно осуществлён. Отречение же Петра имело причиной страх — в общем-то, извинительное чувство. С его стороны это было спонтанной реакцией на опасность. Осознав свой проступок, своё предательство, Пётр со свойственной ему эмоциональностью и порывистостью тут же раскаялся в нем.

Во-вторых, есть разница в дальнейшем поведении. Иуда, видя, какой оборот приняло дело (возможно, для него это было неожиданностью), «раскаявшись», как говорит Писание, вернул деньги первосвященникам и старейшинам со словами: «Согрешил я, предав кровь невинную». Он осознал свой грех, но ему, судя по всему, даже не пришло в голову попросить прощения у Учителя. И, скорее всего, причиной тому был не страх ареста, пыток и казни (как это было с Петром): муки совести, которые он претерпевал, были значительно сильнее тех мучений, которые могли причинить ему палачи. Нет, он просто решил: «Такое не прощают». Конечный итог нам известен: Иуда покончил с собой.

Пётр, напротив, как будто не проявляет никаких внешних признаков раскаяния, кроме горьких рыданий — но дорого ли они стоят? Он не пытается более следовать за Иисусом; он, как и прочие ученики (кроме Иоанна), побоялся подойти ко кресту. Не он снимает с креста тело Учителя; не ему приходит в голову мысль помазать тело благовониями. Но он остаётся вместе с другими учениками, с общиной, главой которой до недавнего времени был Иисус. В сердце Петра есть скорбь, есть стыд, но нет отчаяния. Он помнит, хотя и не постигает, слова Учителя о воскресении. Он не теряет надежды на прощение. И он получает желаемое: его, уже и не ученика вовсе (ангел, явившийся мироносицам, говорит: «Идите, скажите ученикам Его и Петру…»), Иисус сам спрашивает… — о чем? О причинах предательства? О гарантиях того, что подобное не повторится впредь? Нет — о любви. «Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?» И ответ у Петра может быть только один: «Да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя».

— Смысл предательства. Странный вопрос, я понимаю, но ведь должен быть какой-то смысл, например, у предательства Иуды (бывает ли страшнее?). Вот говорят же, что если бы Иуда не предал, то… Давайте поразмышляем об этом сообща.

— Если я правильно вас понял, на сей раз вопрос не о причинах, мотивах, побуждениях (о чем мы уже говорили), а, так сказать, об объективных, не зависящих от воли предателя последствиях его поступка. Ответ на этот вопрос одновременно сложен и прост. Прост потому, что ответить можно довольно кратко: любой поступок, который человек совершает по свой воле (свободной воле!), вступает во взаимодействие с волей Божественной — а Бог способен любое зло обратить во благо. Сложен же этот ответ потому, что мы не только не можем постичь Божью волю в каждом конкретном случае — мы и внутрь человека-то не можем заглянуть. В каком-то смысле человек — тайна не меньшая, чем Бог.

Что касается конкретно Иуды, то можно сказать так: его предательство привело к тому, что Иисус был арестован, допрошен, избит и казнён — а затем Он воскрес, вознёсся и ниспослал на апостолов Святого Духа; но всё же никто из христиан не будет благодарить Иуду за его поступок. Если Евангелие для нас — важнейший источник вероучения, то нам следует со всей серьёзностью отнестись вот к этим словам: «Когда же настал вечер, Он возлёг с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идёт, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся: лучше было бы этому человеку не родиться». Поэтому гётевский Мефистофель, слова которого Булгаков поставил эпиграфом к своему роману, лжёт (а впрочем, чему здесь удивляться? он — лжец и отец лжи): «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» — диавол и его служители действительно хотят зла, но благо совершает Бог, а не они.

— Бывает так, что человек оказался не готов к какой-то трудной ситуации. У меня есть знакомая, которая боялась, что может не выдержать физические страдания и предать Христа, а потому с детства готовила себя к этому, училась терпеть боль. Но когда пришло время испытаний, оказалось, что ей надо было проявить устойчивость совсем в другом. То есть фокус, в котором она держала себя, оказался неподходящим — она не заметила, что пришло время испытаний, и оказалась не готова. Предательство произошло. Как быть всегда и ко всему готовым? Что помогает человеку осуществлять верный выбор? Ведь в экстремальной ситуации мы ведём себя не вполне адекватно.

— Да, знал бы, где упадёшь — соломку б подстелил. Но мы не знаем этого. Может быть, это хорошо. Потому что в конечном счёте нам не приходится рассчитывать на собственные силы — по крайней мере, не стоит рассчитывать исключительно на них. Если мы стараемся сохранить верность Христу — то в качестве подготовки, тренировки к часу икс нам нужно ежедневно делать именно это: хранить верность Христу, т. е. делать то, что Он нам велел, соблюдать Его заповеди, не отрекаться от Него нашими делами.

Знаете, вот вы задали этот вопрос, и я подумал: такая предварительная подготовка (учиться терпеть боль и проч.) — это ведь в иных случаях может быть проявлением страха, что Бог предаст нас, не поможет в минуту испытания, отступится от человека, который оказался в ситуации жизненно важного выбора. Ну и ладно, мол: Бог от меня отвернулся, а я всё равно сильный, я от Него не отрекусь, и никто не сможет меня ни в чем упрекнуть — даже Он.

Должен признаться, что такой страх посещает и мою душу. Но я всё же надеюсь на то, что Господь не даст мне испытаний выше того, что я — с Его помощью — смогу выдержать.

— Если человек под страхом смерти отрёкся от Христа или (под страхом тюремного заключения, увольнения, разного рода неприятностей) отрёкся от близкого человека, но лишь на словах, а внутренне по-прежнему их любит — это предательство?

— Сложный вопрос. Наверное, сам этот человек ощущает себя предателем. Да и вряд ли может сохраниться та же любовь. Впрочем, глубина предательства, если можно так выразиться, бывает разной. Вспомним Оруэлла, «1984». Главный герой выдал Джулию с головой — но и он, и его мучитель-воспитатель были согласны в том, что он её не предал. Но затем он всё же предал её — тогда, когда захотел избавиться от пытки, отдав на пытку (лишь в намерении, лишь на словах!) свою возлюбленную.

Ну, а если вспомнить мучеников разных эпох, то они не соглашались отречься от Христа даже на словах, отказывались оказать малейший знак почитания («для виду») ложным богам. И именно поэтому мы их почитаем как мучеников — т. е. свидетелей истинности Евангелия.

А как же те, что всё же сказали или сделали нечто для виду? Погибли они или же спаслись? Мы этого не знаем. Но ясно, что подражать следует не им, а тем, кто был твёрд до конца, до смерти.

— Как простить себя?

— Это сложно. И тут даже не обязательно говорить о таком тяжком грехе, как предательство. Вот, к примеру, жил-был человек, весь такой благочестивый, в храм ходил, исповедовался-причащался, постился-молился — всё у него было хорошо. И вдруг — впал в блуд. Что делать? Человек умные книжки читал, знает: это смертный грех. Он сам себя отделил от Церкви. Теперь ему положена неслабая епитимья, отлучение от причастия на годы и годы… Как теперь жить? Как мог я — я! а не какой-нибудь там маловерный захожанин — сделать такое? Что обо мне батюшка подумает? Да и Господь — простит ли он меня? — И часто такое смирение паче гордости приводит к тому, что человек уходит из Церкви (что и было истинной целью диавола, когда тот подталкивал христианина ко греху). Но отпадение от Церкви происходит не по причине блуда, а именно из-за неумения и нежелания простить себя самого.

Здесь, мне кажется, уместно вспомнить эпизод из жизни преподобного Силуана Афонского, дошедший до нас в изложении приснопамятного архимандрита Софрония (Сахарова). «В какой-то праздник, когда водили в селе хороводы, Семён [мирское имя Силуана] смотрел, как один мужик, средних лет, его односельчанин, играл на гармонике и плясал. Отозвав этого мужика немного в сторону, он спросил его:

— Как же, Степан, ты можешь играть и плясать, ведь ты же убил человека?

Он убил его в пьяной драке. Тогда тот отводит Семена ещё немного далее и говорит ему:

— Знаешь ли, когда я был в остроге, то много молился Богу, чтобы простил меня, и Бог мне простил; потому я теперь спокойно играю».

— А что сложнее: простить другого или простить себя? На чем основано прощение в том и другом случае?

— Что сложнее — не знаю, ситуации могут быть очень разными. А на чем основано прощение… Тут надо сперва понять, что значит простить. Может быть, разобраться в этом будет легче, если мы посмотрим вот с какой стороны. Каждый христианин совершает те или иные грехи. Он приходит на исповедь в надежде на прощения Богом этих грехов. Что значит, что Господь простил грех? Это значит, как мне представляется, что Господь относится к нам так, как если бы этого греха не было вовсе. Можно сказать даже так: Своим прощением Бог изменяет прошлое. Вот стоят Иван или Марья, очищенные от грехов в таинстве покаяния. Ведь нет на них греха? Нет. Ну так и не было ничего! И не морочьте голову.

Вот так же, думается, и мы должны относиться к обидчикам и к себе. После каждого греха, после каждой обиды, после предательства даже — вновь и вновь, вопреки очевидности, вопреки логике, — верить человеку, вновь и вновь строить с ним отношения с чистого листа, вновь и вновь изменять прошлое. Не было греха! Не было предательства! Ничего не было. Вот он, мой ближний, предстоящий Богу. Вот я грешный, я — и мой Спаситель. Он пришёл, чтобы спасти меня и его — и, я уверен, Он спасёт нас.

Трудно выработать в себе такое отношение к человеку? Не то что трудно — невозможно. Но невозможное человекам возможно Богу.

— Когда-то где-то мне довелось прочесть утверждение, что простить можно только того, кто просит прощения, кто осознаёт свою вину и раскаивается. А как вы думаете, если человек причинил страдания и вред, но не раскаивается, не извиняется, можем ли мы его простить? В чем разница между двумя видами прощения: кающегося и нераскаянного человека?

— Разница существенная. Дело в том, что Господь настаивает на активном выяснении отношений, а не на молчаливом всепрощении. «Если, — говорит Он, — согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрёл ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою ещё одного или двух, дабы устами двух или трёх свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18:15–17). Т. е. упорство в грехе, гордость, нежелание признать свой проступок — всё это ведёт к разрыву отношений. Человек с милостивым сердцем, конечно, даже и в таких условиях может простить своего обидчика — но последнему, скорее всего, это не принесёт никакой пользы, а лишь подаст повод для озлобления.

