Мне думается, что я могу говорить с вами не с объективной точки зрения, а просто как старый человек (мне восьмой десяток, поэтому я вправе считать себя старым), и как человек с почти что пятидесятилетним опытом врача и священника.
Митрополит Сурожский Антоний
Проблемы, с которыми человек встречается в пожилом возрасте, коренятся в его прошлом, настоящем и будущем, и мне хотелось бы сказать несколько слов о каждой из трех ситуаций. В первую очередь, всем пожилым и стареющим людям неизбежно приходится сталкиваться с необходимостью стать перед лицом своего прошлого. Это относится к отдельным людям, это, в равной мере, относится к целым народам. Кажется, Солженицын в одной из своих книг писал, что народ, который не примирился со своим прошлым, не сможет разрешить ни одной проблемы в будущем. И на самом деле, это имеет отношение ко всем нам: пока мы отворачиваемся от нашего прошлого, закрываем на него глаза, не желаем о нем помнить, мы не способны решать проблемы ни настоящего, ни будущего. Поэтому первое, что пожилой человек обязан сделать, это поставить перед собой задачу – не избегать своего прошлого; быть готовым, если прошлое предстанет в виде воспоминания или человека из далекого, давно забытого времени и напомнит о неразрешенной проблеме, встретить его лицом к лицу. Это может происходить по-разному, и мне хотелось бы привести два примера.
Несколько лет назад ко мне пришла одна пожилая прихожанка и сказала: «Я не знаю, что мне делать: я не могу спать по ночам, меня одолевают мысли, образы прошлого, моменты прожитой жизни. Я обратилась к врачу за помощью, он дал мне снотворное, но оно не помогает: то, что было воспоминаниями и мыслями, превращается в ночной кошмар, и я не могу ничего с этим поделать».
И я ей указал на то, в чем сам все больше убеждаюсь со временем: нам дается жить и проживать заново свое прошлое до тех пор, пока мы не разрешим все встающие проблемы. Пока мы не встретили ситуацию из прошлого лицом к лицу (а во время бессонницы приходит на память только неладное), пока не разрешили тот или иной вопрос, он будет настойчиво возвращаться в виде воспоминаний, ночных кошмаров или образов. Поэтому я предложил этой женщине принять то, что прошлое ее так глубоко тревожит, как милость Божию: случись ей войти в вечность со всеми этими нерешенными проблемами, ей все равно придется их решать, но уже не тогда, когда сами обстоятельства ей помогают. Она спросила, что же делать, и я ей посоветовал, когда вспоминается какое-то событие, постараться вернуть себя в обстоятельства того времени и пережить это событие заново, но пережить на основании нового опыта, опыта долгих лет. И затем поставить перед собой вопрос: «Бог вернул меня обратно к этой ситуации. Сделала бы я сейчас то же самое, произнесла бы те же слова, что пятьдесят, семьдесят, сорок лет назад?» И нужно ставить этот вопрос до тех пор, пока не сможешь сказать всем своим существом не только из страха, но на основании всего жизненного опыта, всей с годами приобретенной зрелости: нет, оказавшись в прежней ситуации, я бы так уже не поступила; всем умом и всем сердцем, всей волей и плотью отрекаюсь от этого, прежняя «я» умерла.
И знаете, это сознание, это чувство, что ты умер по отношению к своему прошлому, в некотором смысле совершенно реальное. Помнится, один человек пришел к священнику и сказал: «У меня такая проблема: много лет тому назад я поступил неладно в том-то и том-то. Я могу рассказать о своем грехе или проступке, но каяться я не могу, не потому, что не признаю его за грех, а потому что у меня абсолютное ясное чувство: человек, который совершил его двадцать – двадцать пять лет назад, – не я. Я уже не тот человек, тот человек умер, я могу описать его действия, но не могу от своего лица принести за них покаяние, потому что я – не он». Именно эту мысль я пытался донести до пожилой прихожанки: нам дается жить и проживать заново, с неизбежностью возвращаться во все неладные, болезненные, уродливые ситуации нашего прошлого с тем, чтобы изнутри обретенной зрелости разрешить их, развязаться с ними, как развязывают узлы и отпускают на свободу.
Второй пример, который мне хотелось бы привести, похожий, только разрешился он иначе. Ко мне пришел человек, которому было за восемьдесят, и попросил совета. Когда ему было лет двадцать, в России шла гражданская война, и он служил офицером Белой армии. Он был влюблен в медицинскую сестру своего подразделения, она его глубоко любила, и они собирались пожениться. Все было полно надежды и радости, но однажды во время перестрелки она нечаянно высунулась, и он ее застрелил. И он никак не мог с этим примириться.
Александр Качкин. Ожидание. 2000 г.
Он мне говорил: «Я убил девушку, которую любил. Я убил девушку, которая любила меня. Я оборвал жизнь, только начинающую расцветать, полную возможностей и будущего. Что мне делать?» Я спросил: «А что Вы делали до сих пор, это ведь произошло лет шестьдесят назад?» Он сказал: «Я следовал всем советам, которые мне давали. Я молился о прощении, но не находил покоя в сердце; исповедовался, плакал о том, что совершил, получал разрешительную молитву, но ничего не происходило; творил в ее память, сколько мог, добрые дела, но опять в моем сердце ничего не менялось; причащался, делал все, что благочестивые люди, священники и друзья мне советовали».
И тогда… знаете, мне часто кажется, что моя небесная покровительница – валаамова ослица, которая проблеяла нечто полезное, когда пророк Валаам не разглядел ангела, преградившего ему дорогу. Поэтому я прислушался к своей валаамовой ослице и проблеял по ее наставлению. Вот что я сказал: «Вы молили о прощении Бога, Которого не убивали, Вы просили священника, которому не нанесли вреда, отпустить Вам грехи. А просили ли Вы Машу, которую убили, простить Вас?» «Но она мертва», – сказал он. «Да, она мертва в том смысле, что физически Ваша пуля оборвала ее жизнь. Но разве Вы не верите, что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых?» (Мк 12: 27). Он говорит: «Верю». «Значит, она жива. Поэтому после вечерних молитв сядьте в кресло и поговорите с ней. Помолитесь Богу, чтобы она смогла услышать то, что у Вас на душе. Расскажите ей о своем раскаянии, о всем том, что Вам пришлось пережить, о своей боли и отчаянии, попросите ее простить Вас и помолиться Богу, чтобы Он, если она может от всего сердца Вас простить, ниспослал бы Вам мир». И это совершилось.
Это – другой подход к решению проблемы прошлого, если мы действительно верим, что Бог есть Бог живых, и что в Нем и для Него все живы. Ситуацию не всегда возможно исправить, если переменился только ты сам, потому что в нее могут быть вовлечены другие люди. Нельзя просто сказать: «Я примирился со злом, которое причинил другим людям», но можно примириться с обстоятельствами, и к этому я еще вернусь, когда буду говорить о проблемах настоящего.
Таково наше положение по отношению к прошлому: прошлое присутствует в нас двояким образом. Это могут быть события, которые с нами произошли, повлияли на нас, но потом утратили свое значение, растворились так же, как пища, которую мы едим: из нее строится наше тело, но мы перестаем ее замечать, как только она вошла в состав нашей плоти, нашей крови, наших мышц, нашей жизни. Но прошлое также присутствует в нас в виде неразрешенных проблем, и необходимо помнить, что Бог дает нам шанс, настойчиво возвращая к ним в снах, в ночных кошмарах, в воспоминаниях, во встречах того или другого рода или, порой, в чтении романов, в которых мы неожиданно наталкиваемся на описание наших собственных обстоятельств и ужасаемся, что приходится пережить их заново. Мы не должны отворачиваться от прошлого, нужно взглянуть ему в лицо и поставить перед собой вопрос: «Тот ли я человек, который так поступил, или нет? Если я остался прежним, то это не прошлое, это – мое настоящее, и его необходимо изжить тем или другим образом». Вот что я хотел коротко сказать о проблеме прошлого.