Такое понимание отражено и в церковных канонах, и в уголовном праве. Глава государства (по крайней мере, таковы юридические нормы в России) может помиловать только того, кто просит о помиловании — т. е. признает свою вину и просит прощения. Церковь может воссоединить с собой человека, сколь угодно тяжко согрешившего, давно уже отлучённого, но только если он принесёт покаяние.

— И в заключение: можно ли сказать, что в наши дни представления о предательстве изменились по сравнению с предыдущими эпохами?

— Не совсем так. Я бы сказал, что изменилось восприятие поступков, которые раньше однозначно бы воспринимались как предательство. Если вернуться к началу нашего разговора, то мы определили предательство как обман, надругательство над чьим-либо доверием. Так вот: сейчас, как кажется, люди меньше склонны верить друг другу, раскрываться навстречу друг другу. Муж ушёл от жены — ну что же, их брак исчерпал себя. (И, что характерно, так думают не только «третьи лица», но и сами супруги.) Человек перешёл на другую работу — ну что же, каждому необходим карьерный рост, прибавка в зарплате и проч. И уже исчезает отношение к работе как к общему делу, как к служению. Мать отказалась от ребёнка в роддоме — ну что же, зато родила, не сделала аборт; это, в конце концов, её право. И так далее. Т. е. существенным образом изменились представления о некоторых типах человеческих отношений. Налицо желание максимально освободить себя и других от ответственности: «так сложилось; это его право; лучше так, чем по-другому».

— А надо ли стараться вернуться назад, к более острым и более ответственным человеческим отношениям?

— Думаю, что да, хотя и не во всем это возможно и желательно. Выше я привёл пример с работой — он, наверное, создаёт диссонанс рядом с двумя другими, куда более трагическими. И в самом деле, отношение к работе сильно зависит от типа общества, от взаимоотношений людей. Для японца фирма, корпорация — это (говорят) как семья. А для американца — only business. И здесь вряд ли имеет смысл что-то менять. Но именно в межличностных отношениях — да, конечно. Потому что «другой» — это не только наш партнёр, не только субъект права, не только наш друг, родственник, сосед, но и один из тех, кого пришёл спасти Христос. И потому мерой отношений между человеком и человеком, между человеком и Богом в наши дни, как и прежде, является Евангелие. И нам нужно не переписывать его, а менять нашу жизнь в соответствии с ним. Менять её так, чтобы мы сердцем, нелицемерно смогли услышать Благую Весть и, в свою очередь, стать её глашатаями для других людей.

Беседовала Светлана КОППЕЛ-КОВТУН
Клуб православных литераторов «Омилия» (http://omiliya.org/)

Страсти Господни начинаются, в сущности, в день входа Господня в Иерусалим.

Вход Господень в Иерусалим — один из самых трагических праздников, который нам приходится пережить. В нем, как будто, всё двоится. Есть ряд событий очевидных, которые обращают на себя внимание, и есть какая-то глубина этих событий, которая почти неприметна и которая носит уже на себе печать Страстей Господних. Внешне — торжество. Господь въезжает в Иерусалим как царь, на Нем исполняется пророчество: Не бойся, дщерь Иерусалима, твой Царь входит к тебе кроткий, восседающий на ослице…

Он окружен учениками; народ, который в течение последних недель видел славу Божию, проявляющуюся в Нем, встречает Его ликующе, невзирая на негодование первосвященников, фарисеев, книжников, на негодование и сопротивление политических вождей, люди встречают Его с восторгом, постилают на Его пути пальмовые ветви, снимают с себя одежду, чтобы Он прошел по ней. Кричат «Осанна!» (красуйся), Сын Давидов, Царь Израилев!» и, казалось бы, это — торжественное шествие; казалось бы — мы можем ликовать вместе с народом; но когда мы вдумываемся в события последующих дней, мы видим, что тут, во всяком случае, какое-то трагическое недоразумение, потому что это торжество, эта радость народная, непонятным, как будто, образом, превращается через несколько дней в ярость, в ненависть толпы, которая перед Пилатом будет кричать: Распни, распни Его! Не Его — Варавву нам отдай!.. Понять это можно только так, мне кажется, что как бы глубже слоем, чем это внешнее торжество, на всем этом событии лежит именно недоразумение.

Встречают Христа как царя, ожидают в Нем политического вождя; до сих пор Он скрывался, теперь Он открыто въезжает в город со Своими учениками. Люди думали, что приближается время, когда Он возьмет в Свои руки судьбы Израиля, когда настанет время политической, государственной и общественной независимости еврейского народа, когда наступит время возмездия язычникам, мести Израиля, когда они воцарятся, восторжествуют. Они ожидали, что кончается время их унижения и начинается слава — последняя, победная слава Израиля.

А Христос вступает в Иерусалим, как кроткий Царь, Царство Которого не от мира сего; Он пришел принести это Царство в сердца человеческие. Он пришел установить новое Царство, от которого страшно становится человеческому сердцу потому что это — Царство совершенной, самоотверженной любви, самоотречения. Царство изгнанничества ради правды и ради истины, Царство, которое пока всецело в человеческих сердцах и определяется пока только тем, что в чьих-то сердцах — немногочисленных или многих — единственным Царем является Господь Бог. Люди ожидали от Него земной победы, обеспеченности, покоя, устойчивости — Христос им предлагает оторваться от земли, стать бездомными странниками, проповедниками этого Царства, которое и самому человеку бывает так страшно…

И вот, эти люди, которые встречали Его в Вербное Воскресенье с таким торжеством, теперь восстали на Него с таким негодованием и ненавистью, с непримиримой ненавистью, потому что Он обманул все их надежды. Жить без надежды человек едва ли может, но воспламениться надеждой, когда она уже угасла, и увидеть эту надежду поруганной — порой бывает невыносимо, и тот, кто явился причиной такого поругания, падения последней надежды, едва ли может надеяться на милость человеческую; это случилось со Христом.

Поэтому вход Господень в Иерусалим весь находится под знаком недоразумения, весь уже носит печать Страстных дней. Окруженный ликующей толпой Христос всё больше и больше погружается в одиночество; ученики ожидают чего-то, чего Он им не предлагает, окружающий народ встречает Его потому, что думает, что Он — иной, и Христос шаг за шагом вступает в этот град «побивающий пророков», и приближается к одиночеству Гефсиманской ночи.

Это первое, что мы видим у преддверия Страстей Господних. Затем дни — дни споров, пререканий, которые постепенно приводят к последней развязке, к предательству Иуды, к Гефсиманской ночи, и к Распятию. И вот из этих событий мне хочется остановиться на некоторых; первое — это Гефсиманская ночь.

Гефсиманская ночь, это предел оставленности человеческой помощью, человеческой любовью, это час, когда Спаситель Христос остается один — один со Своей человеческой судьбой в момент, когда эта человеческая судьба вся сводится и сосредоточена только на одном: на грядущей смерти. Христос, после Тайной Вечери вышел в ночную тьму со Своими учениками; Он ушел за Кедрон в сад Гефсиманский; Он знает, что грядет время, когда Он будет отдан в руки человек грешных и начнется над Ним расправа — расправа человеческого греха над Божественной милостью, потому что эта Божественная милость оказалась для них обманом — она предлагает небо, когда земля требует своего…

Христос просит Своих учеников побыть с Ним, основная группа остается в одном месте, немножко дальше Он уводит с Собой троих: Петра, Иакова и Иоанна ~ тех самых, которые видели чудо Его преображения — и просит их бдеть и не спать; и Он уходит на короткое расстояние и начинает молиться. В этом предсмертном борении (не потому что телесная смерть для Него уже наступила, а потому что это момент, когда слова Христовы, сказанные на Тайной Вечери, «никто Моей жизни не отнимает от Меня, Я Сам её даю» должны стать живой, трагической реальностью) то, что было целью и намерением Воплощения, теперь делается неминуемым событием следующего мгновения. То, что Христос намерен был принять, то, о чем Он знал, что это будет Его судьбой, теперь уже неминуемо будет, уже приближается, уже касается Его; и Христос, истинный Бог и истинный человек, стоит перед лицом смерти. И вот здесь одиночество особенно трагично: три человека, самые близкие, самые родные, в нескольких шагах от Него засыпают от усталости, от тоски, от того, что слишком много пришлось пережить за последние дни… Христос остался в этой ночной тьме один -, один в Своей молитве к Отцу; и, казалось бы, эта молитва должна пробить небеса, должна разорвать тьму ночную, она должна была бы быть живым мостом между душой Страдальца и душой Отца — и этого не случается; не только ночь всё темнее, не только ученики спят, но и Отец остаётся в безмолвии: в этой страшной ночи искупления и Бог безмолвствует…

Когда мы читаем евангельские страницы, то видим, с какой отзывчивостью Спаситель отвечает на каждую мольбу приходящего к Нему с болезнью, с тоской, с грехом, даже со смертью; Христос обещал, что если у кого будет веры с горчичное зерно, он сможет двигать горами: и вот, в этой трагической ночи ничего не случается. Вся вера, вся праведность Сына разбивается, как волна об скалу, об это молчание земли и неба. Если бы небо ответило отказом, было бы легче. Вы помните, как Сирофиникиянка из пределов Сидонских молила Христа об исцелении дочери, как Христос её убеждал, что этому не надлежит быть, как бы вызывая её этим на всё больший и больший подвиг веры, совершенного доверия Богу, и когда она это доверие засвидетельствовала с предельной силой Он даровал ей исцеление. Отказ за отказом падал на неё, но каждый отказ был как бы поводом нового движения веры в ней. Здесь же небо молчит, отказа нет, ответа нет. Я сейчас не хочу вдаваться в причины и объяснения — это нас отвело бы от острого сознания того, что происходит — небо и земля оставили до конца Спасителя перед лицом смерти. После третьего моления Ангел подошел укрепить Его, после того, как кровавым потом была покрыта земля, изныла предсмертной тоской человеческая грудь…

Теперь следующий момент: суд у Пилата, Христос отдается на неправедный суд — и этот суд не находит в Нем вины. Желая чем-то удовлетворить толпу, Пилат повелевает Невинного бить. Невинный терпит удары, насмешки, терновый венец, красную хламиду, и выводится перед лицом толпы. «Вот человек!» Эти слова значат в простом смысле: «Вот Тот, Кого вы предали мне, вот Он». Но если задуматься над ними, то действительно мы здесь видим человека — во всей его наготе.

Что осталось от Царя, Сына Давидова? Посмешище. Что осталось от Того, Кто проповедовал, целил, словом побеждал? Пленник, который не имеет ни слова в свою защиту, просто человек, не кто-то, не Иисус, а пленник безымянный, в котором остаётся только его облик.

Мне довелось раз посмотреть на человека. Это было сразу после освобождения Парижа; изменников, предателей ловили, иногда судили, иногда убивали, а до этого часто водили по улицам и издевались над ними. Поймали одного человека, который многих предал на смерть, который не заслуживал, по суду человеческому, ни сострадания, ни милости. Я выходил из дому, и толпа его вела мимо нашего подъезда. Он был в обычном своем костюме, но испачканном, беспорядочном…

Полголовы его было обрито, лицо его было отмечено подтёками, толпа его забросала грязью. Я знал, кто этот человек, поэтому я не мог по первому движению души видеть в нем страдальца и мученика. По первой мысли это был пойманный злодей, и однако эта мысль не только не задержалась, но и не мелькнула в голове. То, что я видел, был просто человек, все его другие свойства исчезли.

Был ли он злодей, сколько крови он пролил, сколько семей лишил мужей, отцов, братьев и сестер — всё это не вспомнилось, потому что в этой предельной, ужасной нищете, в этом предельном уничижении ничего не осталось кроме просто человека. И в течение многих часов передо мной стоял образ, двоящийся образ этого человека и Христа Спасителя, и я не мог разделить одного от другого. Суд у Пилата и суд толпы, расправа народная тут и там, и перед ужасом того, что можно сделать над человеком и с человеком всё остальное стиралось. Оставалось только: «Се человек!» Это другой образ, который я хотел вам напомнить; третье — Распятие.

На Голгофу поднималось три человека, три злодея: Иисус из Назарета и два других. В толпе, вероятно, было некоторое недоумение; за эти дни многие, вероятно, обсуждали судьбу Иисуса и Его личность; Он был иной — не один из трех. Он как-то выделялся: для одних тем, что Он, побежденный самозванец, сейчас должен пережить заслуженное Им; для других Он еще оставался неразгаданной тайной; до последней минуты, до последнего вздоха, можно было, кажется, чего-то ожидать…

Этих троих распяли; сначала от боли, от отчаяния, от гнева побежденности два других разбойника бились и кричали и Его поносили: Названный Царь Иудейский, помоги, а если не можешь, то кто же ты такой? — но постепенно смерть начала покорять эти души и эти тела. Один продолжал Его поносить и продолжал ненавидеть свою судьбу, другой что-то прозрел. Что случилось?

Все они, все трое были распяты по человеческому суду; судили неправедные судьи; судили такие же люди, грешные, злобные, как и сами разбойники, — только которым житейски больше повезло. Один из разбойников увидел и пережил только неправду этого человеческого суда, другой прозрел за человеческим судом суд Божий; человеческий суд был неправеден тем, что человек человека осудить, тем более засудить не может; однако он был праведен тем, что суд Божий через человеческую неправду застиг человеческий грех. Один из разбойников, видя своих судей и зная, что они собой представляют, не мог принять своей судьбы; другой, взглянув на Иисуса и что-то увидав в Нем, понял, что за человеческой неправдой стояла Божественная страшная правда и что Иисус из Назарета, осужденный невинно, является каким-то свидетельством того, что здесь, на Голгофе совершается какое-то непостижимое Божие дело, что смерть каждого из них является чем-то предначертанным и осмысленным Божиею Премудростью — потому именно, что умирает Праведник, ничем не прикоснувшийся ко злу, что человеческая неправда приковавшая, пригвоздившая всех троих к древу смерти, служит только орудием для судеб Божиих, и он душой обернулся и сказал: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем.»

Это относится не только к двум разбойникам, но и к нам, постоянно, в нашей жизни. Когда мы грешим, творим зло, когда нас постигает несчастье, когда мы видим последствия своего греха, нам часто приходится говорить: Господи, любой ценой -только выведи меня из этого ужаса… Если бы Сам Господь явился и повелел вам взять на себя какой-то подвиг труда и страданья, мы вероятно бы это сделали хотя бы на время; но Бог этого не делает. В ответ на наш крик «любой ценой» Бог насылает на нас простую, обыденную неправду земли. Нас унижают, на нас лгут, нас оскорбляют, нас утесняют, нашу жизнь делают тяжелой, и нам кажется, что всё это не может быть делом Божиим, плодом Божиего суда, что Бог должен Свою правду творить праведными путями, не через неправду людскую, и мы тогда, как разбойник, повешенный по левую сторону креста, отвергаем собственное спасение через человеческую неправду, потому что требуем от Бога исцеления путем Божественной Правды.

И эта Божественная правда есть, и она целительно водружена перед нами — это Христос, невинно страдающий, это Христос, Который искупает мир и спасает нас Своей смертью и кровью под ударами человеческой злобы… Но и мимо этого мы проходим, потому что и этого мы не принимаем. Если мы только сумели бы хоть на момент прозреть насквозь, через человеческую неправду, судьбы Божии, то всё меняется, и исполняется слово апостола верующему; всё меняется и содействует ко спасению.

И Христос умирает… Часто приходится слышать, будто непонятно, чем смерть Христа была таким событием, что могла оправдать и спасти человечество? Она не была ужаснее, по-видимому, смерти двух разбойников, которые вместе с Ним умирали на кресте; она, вероятно, была гораздо менее мучительна, чем смерть многих мучеников, которые исстрадались в пытках — и в древности и в наши времена; что же есть в смерти Христа такого, что делает её единственной, неповторимой? То ли, что умирает на кресте Сын Божий, потому что по Божеству Своему не умирает Бог? Что же случается? Что делает эту смерть единственной, из ряда вон выходящей, неповторимой смертью?

Смерть каждого человека является плодом постепенного вымирания, даже когда это вымирание соответствует постепенному созреванию его души, как апостол Павел говорит: Внешняя храмина моя разрушается, но крепнет дух – даже тогда человеческое тело, человеческое естество постепенно клонится к земле с тем, чтобы земля его приняла и он вернул бы ей всё, что от неё получил. Смерть человека является плодом падения и греха, т.е. в конечном итоге — плодом разобщенности человека с Богом; именно потому, что человек оторвался от источника жизни, он может умереть; но не так со Христом.

Во Христе человеческое естество и Божественное были соединены совершенно и навеки, соединены без смешения. Соединены так, что Христос есть истинный человек и истинный Бог, но уже навсегда Бог и человек. В этом соединении человечества и Божества человечество Христово в самом чуде Его Воплощения делается бессмертным. Когда священник причащается Святых Таинств от руки архиерея, ему говорятся слова: Пречистое, Святое, Бессмертное Тело Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа преподается тебе! Бессмертное Тело- это тело нетленно…

Оно будет лежать во гробе и останется неприкосновенным для тления. Это тело, которое соединилось с Божеством; по Своему человечеству, ввиду этого соединения Христос, как человек, бессмертен. Для нас смерть является уродливой, но неминуемой; для Христа смерть невозможна и противоестественна; бессмертный по одному соединению с Богом, человек Иисус не может умереть — и однако Он рождается для смерти. Он берет на Себя все последствия человеческого греха: жаждет, утомляется, голодает, терпит страдания и умирает; не потому, чтобы это было естественно Ему, а потому, что Он во всем захотел уподобиться человеку, все испытать захотел, чтобы человека спасти; как говорит апостол Павел: Будучи во всем испытан Он может и испытуемым сострадать… Умирание Христа не есть распад обветшалой человечности, это насильственное вырывание бессмертной души из бессмертного тела. Это вольная, в полном смысле слова, смерть, — потому что это смерть невозможная. «0, Жизнь вечная, как это Ты умираешь?» говорит одна из стихир на службе 12-ти Евангелий. Этим смерть Христа достигает по своему ужасу далеко за пределы всякой страдальческой смерти и остается неповторимой и единственной, делом непостижимой любви, о котором Филарет Московский говорит: Отец — распинающая любовь, Сын — любовь распятая…

И вот, перед этими событиями нам надлежит простоять в течение целой недели. Это больше, чем наши силы могли бы вынести, если бы в нас было только немножко больше чуткости. Мы только потому можем из года в год переживать краешком души совершающееся в эти дни, что мы слишком нечутки, слишком безжизненны, — и вступая каждый год в Страстные дни, мы должны быть готовы к тому, чтобы что-то — если мы молитвенно, с любовью откроемся к воздействию этих дней — навсегда надорвалось в нашей душе, чтобы смерть Христова и Христовы страдания унесли из нашей жизни всё, или хоть часть того, что несовместимо с этим событием.

Часто мы с ужасом задумываемся над тем, что же это были за люди, которые участвовали в распятии Христа? К сожалению это были люди такие же как мы, это не были особые изверги, это не были люди, которые по своей жестокости, или греховности превосходили бы нас, это были люди, движимые обычными нашими страстями. Мы не можем сказать: Если бы мы жили тогда, мы не были бы участниками этих событий… Мы были бы участниками этих событий, если бы только в нас сохранились те же свойства, которые и сейчас качествуют в нас. Посмотрите на Пилата — чем он плох? Чем он стал участником распятия? Трусливостью, малодушием, боязнью за свою карьеру, боязнью за свою семью, боязнью за свою жизнь. Посмотрите на толпу народа — почему она кричала: Распни, распни Его? — Она озлилась на Того, Который обманул надежды её. Посмотрите на других людей, всех: один отстаивал ветхозаветную истину и правду, как он её понимал, не так, как Бог её провозглашал; другой, мимо правды Божией, хотел политической победы; другие просто с ужасом думали о том, что же такое может собою представлять Царство Божие, которое зиждется на любви, т.е. на жертве каждого ради каждого, на самоотречении, каждого ради всех, и ради каждого… Каждый человек вокруг Христа, включая и воинов, которым не было никакого дела до того, кого они распинали, потому что это их «обязанность», а ответственно начальство — они нравственно безответственны — все имели те же самые побуждения, которые нас подвигают к тому, чтобы творить неправду на каждом шагу нашей жизни…

И вот перед этими событиями мы стоим, и в эти события нам надлежит погрузиться. Дай нам Бог хоть что-то пережить, хоть что-то в своей душе унести. Заставить себя пережить нельзя ничего — поэтому можно только войти в эту толпу народную, и вместе с толпой следовать за каждым событием этой недели. Некоторые вещи нам удастся пережить ярко, некоторых вещей мы сейчас не переживем, но в какой-то момент нашей жизни они могут предстать перед нами с душераздирающей силой, и решить нашу судьбу…

Пройдем в этой толпе — с Божией Матерью, с апостолами, с первосвященниками, фарисеями, воинами, больными, которых исцелил Христос, грешниками, которых Он прощал, врагами Христа, которые старались Его уловить, недоуменной толпой, которая не знала, в какую сторону податься. Вмешаемся в эту человеческую массу людей и посмотрим в каждый момент, куда мы принадлежим: Пилат, Иуда, недоуменный зевака, всегда колеблющийся человек, который никогда не возьмет ответственности, разбойник одесную и разбойник ошуюю, или кто же, в конце концов, я? И мы увидим, что в разные моменты мы окажемся разными людьми. И вот, если подвести итог в конце недели или в течение наступающего времени тому, что пережито, станет вероятно грустно и больно, но если эта боль будет сильная и острая, и если эта грусть будет искренняя, они могут нас подвигнуть к тому, чтобы стать немножко более Христовыми, чем мы есть.