Александр Качкин. Старик с песочными часами. 2005 г.
Есть еще проблема настоящего. Когда старость унесет все, что составляло наши молодые и зрелые годы, перед нами встанут определенные проблемы. Но пока это не произошло, может наступить период, когда время зрелости еще не закончилось, но мы уже ощущаем, что оно постепенно отдаляется: физические силы слабеют, умственные способности уже не те… И зачастую пожилые люди отчаянно цепляются за то, что уходит, чего они не могут удержать, как бы ни старались. Как ни напрягай физические силы, в семьдесят уже не удается быть таким же, как в сорок или тридцать. Как ни тренируй ум, есть вещи, на которые мы способны в двадцать пять, но не способны в восемьдесят, и т.п. Что же делать? Большинство людей какое-то время пытаются раздувать угли в надежде вызвать язычок пламени, чтобы хоть на мгновение снова стать такими, какими были раньше. Я думаю, это – ошибка: чем старательнее мы раздуваем угли, тем быстрее они превращаются в пепел. Верное решение, как мне представляется, дается в дивных строчках стихотворения Виктора Гюго:
Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от преходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.
Нам необходимо осознать, что есть время пламенеть, а есть время светить. Свет тихий, спокойный, ровный свет, который во тьме светит, может принести больше пользы людям, чем обжигающее пламя.
Ницше в своем единственном действительно религиозном стихотворении говорит: «Свет есть все, что я хватаю, Уголь все, что отпускаю: Пламя — пламя я и есмь!» Для старого человека опасность заключается в том, что, прикасаясь к вещам, он превращает их в пепел, потому что больше не способен поддерживать сияющее пламя. Он способен испепелять, но не питать живой огонь, который сообщил вещам. Поэтому в нас должна произойти чрезвычайно важная перемена: нам нужно научиться принимать, что мы больше не способны гореть жарким пламенем, но можем сиять тихим светом. Для окружающих мы можем служить средоточием внутреннего мира, покоя, примирения вместо того, чтобы производить зажигательную энергию, которая побуждает людей к действию, к движению. И с этим процессом каждый из нас должен смириться, потому что силой перемениться никого не заставишь, но если упорствовать и продолжать полыхать, то рано или поздно сгоришь, и тогда будет уже слишком поздно преображать пламя в сияние, преображать огонь в свет.
Другой трудный момент в старении – это то, что многое становится недоступным. В особенности нелегко осознавать, что перестаешь влиять на события. Но есть две разных состояния – пассивность и созерцательность. Чаще всего пожилой человек со страхом готовится к тому, что, как только он перестанет влиять на события, ему придется жить пассивно и принимать удары судьбы. Вместо этого он мог бы научиться созерцательности, т.е. способности спокойно вглядываться в события не спеша, со всем жизненным опытом, со всем бесстрастием (которое дается, если не бросаешься действовать сломя голову) и только после этого произносить слово, которое зазвучит из глубины покоя или, если хотите, из глубины внутреннего молчания и которое будет словом истины, потому что выразит то, что находится в сердцевине молчания, за пределами слов.
Александр Качкин. Свет свечи. 2005 г.
Но есть вещи, на которые человек не способен независимо от возраста, ведь не только старики не справляются с тем или другим делом. Поэтому каждому пожилому или стареющему человеку нужно сесть и поразмыслить: «На что я способен?» не в смысле кипучей деятельности, потому что, как правило, она представляет собой весьма печальное зрелище, а в смысле пределов моих способностей, моего физического состояния, моего зрения, слуха, понимания. Порой пожилому человеку можно помочь открыть в себе нечто очень важное: кем он является, даже если он не способен делать то, с чем он или она отлично справлялись в прошлом.