 Ежедневное интернет-издание «Православие и мир» (http://www.pravmir.ru/)

Сегодня, возлюбленные братья и сестры, мы празднуем Благовещение Божией Матери. Чтобы не только понять, но и восчувствовать значение этого великого праздника, нам необходимо устремить свой внутренний взор к тому моменту, когда первому человеку после его грехопадения было дано обетование о том, что семя жены сотрет главу змия. Церковь Христова возвещает, что день Благовещения положил начало нашему спасению. И то, что некогда являлось тайной, в этот день было приоткрыто человечеству. Эта тайна была сокрыта в Промысле Св. Троицы, предрешившей создать человека, который, в силу Божественной помощи и в силу своих дарований, восходил бы по ступеням духовного совершенства и, наконец, достиг с помощью Божией обожения. Но Святая Троица предведала, что даже самый благонамеренный человек не может устоять в истине. Тогда и было предрешено послать в мир вторую Ипостась Св. Троицы, Сына Божия, для того, чтобы спасти человечество от греха.

Вот в чем заключалась великая тайна. Эту тайну частично открыл Господь первозданному человеку, предуведомив его, что семя жены сотрет главу змия. И человек ожидал того благодатного времени, когда откроется в совершенстве эта величайшая тайна. Должен был явиться Сын Божий на землю, восприняв естество человеческое.

Необходимо было, возлюбленные братья и сестры, чтобы само человечество подготовило жилище для Бога Слова. Необходимо было подготовить такого человека, который бы вместил в себе совокупность всех добродетелей, а наипаче смирения.

В первозданном человечестве, в его потомстве еще не родился такой человек. Рождались великие мужи ветхозаветной Церкви, но не рождалось жен, которые были бы достойны стать вместилищем Божества. Для этого, очевидно, нужно было не одно поколение людей. Проходили десятилетия, сотни лет, тысячелетия, появлялись мужи, которые все более приоткрывали завесу тайны Божией. Явился пророк Исайя, который возвестил, что наступит время, когда Дева зачнет во чреве и родит Сына, и нарекут Ему имя Еммануил, что значит «с нами Бог». И люди по-прежнему продолжали ожидать исполнения обетования Божия. Ожидали они долго — 5508 лет. И вот, наконец, наступил тот великий день, когда радостная весть снизошла на землю. Эта весть была возвещена Пречистой Деве Марии, Которая была подготовлена Духом Святым к величайшей миссии.

Итак, наступил великий день. Пречистая Дева Мария находилась тогда в Назарете, в доме праведного Иосифа, совершая путь Господень. Архангел Гавриил, по повелению Божию, явился в Ее келью и с любовию возвестил: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!» Он возвестил, что Дух Святый найдет на Нее, потому и рождаемое от Нее наречется Сыном Божиим.

Пречистая Дева Мария не усомнилась в том, что сказал Ей Ангел, но Она не могла поверить великому радованию, поверить той миссии, к которой Она призывалась. Слишком великой казалась для Нее, немощного человека, эта миссия. Кроме того, небесная весть Архангела Гавриила не совсем была понятна человеческому разуму. Ведь рождение происходит от мужа и жены. Но как это может совершиться, недоумевала Пречистая Дева, когда Она не знала мужа?! Вот какой вопрос волновал Пречистую Деву Марию. И тогда, чтобы примирить человеческий разум с Божественной силой, Архангел Гавриил возвестил Ей, что Дух Святый найдет на Нее и сила Всевышнего осенит Ее, т. е. то, что произойдет, превзойдет человеческое естество, совершится по силе и действию Св. Духа. И тогда Она всецело предала Себя воле Божественной и сказала: «Се раба Господня, да будет Мне по глаголу Твоему». В этих словах Пречистой Девы Марии мы видим полное согласие с волей Бо-жией, желание служить имени Господню, домостроительству Бо-жию, спасению человечества.

Вот, возлюбленные братья и сестры, какое великое событие мы с вами сегодня вспоминаем. Поистине великая это тайна — начало Боговоплощения, которое совершилось ради спасения всего человечества и каждого из нас.

Возблагодарим же Господа за Его великую к нам милость, за Его великую любовь! Возблагодарим и Пречистую Деву Марию, Которая послужила величайшим орудием нашего спасения. Будем просить, чтобы Ее молитвами Господь укрепил нас на спасительном пути, чтобы сохранить нам веру непорочно и сподобиться вечной блаженной жизни, вечного радования, которое уготовал Господь любящим Его. Аминь.

Портал «Азбука веры» (http://azbyka.ru/)

Происхождение праздника, его смысл и значение

Благовещение Пресвятой Богородицы — праздник, посвященный воспоминанию и прославлению события, описанного в Евангелии от Луки (Лк. 1:26—38).

У древних христиан этот праздник носил различные наименования: Зачатие Христа, Благовещение о Христе, Начало искупления, Благовещение Ангела Марии; и только в VII веке на Востоке и Западе ему было усвоено наименование Благовещения Пресвятой Богородицы.

Установление праздника принадлежит самой глубокой древности. Празднование Благовещения известно уже в III веке (См.: Слово святого Григория Чудотворца на Благовещение). В своих беседах святой Иоанн Златоуст и блаженный Августин называют Благовещение древним и обычным церковным праздником. В течение V-VIII вв., вследствие появления ересей, уничижавших Лицо Богоматери, праздник особенно был возвеличен в Церкви. В VIII в. святой Иоанн Дамаскин и Феофан, митрополит Никейский, составили каноны на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, которые и теперь поются Церковью.

Когда «оскуде князь от Иуды, время наста прочее (уже), в немже явится языков (народов) надежда — Христос». Тогда «послан бысть (Архангел) Гавриил к Деве Марии и возвести Ей неизглаголанную радость, яко безсеменно зачнет и не истлеет. Родиши бо Сына, Превечнаго Бога, да спасет люди Своя от грех их». Благовещением открывается «еже от века таинство», «Совет Превечный» Пресвятой Троицы о Боговоплощении для спасения людей от грехов их. Через Благовещение Ангела становится известным «Совет Вышняго», изначальный и истинный, таинство, прежде веков предопределенное Отцом, проводимое всеведущим Богом, предсказанное пророками, ныне же ставшее явным: Бог (Слово) вочеловечился, приняв плоть от Девы — «во утробу вселися Девичу предочищенную Духом».

Это великое таинство Боговоплощения в начале не было известно даже Ангелам и, будучи соблюдаемым прежде всех веков, было доверено одному Архангелу Гавриилу, служителю чуда воплощения, «великому воеводе Невещественных», и он, пришедши в Назарет, поведал об этом Чистой Деве Марии.

Песнопения службы Благовещения указывают на непостижимость для человеческого разума образа воплощения и рождения во плоти Сына Божия.

Но когда угодно Богу, то и необычное и «преславное» удобно совершается и побеждается порядок природы («естества чин»). Бог воплощается неизреченным и непостижимым образом «паче слова и смысла», как Сам знает. Ограниченному человеческому разуму и даже уму Ангельскому непостижимо то, что «Бог в человецех, Невместимый в ложеснах, Безлетный в лето: и еже преславнее, яко и зачатие безсеменно, и истощание несказанно, и таинство елико. Бог бо истощавается и воплощается, и зиждется, Ангелу к Чистей зачатие глаголавшу».

«О, таинства! Образ истощания неведом, богатство благости несказанно. Ангел служит чудеси: Девича утроба Сына приемлет: Дух Святый низпосылается: Отец свыше благоволит: и изменение общим творится советом».

Воплощенное домостроительство (слав. «смотрение») о спасении мира есть действие во всей полноте Единотройческого Божества: Отец благоволит, Дух Святой низпосылается и Сын воплощается, спасение («изменение» — воссоздание) «общим творится советом». И в Богородицу вся полнота Божества «вселися телесне, благоволением Отца Присносущного и содействием Всесвятаго Духа».

Как непостижимо было само воплощение Бога Слова и сверхъестественно (превыше законов природы) зачатие от Святого Духа, так неизреченно, непостижимо для человеческого ума и то, что по Рождестве Родившая осталась Девой, ибо Она «в рождестве матерскаго избежала еси тленнаго естества, и превыши сущи», «неискусомужно» и «без нетления» родив Сына, по рождестве пребыла Чистая Приснодева.

В Боговоплощении была явлена высшая степень любви Божией к падшему человеку. Сын Божий воплотился, вочеловечился, чтобы воссоздать человека, исполнить его «всяческия славы», возвратить утерянное Богообщение.

Сын Божий «Отцу Соприсносущный, Собезначальный и Сопрестольный, щедротство прием и человеколюбную милость, Себе постави во истощание».

Ради этого милосердия и человеколюбивой милости к людям Сын Божий уничижил Себя (слав, «постави во истощание»), ради человека истощил внешние, свойственные Богу величие и славу, смирил Себя, чтобы приблизиться в вочеловечении к Своим падшим сынам: «Соприсносущное Слово Пребезначальнаго Отца, не разлучився горних, ныне предста дольним, ради крайняго благоутробия: милость прием, еже на ны поползновения, и Адамову нищету восприем, вообразися в чуждее».

Своим воплощением Бог показал, что любовь есть сущность Его Божественного Бытия, что Он есть любовь (1Ин. 4:8, 16). Только безграничная любовь могла побудить Бога сойти к человеку, облечься в «перстность» человеческого тела, воплощением соединиться с человеком, взять на себя грехи всего мира, спасти человека от смерти и соделать сыном Света, способным к бессмертной, вечной жизни в Богообщении (Ин. 3:16; 1 Ин. 4:9—10; 2 Кор 5:19; Рим. 5:8).

«Се воззвание ныне явися нам: паче слова Бог человеком соединяется; Архангеловым гласом прелесть отгоняется: Дева бо приемлет радость, земная быша небо, мир разрешися первыя клятвы». «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу». «Да веселятся небеса, и радуется земля», — восклицает Церковь устами святого песнотворца Иоанна Дамаскина. Поистине, это радость и небесных и земных, ибо с пришествием Христа на землю «нижняя с вышними совокупляются, Адам обновляется» и весь человеческий род, «сень нашего естества становится храмом Божиим, обожаясь Божеством».

«Еже от века таинство открывается днесь, и Сын Божий, Сын Человечь бывает, да худшее восприем (т.е. человеческое естество), подаст ми лучшее (т.е. спасение, обожение). Солгася (обманулся) древле Адам, и Бог вожделев быти не бысть: Человек бывает Бог (Бог становится человеком), да бога Адама соделает (да обожит Адама). Да веселится тварь, да ликовствует естество (природа), яко Архангел Деве со страхом предстоит и, еже «радуйся», приносит печали сопротивное (в противоположность бывшей печали). За милосердие (по сострадательной милости) вочеловечившийся Боже наш, слава Тебе».

Вместе с радостью об избавлении, обновлении, воссоздании нашего тленного естества через Боговоплощение, в богослужебных песнопениях Благовещения много места уделяется и восхвалению Той, Которая послужила этой великой тайне — Приснодеве Марии. «Радуйся, Обрадованная, Господь с Тобою», — приветствует Церковь Богоматерь Архангельским приветствием. «Всяк земнородный, все люди да воспрянут в радости, просвещаемые Духом Божиим, а с ними да торжествуют и бесплотные Ангелы, преклоняясь перед священным торжеством Богоматери и восклицая: Радуйся, Всеблаженная Богородица, Чистая Приснодева». «Все (о, Богородице) изумилось Божественной славе Твоей; ибо Ты, не познавшая брака, имела во чреве Всевышнего Бога и родила Превечного Сына, даруя мир всем, прославляющим Тебя».

Через Боговоплощение совершается спасение, обожение человеческого естества. Послужила же сему таинству Пречистая Дева Мария, которая как совершеннейший и святейший Человек обрела благодать перед Богом — «Еяже никогдаже обрете другая» — и сподобилась быть Материю воплотившегося Бога Слова, «благоволившего Ею избавити человеческое тленное существо». Спасение человека Бог содевает не без человека, не без его соучастия в спасении, как богочеловеческом деле. И в лице Богоматери, Которая показала величайшую святость, глубочайшее смирение перед Богом, перед тайной воплощения, как бы сама тварь добровольно принимает участие в богочеловеческом деле спасения.

Поэтому в богослужении Благовещения вместе с Архангельским «Радуйся», Церковь, обращаясь к Богоматери, послужившей тайне Боговоплощения, взывает: «Радуйся, Еюже радость возсияет: Радуйся, Еюже клятва исчезнет. Радуйся, падшаго Адама воззвание: Радуйся, слез Евиных избавление. Радуйся, утробо Божественнаго воплощения. Радуйся, Еюже обновляется тварь: Радуйся, Невесто Неневестная».

В песнопениях службы Благовещению мы находим объяснение многих истин, касающихся тайны спасения людей через Боговоплощение. Но полного понимания христианских истин о Воплощении, Кресте и Воскресении Господа Иисуса Христа мы можем достичь, изучая другие двунадесятые праздники: Рождество Христово, Богоявление, Преображение, Воздвижение Креста Господня, службы Пасхи и Страстной седмицы.

Портал «азбука веры» (http://azbyka.ru/)

Скачать:

Канон Благовещанию Богородицы (RTF)
Акафист Благовещению Пресвятой Богородицы (RTF)

Весь Иерусалим всколыхнулся от вести о величайшем чуде воскрешения Господом Иисусом Христом четверодневного мертвеца Лазаря. Надо было встретить со славой невиданного миром Чудотворца, сотворившего такое неслыханное чудо.

Народ, бывший в подчинении у римлян, не мог приготовить пышного триумфа, и торжественный вход Господа Иисуса в Иерусалим носил совсем иную печать, чем триумф римских императоров и полководцев. Эта святая печать была за сотни лет предсказана пророком Захарией, так говорившим: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (Зах. 9, 9).

Народ постилал свои одежды на дороге пред Иисусом, размахивая пальмовыми ветвями, и в восторге восклицал: «Осанна в вышних! Благословен Царь, грядущий во имя Господне! Мир на небесах и слава в вышних!»

Господа Иисуса Христа встречали не как царя славы земной, а как духовного Царя. Ему кричали «Осанна!», что значит «спаси же». В Нем видели Спасителя и вождя к высшей славе.

Казалось бы, радостью должно было наполниться сердце Господа Иисуса, а Он, глядя на Иерусалим со спуска горы, плакал, и обильные слезы струились по ланитам Его. Он, Всеведущий Сын Божий, знал, что неверный народ еврейский уже через пять дней будет кричать пред Понтием Пилатом: «Распни, распни Его!»

Пред Его духовными очами развернулась страшная картина тягчайшего наказания, которому подвергнет Отец Его Небесный этот жестоковыйный и неверный народ за убийство Его. Он видел неописуемые ужасы осады и разрушения Иерусалима римскими полководцами Веспасианом и Титом, и в слезах говорил Он: «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих; ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду. И разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего» (Лк. 19, 42-44).

Видано ли было когда-нибудь на свете, чтобы царь, которого торжественно встречал народ, обливался слезами? А ведь Иисуса встречали именно как Царя.

Страхом и злобой наполнились сердца врагов Его, и они сказали Иисусу: «Слышишь ли Ты, что кричат Твои ученики? Запрети им». Они не понимали того, что если ученики замолчат, то камни возопиют, как сказал им Иисус.

Пришли к Иерусалимскому храму, и здесь внезапно плачущее и кроткое сердце Иисусово наполнилось царственным гневом. Как смеют осквернять храм Его продажей животных и разменом денег?! Бичом изгнал Он торжников из храма и опрокинул столы менял.

Но тут Его окружила толпа страдальцев и больных. И опять гнев Его сменился кротостью и милосердием – и Он исцелил всех. Этим делом милосердия закончился Его Вход в Иерусалим.

В благоговении и священном восторге склоним свои головы пред Спасителем и Царем нашим. Не забудем никогда Его слов, обращенных к Иерусалиму: «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему».

Не забудем и Его священного гнева, сменившего Его слезы, и подумаем, не урок ли это и для нас, среди которых тоже немало жестоковыйных.

Разве мало в жизни нашей дней посещения Божьего, которых мы не замечаем и не сознаем, что они служат к миру и спасению нашему?

Многократны и многообразны дни посещения нашего Духом Святым. Когда нужно бывает остановить нас на кривых путях наших, Он останавливает нас тяжелой болезнью, потрясает смертью близких и любимых людей, подвергает бесчестью или разорению имущества; смиряет нашу гордость публичным унижением и оскорблениями. А более близких Ему и достойных Он останавливает даже Своими тихими речами во сне и наяву.

Это ли не дни посещения нас Его, служащие к миру и спасению нашему?! И как часто, вместо исправления путей своих, мы ропщем на Бога за эти посещения! Это первый урок для нас.

А второй урок, преподанный Господом изгнанием торжников, состоит в том, что даже в глубокой печали и горьких слезах мы внезапно должны воспламениться гневом, если увидим или услышим поругание святыни.

Тогда внезапно печаль наша должна смениться священным гневом и, не думая ни о какой опасности, даже опасности жизни нашей, должны мы смело и без страха встать на защиту святыни.

Но часто ли бывает так? Не гораздо ли чаще низкое малодушие овладевает нами, и не смеем мы слова проронить пред дерзкими богохульниками и кощунниками?

Великий день Входа Господня в Иерусалим да напомнит нам Его слезы и священный гнев, да не забудем никогда Его горьких слез и слов, обращенных не только к Иерусалиму, но и к каждому из нас!

Да поставим целью жизни нашей последование Христу, ибо Сам Он сказал: «Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет» (Ин. 12, 26).

Последуем же за Христом, идя чрез тесные врата по узкому пути – и упокоимся там, где сияет вечная слава Святой Троицы.

Аминь.
18 апреля 1954 г.

Портал «Азбука веры» (http://azbyka.ru/)

О тех далеких временах врач-невролог Нина Сергеевна Н. говорила так: «когда я еще была терапевтом…» С учетом того, что неврологический стаж Нины Сергеевны составлял лет двадцать пять, а то и больше, а самой ей было… Впрочем, к чему любопытствовать у женщины об ее возрасте? Достаточно сказать, что в то время, когда Нина Сергеевна работала терапевтом в одной из поликлиник города Михайловска, вела амбулаторный прием и ходила по вызовам, она была еще совсем юной девушкой, недавней выпускницей мединститута. А в вере — и вовсе младенцем. Ибо крестилась за три года до этого. И потому ее религиозность отличалась теми пылкостью и максимализмом, которые присущи неофитам.

Так вот как-то раз…

* * *

Одного из больных, к которым в тот день вызвали Нину, звали Григорием Ивановичем. Ему было около шестидесяти лет. Судя по выпискам из онкологического диспансера в амбулаторной карте, три месяца назад у него выявили рак правого легкого, причем уже четвертой стадии, с метастазами в кости и в печень. С учетом этого, прогноз заболевания был ясен и неумолим…

Однокомнатная квартира Григория Ивановича на последнем этаже крупнопанельной «хрущевки» с лестницей, пропахшей подвальной сыростью и кошачьей мочой, имела крайне неуютный и запущенный вид, свидетельствовавший о том, что ее хозяин одинок, и не живет, а доживает свой безрадостный век. Порыжелые от времени обои, о первоначальном цвете которых оставалось лишь догадываться, разномастная мебель, черно-белый телевизор «Чайка», несколько потрепанных книжек на полке серванта. Убожество… Возможно, поэтому внимание Нины Сергеевны сразу привлекла небольшая каменная лампа-ночник в виде башни Соловецкого Кремля, белевшая на круглом столе посреди комнаты. Похоже, хозяин квартиры очень дорожил ею. Хотя с какой бы стати? Старая вещь, давно вышедшая из моды, и потому годная лишь на то, чтобы, по примеру людей, стремящихся идти в ногу со временем, отправить ее на помойку, как ненужный хлам.

Так-то оно так, и все же Нина отчего-то не могла оторвать взгляд от каменной башенки, словно это была не лампа, а шкатулка с секретом. Как видно, старик заметил это.

— Это моя первая работа. — промолвил он. И добавил:

— Всех нас сгубил этот камень…

Нина насторожилась, почуяв в этих словах больного некую тайну, до которых так падки женщины вне зависимости от их отношения к религии. В самом деле, что имеет в виду этот человек?

— А кто вы по профессии? — поинтересовалась она.

— Был? — переспросил Григорий Иванович со скорбным спокойствием, свойственным людям, у которых все уже в прошлом. — Я был резчиком по камню. Работал на здешнем камнерезном заводе. Слышали о таком?

Еще бы! Ведь детство Нины прошло на берегах Двины. И от двухэтажного деревянного дома, похожего на барак, где тогда жила ее семья, до камнерезного завода было рукой подать. Школьницей Нина частенько бегала к нему за «мелками». Точнее, за белыми, блестящими, как сахар-рафинад, камешками (позднее она узнала, что этот камень называется ангидрит), которыми была усеян невысокий берег Двины, где стоял завод. Этим камнем так хорошо было рисовать и чертить «классики» на асфальте. А однажды Нина нашла в земле под обрывом маленького белого каменного слоника со щербинкой на гладкой спине. Потом он долго хранился у нее среди игрушек, пока не пропал куда-то: не иначе, как остался в Нинином детстве.

В ту пору она не задумывалась над тем, почему здание камнерезного завода выглядит так странно: сводчатые оконные проемы и карнизы, украшенные затейливой резьбой, полукруглый выступ с одной стороны, а с другой, неведомо зачем — невысокая и явно необитаемая каменная башня, на уступе которой росла доступная всем ветрам чахлая березка. Лишь много позже Нина догадалась — это же бывшая церковь! Вот алтарь, вот неф, а загадочная заброшенная башня — не что иное, как колокольня… Храм, поруганный богоборцами, и все-таки, по неисповедимым судьбам Господним, уцелевший. Хотя почти все церкви Михайловска, включая кафедральный собор, в послереволюционные годы были разрушены. Не иначе как Пресвятая Троица, в честь Которой в свое время был освящен этот храм, спасла его от подобной участи.

Но теперь времена гонений на веру уже уходили в прошлое. А Свято-Троицкая церковь была возвращена верующим и ремонтировалась. Совсем недавно епископ Михайловский и Наволоцкий Панкратий[1] торжественно освятил один из ее приделов и отслужил в возрождающемся храме первую Литургию. При этом настоятель Троицкой церкви, отец Игорь, произнес пространную проповедь, в которой блеснул не только своим красноречием, но и знанием истории.

— Возлюбленные о Господе братья и сестры! — восклицал он, возводя глаза к свежевыбеленному церковному потолку, словно прозревая голубеющее за каменными сводами летнее небо. — Сейчас мы с вами находимся в стенах старинного намоленного храма. Два с лишним столетия наши благочестивые предки воссылали здесь славу Богу. И вся жизнь их — от рождения до могилы — была связана с ним, освящена церковной молитвой. Оттого-то нашу Русь и называли Святой. Однако есть в истории этого храма и скорбные страницы. После октябрьского переворота он был закрыт и поруган богоборцами, которые разместили в нем камнерезный завод. Более семи десятилетий в стенах Божьего храма царила мерзость запустения, а вместо молитв раздавался грохот станков. А на месте Святого Престола стояла пальма. Я своими глазами видел это засохшее дерево — наглядный символ духовного бесплодия и пагубности безбожия. Но Господь поругаем не бывает, и Его карающая длань разит осквернителей святынь. Пример тому — судьба первого директора этого завода, который умер в страшных муках от рака легких. Да он ли один?! Такая же участь постигла всех, кто здесь работал. Горе тем, кто дерзает идти против Бога! Блаженны те, кто ради Него смиренно несет свой Крест и безропотно терпит поношения и уничижения в сей временной жизни, дабы стяжать блаженство в жизни вечной. Аминь.

* * *

Подобно многим врачам, Нина Сергеевна была творческой личностью. И время от времени пописывала для «Михайловского Епархиального Вестника» статьи и рассказы, в которых занимательность сочеталась с назидательностью, искони присущей православной литературе. Неудивительно, что тогда, слушая проповедь отца Игоря, она подумала — чем не сюжет для рассказа? И заглавие для него напрашивается само собой — «Смерть грешников люта». Такой рассказ можно было бы даже послать в редакцию столичного журнала «Литературная учеба», где сейчас печатают очерки Анны Ильинской про Оптину Пустынь, да про последних тамошних старцев. И в одночасье прослыть православной писательницей, не хуже этой хваленой Ильинской. Увы, это лишь несбыточные мечты. Ведь, по словам отца Игоря, все работники камнерезного завода, закрытого шесть лет тому назад, уже умерли. Нет очевидцев — нет фактов, нет ярких деталей, вроде того упоминания о засохшей пальме в проповеди отца Игоря. А без них рассказ не напишешь.

Но вот сейчас перед ней сидит последний из мастеров михайловского камнерезного завода. Неверующий человек сочтет это счастливым стечением обстоятельств. А на самом деле это чудо. И, несомненно, оно совершено не ради этого старика, без креста на шее, без веры в душе, а ради того, чтобы Нина смогла написать рассказ о страшной участи осквернителей Свято-Троицкого храма, главным из которых был покойный директор камнерезного завода. Безбожник, коммунист, разрушитель.

— Скажите, а вы знали вашего директора? — поинтересовалась она, закончив осмотр больного и сделав назначения, сводившиеся к так называемой симптоматической терапии. В самом деле, здесь возможно лишь уменьшить предсмертные страдания…

Григорий Иванович недоуменно посмотрел на нее.

— Которого? Их два было…

— Первого.

— Петра Степановича? — похоже, старика обрадовала возможность поговорить с кем-нибудь о прошлом. — Еще бы мне его не знать! Можно сказать, я был его последним учеником. По правде сказать, не любили его у нас…

Вот как! Выходит, покойного директора камнерезного завода не жаловали собственные подчиненные… Интересно, почему? Хотя какая колоритная деталь для ее будущего рассказа: «этот богоборец, в душе которого не было ничего святого, возбуждал всеобщую ненависть»…

Старик смолк и задумался, словно пытаясь облечь в слова давние воспоминания.

— Вроде, и не с чего было его не любить, а все-таки… Странный был человек. Непонятный.

Нина поморщилась. Ведь она ожидала совсем другого ответа… А тут — сплошные загадки.

— Начать того, что он был нездешний. — промолвил Григорий Иванович. — Откуда-то с Урала к нам приехал…

* * *

Родителей своих Петька Герасимов плохо помнил. Да и неудивительно: мраморские[2] сызмальства около камню бьются, каменной пылью дышат. Оттого-то у них век и недолог. Вот и Петькины родители от чахотки померли, когда он еще совсем мальцом был. Да на счастье, взял его к себе в подмастерья старый Михаил Чупров. Слыл он мастером первостатейным — шутка ли, в свое время в самой столице работал, для тамошних церквей каменные иконостасы делал, паперти да оконные проемы резьбой украшал: увидишь — залюбуешься, а после вовек не позабудешь той красоты.

Немало поездил Петька с Михаилом Чупровым по России-матушке, по церквям и святым обителям, перенимая секреты его ремесла, да приглядываясь к работе других мастеров. Мечтал сам творить красоту из камня, да не сбылась его мечта. Сначала революция грянула, а за ней — гражданская война. Когда же она кончилась, пришла другая беда — Богу большевики войну объявили, принялись разорять и рушить храмы, сжигать иконы и церковные книги да верующих притеснять. А Господь отчего-то не спешил защитить достояние Свое и покарать богоборцев… В те страшные дни открылось потрясенному Петру — се, гибнет старый мир, сменяясь новым, где нет места Богу и нет места красоте. Что ж, коли обречен он жить в этом мире, придется жить по-новому…

И снял он с шеи крестик, подался в комсомол, а затем и в партию. Впрочем, ремеслом своим по-прежнему занимался — памятники надгробные из камня делал. А тут новая война началась — с фашистской Германией. После нее направили Петра Герасимова по партийной линии на Север, развивать для нужд советской промышленности камнерезное дело.

Так он и оказался в Михайловске.

* * *

…Тем временем Григорий Иванович продолжал свой рассказ:

— Слышал я от старых мастеров, что, когда наш завод открывали, он их заставлял станки в здание вручную заносить. За это его еще больше невзлюбили.

И, заметив недоумение на лице Нины, добавил:

— Можно было проще сделать — спустить их внутрь через крышу с помощью подъемного крана. А он уперся и ни в какую: мол, не нами построено, не нам и разрушать. Мало того — велел им здание отремонтировать. Стены жалел больше, чем людей.

Что за новая загадка?

* * *

…Она стояла перед ним — без куполов и крестов, со стенами, заклейменными гарью пожаров, время от времени вспыхивавших в ней с тех пор, как после закрытия ее превратили в общежитие для работниц Михайловской текстильной фабрики. И все-таки в каменном узорочье окон и карнизов этой церкви еще угадывалась былая красота. Кто ее построил? Бог весть. Несомненно одно — то были искусные мастера. Так вправе ли он, мастер, лишенный счастья творить красоту, разрушить их творение?

Вот только уберечь храм от дальнейшего разрушения оказалось не так-то просто. Рабочие возмущались действиями и распоряжениями своего директора. В самом деле, с какой стати они должны вручную заносить в цеха разобранные станки и там собирать их вновь? Мартышкин труд! Они же камнерезы, а не грузчики! А этот ни в какую: «только вручную, иначе пострадают стены». Да пусть они хоть прахом рассыплются! Ведь не нами строено! Но этого мало: он еще и велел побелить здание завода, и восстановить на нем каменные декоры. Да кому это нужно? С какой стати он заботится о стенах больше, чем о людях?

Впрочем, недовольны были не только подчиненные Петра Степановича, но и его начальство из Совнархоза. Камнерезный завод требовалось пустить как можно скорей. Стране были нужны панели для заводов и электростанций, плиты и цветочные вазоны для мемориалов и памятников вождям, письменные приборы для административных учреждений и почтовых отделений. Однако в ответ на требования ускорить пуск завода, и угрозы, что в противном случае он будет уволен, а то и вовсе отдан под суд, Петр Степанович твердил:

— Здание, в котором размещается предприятие — архитектурный памятник 18 столетия. И потому требует к себе бережного отношения.

А в качестве подтверждения своих слов он предъявил экспертное заключение, сделанное известным профессором-искусствоведом из Ленинградской Академии художеств, Георгием Васильевичем Бурматовым[3], который недавно посетил Михайловск. Из этого документа явствовало, что здание камнерезного завода представляет собой уникальный образец так называемого «михайловского барокко», каковое является синтезом архитектурного стиля барокко и северного народного зодчества. Собственно, сам термин «михайловское барокко» впервые ввел в научный оборот именно профессор Бурматов…

Свидетельство столь авторитетного эксперта, как профессор-искусствовед из Ленинграда, возымело действие: Петра Степановича оставили в покое. Спустя год михайловский камнерезный завод был торжественно пущен и начал выпускать плиты, панели, письменные приборы, одним словом то, в чем нуждалась экономика страны, уверенной поступью шествующей под красными знаменами к грядущему торжеству коммунизма.

* * *

— А вот мастером он был хорошим. — задумчиво произнес Григорий Иванович, словно желая замолвить слово за всеми нелюбимого покойного директора. — Хотя до поры никто о том не догадывался. Да как в конце пятидесятых годов на нашем заводе художник появился — вот тут-то он свое мастерство сполна и проявил. Такую красоту из камня делал… Одно слово — мастер.

* * *

Молодой художник Юрий Сивцев, в 1957 году приехавший в Михайловск из Ленинграда, был человеком наблюдательным. И потому он сразу заприметил на дворе местного камнерезного завода курган из белого камня. То были отходы здешнего производства. Брак, обломки, годные лишь на выброс. Однако Юрий Сивцев не зря был художником. И, вспомнив, как в свое время великий Микеланджело изваял один из своих шедевров из глыбы мрамора, забракованной другими скульпторами, он предложил Петру Степановичу использовать отходы основного производства для изготовления сувениров. Мало того — представил ему эскизы будущих изделий.

И хотя эти изделия были всего-навсего безделушками, Петр Степанович заинтересовался предложением молодого ленинградца, с изумлением и восторгом открывавшего для себя Север. Ибо увидел в его эскизах ту красоту, которую когда-то в юности мечтал творить сам. Вот оленья упряжка мчится по сугробам, словно парусная лодка — по морским волнам. Вот мальчик в малице стоит возле чума, задрав голову к небу, и любуется переливами северного сияния. Вот старый ненец, держа в руках газету, увлеченно читает о том, что творится и строится на далекой Большой Земле. А вот бежит девушка-ненка с письмом в руке — так радуется долгожданной весточке, что словно по воздуху летит от счастья. Экая красота! Вот бы воплотить все это в камне! Что ж, почему бы и нет? «Северная тема» сейчас становится популярной…

Теперь Петр Степанович каждое воскресенье приходил на завод и часами в полном одиночестве вытачивал из камня пробные экземпляры новых изделий, доводя их до того совершенства, к которому всегда стремится истинный мастер. Лишь после этого за дело брались резчики и полировщики из недавно открытого на заводе художественного цеха. Впрочем, старый директор контролировал их работу с дотошностью, вызывавшей у них недоумение и недовольство — ведь речь шла всего лишь о безделушках…

Однако в михайловских промтоварных магазинах все эти «Оленьи упряжки», «Ненки с письмом» и «Сполохи над тундрой» раскупались на ура, так что за несколько месяцев прибыль художественного цеха превысила годовой доход от основного производства. А Юрий Сивцев, окрыленный первым успехом, уже рисовал новые эскизы: каменных шкатулок, письменных приборов, светильников. В это время Петр Степанович обратился к нему со странной просьбой…

* * *

— Тогда мы уже делали ночники. — сказал Григорий Иванович, глядя на каменную башенку, белевшую посреди круглой столешницы как айсберг посреди океана. — В виде избушек, в виде сов. А он еще и вот такой придумал, с Соловками.

Помолчав немного, он пояснил:

— Это сейчас у нас, куда не глянь — везде Соловки. И на солонках, и на деревянных ложках, и на значках, и на календарях. Мода нынче на все это. Опять же — для туристов. А в те времена туда туристов еще не возили. Странно — откуда он тогда знал про Соловки? Бывал, что ли, там когда-то?

Еще одна загадка!

* * *

…Когда на горизонте наконец-то показался Соловецкий монастырь, небо уже покрылось синевой — предвестницей наступающей сентябрьской ночи. На фоне этой густой бархатной синевы монастырская колокольня, храмы, стены и башни казались выточенными из черного агата. Вдруг в бойнице одной из башен блеснул огонек. И Петьке, стоявшему в толпе богомольцев на палубе монастырского парохода «Вера», показалось, что внутри башни, подобно огню в лампаде, горит звезда. И он глядел на нее, не видя и не слыша ничего вокруг. Красота-то какая!

В Соловецкой обители они с Михаилом Чупровым прожили почти год. Работы у них хватало: ведь это только говорят, будто камню сносу нет. У одного храма требовалось крыльцо подправить, у другого — декоры на стенах обновить, а где и новые колонны для иконостаса выточить. Между делом Петька весь монастырь обегал: побывал и в кузнице, и в кожевне, и в доках, и на мельнице. Даже заглянул в оранжерею, где в парниках с хитроумно устроенным подогревом зрели арбузы, дыни и персики. Трудолюбивы были соловецкие монахи, и водилось среди них немало таких мастеров, каких в миру только поискать.

Познакомился Петька и кое-с-кем из братии, да из мальчишек: послушников и годовичков[4]. А с одним из них: зырянским[5] пареньком Егоркой Бурматовым, учеником монастырских иконописцев, даже подружился. Да не на год-два — на всю жизнь. Не забыл Георгий Бурматов, теперь уже маститый профессор-искусствовед, их старую дружбу — помог отстоять Троицкую церковь…

А к той башне Петька потом много раз прибегал — хотел снова увидеть звезду. Однако видел лишь камень: серый, холодный, мертвый. Что до звезды… теперь она жила в его памяти.

Возможно, оттого самыми светлыми воспоминаниями в жизни Петра Герасимова были детские воспоминания о Соловецкой обители.

* * *

Из всех эскизов и чертежей, которые по его просьбе сделал Юрий Сивцев, Петр Степанович выбрал один. То был эскиз светильника-ночника в виде Белой башни Соловецкого кремля. Теперь нужно было воплотить замысел художника в камне.

В ближайшее воскресенье Петр Степанович приехал на фабрику. Войдя в свой кабинет, сменил костюм на робу и брезентовый фартук, белесые от въевшейся в ткань каменной пыли. Затем взял со стола эскизы и чертежи, прошел в цех, и четырьмя точными ударами зубила отколол кусок снежно-белого ангидрита. Стамеской отбил грани, придав куску камня цилиндрическую форму. Зажал заготовку в токарном станке и, приложив грубый рашпиль, начал неспешно и уверенно обтачивать мягкий камень.

Он работал самозабвенно, не замечая повисшего в воздухе облака каменной пыли, которое с каждым новым проходом напильника становилось все гуще и гуще, так что от цехового «дымососа» было мало проку. Пыль забывалась в ноздри, оседала на коже и волосах. Но Петр Степанович не замечал этого — ведь сейчас под его руками из куска камня рождалась красота. А разве есть для мастера большее счастье, чем возможность ее творить?

* * *

…Первый секретарь Михайловского горкома КПСС товарищ Лунев с недоумением смотрел на стоявший перед ним каменный светильник нового образца, запуск которого в производство зависел от его решения. И, чем дольше он его разглядывал, тем больше ему казалось — он где-то уже видел эту башню. Вот только где именно?

— Что это? — спросил он Петра Степановича, ожидавшего его ответа со спокойствием мастера, на глазах у которого вершится судьба его творения.

— Это Соловецкий Кремль.

— Что? — ужаснулся товарищ Лунев. — Соловки?! Да вы с ума сошли! Сегодня Соловки, а завтра что? Бюст отца народов принесете? Нет, я не могу это разрешить!

Вместо ответа Петр Степанович извлек из портфеля только что вышедшую книгу профессора Г. Фруменкова «Узники Соловецкого монастыря»[6] и открыл ее на той самой странице, которую накануне заложил закладкой. Он предвидел, что это понадобится. В самом деле, неоспоримый аргумент ученого, подкрепленный документальными свидетельствами…

— Это Белая башня. — пояснил он. — Ее еще называют Головленковой башней. В нее во времена царизма заточали борцов за свободу и права народа. Например, в ней сидел один из участников восстания декабристов — Александр Горожанский. А декабристы — это первые русские революционеры. Кстати, в этом году будет праздноваться 135-летняя годовщина со дня их восстания.

— Ну, если в ней революционеры сидели, тогда другое дело. — голос секретаря горкома вновь обрел спокойствие и уверенность. — Тем более что на Соловках теперь музей. Следующим летом туда повезут туристов. Вот мы их и обеспечим северными сувенирами. А тут еще и юбилей восстания декабристов… Что ж, весьма кстати…

Выйдя из кабинета всесильного партийца, Петр Степанович закашлялся. Впрочем, не от только что пережитого волнения. Его и раньше время от времени беспокоили приступы кашля. Однако в последние месяцы они участились. Вот и на сей раз…

— Что с вами? — встревожилась пожилая секретарша, сидевшая в приемной. — Вы простыли?

— Нет-нет. — поспешил уверить ее Петр Степанович. — Это у меня бывает…

Но это не успокоило участливую женщину. Скорее, встревожило.

— Сходили бы вы к врачу. — посоветовала она. — Со здоровьем не шутят. Погодите-ка, я сейчас позвоню в нашу поликлинику. Алло… Николай Прокопьевич? Здравствуйте. А я к вам с просьбой…

Спустя десять минут Петр Степанович уже ехал на другой конец Михайловска, где его ждал доцент кафедры госпитальной терапии Николай Прокопьевич Заборский. И мысленно клял себя за то, что причинил людям столько хлопот. Причем совершенно напрасно. Ведь лучшее средство от болезни — не обращать на нее внимания. Сама пройдет. Вдобавок, есть дела поважней, чем беготня по врачам: нужно поскорее запустить в производство новый светильник. Некогда ему болеть!

* * *

Доктор Заборский осматривал Петра Степановича долго и внимательно. Прослушал легкие, мало того — даже проперкутировал их[6]. Пропальпировал живот и лимфатические узлы. Однако так и не смог понять, чем болен этот старик, упрямо считающий себя здоровым. Хотя было очевидно — он болен, причем болен серьезно. Но чем? С такой патологией легких ему, опытному терапевту с многолетним стажем, еще не приходилось встречаться.

Что ж, в таком случае больного нужно тщательно обследовать. Сделать рентгенографию легких и спирографию, взять мокроту на посев. Тогда наверняка удастся поставить диагноз и назначить лечение. А успех лечения во многом определяется доверием пациента к врачу.

И все-таки: что это за болезнь?

* * *

— Он сам меня учил, как ее вытачивать. — донесся до Нины Сергеевны голос Григория Ивановича. — Я же тогда был еще начинающим камнерезом… А потом проверял мою работу, да не по разу. И все был недоволен — то один недочет заметит, то другой, и исправить требует. Мало того — сам покажет, как переделать. Я еще думал тогда — что это он все к моей работе придирается? Ведь не хуже, чем другие работаю! Да он твердил, чтобы я равнялся не на худших, а на лучших. Как настоящий мастер…

* * *

В те дни к Петру Степановичу словно вернулась молодость: он был готов свернуть горы. И хорошо, что так. Ведь дел было невпроворот. Требовалось проконтролировать работу резчиков и полировщиков, договориться с Вологодским электромеханическим заводом о поставке арматуры для светильников, заключить договора с торговыми организациями. А потом срочно начать выпуск новой партии башенок-ночников. Потому что первая партия, поступившая в городские промтоварные магазины, в считаные дни была раскуплена нарасхват. Как видно, не одному ему дорога память о Соловках…

* * *

Поздним октябрьским вечером, когда Петр Степанович вышел из заводской проходной, к нему подошел пожилой незнакомец. Судя по высоко поднятому воротнику его куртки, он уже давно поджидал старого мастера. Вот только зачем?

— Скажите, не у вас ли сделали лампу в виде соловецкой башенки? — спросил незнакомец.

Вопрос был настолько внезапным и неожиданным, что Петр Степанович насторожился. В самом деле, что имеет в виду этот человек? И кто он?

— Вам что-то не нравится? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, напротив. — промолвил незнакомец, пряча лицо в воротник куртки. — Просто эта вещь напомнила мне молодость. Я тогда был на Соловках.

— Вот как? — оживился Петр Степанович. — Знаете, я ведь в молодости тоже был там вместе со своим учителем.

— Когда?

— В 1915 году.

— А я, к сожалению, несколько позже…

— Если не секрет — когда именно?

— В 1927-м.

Воцарилось молчание. А потом двое пожилых мужчин, видевшие друг друга в первый, и, вероятно, в последний раз в жизни, протянули друг другу руки…

* * *

…-А мы-то думали, будто он людей не жалеет. — промолвил Григорий Иванович, и в голосе его слышалась та скорбь, с какой мы вспоминаем о собственных непоправимых ошибках. — Себя-то он еще больше не жалел. Может, начни он вовремя лечиться — жил бы себе да жил. А он все работал, как одержимый, словно напоследок наработаться не мог. Горел на работе — вот и сгорел.

* * *

Петр Степанович был настолько занят подготовкой к выпуску второй партии каменных башенок-светильников, что не обращал внимания на кашель, донимавший его теперь уже не по разу на день. До докторов ли ему? Прежде всего — работа. Остальное подождет.

Однако доктор Заборский, проанализировав результаты обследований Петра Степановича, пришел к совсем иным выводам. Хотя не решился счесть их окончательными. Все-таки он не пульмонолог. Ясно одно — этот случай из тех, когда промедление смерти подобно.

Поэтому он сам позвонил директору камнерезного завода:

— Петр Степанович, нам необходимо встретиться. Желательно завтра же.

— Это так срочно? — буркнул Петр Степанович. В самом деле, что за спешка? С какой стати?

— В ваших интересах не затягивать. — послышалось из телефонной трубки.

…Николай Прокопьевич Заборский подбирал слова с предельной осторожностью. У Петра Степановича имеются серьезные проблемы с легкими. Поэтому ему целесообразно съездить на Северный Кавказ, в специализированную клинику для легочных больных, и там пролечиться. Причем как можно скорей.

— Сколько у меня времени? — спросил Петр Степанович, недовольный тем, что врач отчего-то не говорит ему прямо, чем же все-таки он болен. Вечно эти доктора темнят… Оттого и говорят, что «врач» от слова «врать» — никогда правды не скажет!

Однако доктор Заборский опять ушел от прямого ответа:

— Не стоит запускать болезнь.

— Но сейчас я не могу поехать. — Петр Степанович все еще отказывался поверить в то, что он серьезно болен. — В следующем месяце у нас намечен очередной выпуск новой продукции. Дело на контроле у первого секретаря. Нет, сейчас я не могу оставить завод.

— Я понимаю вас. — ответил доктор тоном взрослого, пытающегося урезонить упрямое дитя. — И все-таки советую вам как можно скорее начать лечение. Повторяю — это в ваших интересах.

Что еще он мог сделать? Бесполезно взывать к благоразумию человека, который любимое дело ценит превыше собственной жизни. Единственный способ сломить его упрямство — сказать о своих предположениях. Но вправе ли он, врач, сделать это? Ведь лишить больного надежды на выздоровление — все равно, что вынести ему смертный приговор. Возможно, он ошибается… если бы так!

* * *

Спустя полтора месяца после этого разговора, морозным и вьюжным ноябрьским вечером, Петр Степанович, поеживаясь от холода, от которого не спасало даже теплое пальто, стоял на перроне Михайловского железнодорожного вокзала, ожидая поезда, который должен был отвезти его на лечение в края, где, как говорят, всегда царит лето. Он все-таки решил туда поехать. Потому что с недавних пор стал кашлять кровью. Вдобавок, к кашлю присоединились озноб и резкая слабость, мешавшая ему работать. Похоже, он запустил свою болезнь… Что ж, зато он успел сделать самое главное — исполнил свою мечту. Его творения переживут его самого и послужат людям. Ведь, как бы ни менялся мир, без красоты человек жить не может.

* * *

— Через два месяца после его отъезда оттуда пришла телеграмма, что он умер. — Григорий Иванович смолк и заговорил вновь лишь немного погодя. — По правде сказать, никто из нас о том не пожалел. Я ж говорю — не любили его… А вскоре вслед за ним и другие мастера умирать стали. И все от рака легких. Тут его опять принялись недобрым словом вспоминать: мол, не иначе как тут что-то нечисто — ведь первым-то он умер… Это потом, когда уже санэпидстанция и профсоюз вмешались, оказалось, что все дело — в каменной пыли. Мы же годами ею дышали. А она-то этот рак и вызывает… Признали наше производство вредным, и закрыли завод. Да уже поздно было. Сгубил нас этот камень…

Он поднял глаза на белевшую на столе башенку-светильник, словно то был надгробный памятник мастерам михайловского камнерезного завода. А потом заговорил вновь, сбивчиво и бессвязно, как говорят люди, делящиеся с собеседником самыми сокровенными своими думами:

— Я-то, было, думал — зачем… Кому все это теперь нужно? А вот, выходит, еще помнят люди… Значит, не зря мы жили.

С решительностью человека, расстающегося с самой дорогой для себя вещью, он взял в руки каменную башенку и протянул ее Нине Сергеевне.

— Возьмите. Это вам на память.

Вот как?! Выходит, если эта встреча и в самом деле чудо, оно совершено не ради нее одной. Но и для этого неизлечимо больного старика. Более того — ему, не верующему в Бога и не верящему в чудеса, это чудо нужней, чем Нине. Ведь легче расставаться с жизнью, когда знаешь — ты прожил ее не зря.

* * *

Придя домой, Нина поставила подаренный светильник на свой письменный стол. И задумалась. Потому что от ее первоначального замысла написать рассказ о Божией каре, постигшей осквернителей святыни, главным из которых был покойный директор михайловского камнерезного завода Петр Герасимов, не осталось, как говорится, камня на камне. Вся эта повесть дивная и ужасная была лишь плодом ее пылкого воображения. А на самом деле… Увы, рассказ последнего человека, знавшего Петра Герасимова, был полон загадок. За исключением разве что одного — покойный директор камнерезного завода был мастером. А мастер познается по творениям. Вот только от Петра Герасимова не осталось ничего, кроме ученической копии его последней работы. Может ли она пролить свет на то, кем все-таки был этот странный человек, чье имя означает «камень»? Вряд ли…

И, уже не надеясь на чудо, Нина зажгла лампу. На ее глазах белый непрозрачный камень, из которого была сделана башенка-светильник, преобразился, засиял изнутри, словно в нем была скрыта звезда. И вдруг все, что рассказывал о покойном Петре Герасимове его последний ученик, предстало перед Ниной в ином свете. Теперь ей стали понятны и его, на первый взгляд необъяснимая забота о стенах храма, в здании которого размещался завод, и даже то, почему пресловутая пальма была поставлена именно на месте церковного Престола. В самом деле, ведь тогда ничья нога не попрала бы святое место… Вот только поверят ли ее единоверцы в то, что Петр Герасимов был не разорителем, а хранителем Троицкого храма? Ведь ничто так не ослепляет людей, как предубеждение.

Что ж, в таком случае она напишет рассказ о другом. О той искре Божией, что таится в душе каждого мастера, побуждая его творить красоту. Даже ценой собственной жизни.

Чтобы память не угасла…

---

[1]Епископ Панкратий возглавлял Михайловскую и Наволоцкую епархию со второй половины восьмидесятых по первую половину 90-х гг.

[2]Так в старину называли тех, кто работал на Екатеринбургском гранильном (Мраморном) заводе. В известном сказе П. Бажова «Синюшкин колодец» о «мраморских» говорится так: «краше тамошних девок нет, а женись на такой — овдовеешь. С малых лет около камню бьются — чахотка у них».

[3]Северная фамилия. В переводе с языка народа коми — «добрый человек».

[4]То есть, мальчиков, отданных на послушание в монастырь во исполнение какого-либо обета. Обычно — на год. Нередко такие «годовички» не хотели возвращаться в мир и становились монахами.

[5]Зырянами называли когда-то представителей народа коми.

[6]Первое издание этой книги вышло в 1965 г. По мнению Г. Фруменкова, декабрист А. С. Горожанский некоторое время содержался в заключении в Головленковой башне.

[7]Перкуссия — метод обследования посредством простукивания.

Монахиня Евфимия Пащенко

Клуб православных литераторов «Омилия» (http://omiliya.org/)

Использованы фотографии внутренней отделки и предметов интерьера
Свято-Троицкого храма, выполненных ООО «Роскамсервис» г. Архангельск