Я вам приведу пример. Моя бабушка умерла, когда ей было девяносто пять лет. Задолго до девяносто пяти, ей уже было не сорок и не пятьдесят, и она не могла делать то, что ей замечательно удавалась, когда она была моложе. Однажды она настояла на том, чтобы помыть посуду после обеда. Было слышно, как она мыла, но под конец раздался ужасный грохот. Она вошла в мою комнату и сказала: «Я разбила всю посуду. Я ее чисто вымыла, а потом столкнула локтем на пол, и от нее ничего не осталось. Почему Бог позволяет мне жить, когда я уже ни на что не гожусь, даже мыть посуду?» Я ей говорю: «Могу назвать две причины». Она навострила уши, потому что две – это много. «Во-первых, на небесах полно старушек. Думаешь, Бог может Себе позволить заполучить еще одну?» Она обиделась и сказала: «Ты все шутишь, а я говорю серьезно». Я сказал: «Да, но есть и вторая причина. Есть нечто, чего с момента сотворения мира до Страшного Суда и после ни одна Божия тварь, за исключением тебя, не сумела сделать». Она посмотрела на меня с интересом и спросила: «Что это?» Я ответил: «С сотворения мира и до того момента, как перед нами распахнется вечность, никто, кроме тебя, не сумел быть моей бабушкой».
«Быть моей бабушкой» не означает просто произвести мою маму, чтобы мама, в конечном итоге произвела меня. Быть бабушкой включает в себя всю полноту ситуации, всю полноту отношений. И, знаете, для нее это прозвучало убедительно. Поэтому, если приходится иметь дело с пожилыми людьми, которые считают себя бесполезными, можно сказать: «Нет, есть одна вещь, которую ты можешь делать, как никто другой. Ты – моя мать, моя бабушка, мой друг, ты то-то или то-то», чтобы человек понял: в этом его абсолютная и неизменная, несомненная, вечная ценность, и вы увидите, какой заряд надежды и радости это может дать человеку.
Есть еще один момент, который относится к настоящему: с возрастом мы все больше начинаем зависеть от других людей из-за того, что слабеет зрение, отказывает память, оставляют силы, или из-за того, что серьезно заболеваем. И зачастую пожилые люди говорят: «Почему я никак не умру? Я не хочу быть обузой для окружающих».
Александр Качкин. Свитер для внука. 2004 г.
И такие слова никогда нельзя оставлять без ответа, потому что это ситуация безнадежности. Если ты уверен, что ты – обуза, для тебя ничего не остается, как покончить с собой или постараться приблизить свою кончину. Но ты никогда не будешь обузой, если – и существует два «если». Первое: если окружающие любят тебя, тогда ты для них не обуза. Ухаживать ласково, заботливо, вдумчиво за тем, кого люди любили всю свою жизнь, – радость и привилегия, и, на самом деле, плата (хотя само по себе слово уродливо), плата за все то, что ты для них сделал. Мать годами заботилась о детях, и теперь их привилегия, и я настаиваю, для детей это – привилегия, заботиться о матери. Но не безусловно. И здесь – второе «если».
Если ты стал зависеть от ласки, любви и преданности твоего окружения, твоя задача – сделать ситуацию простой и легкой. Нужно научиться принимать с благодарностью то, что тебе дается, и превратить взаимоотношения с окружающими в праздник, а не в наказание для себя и для них. И знаете, научиться принимать великодушно, благодарно, радостно – искусство, которым не каждый владеет. Даже в периоды короткой болезни люди не всегда на это способны, а когда впереди долгая старость, этому нужно учиться и учиться, не откладывая. Необходимо напоминать себе, что мы тоже можем оказаться объектом заботы, и это может стать опустошающим или, наоборот, чрезвычайно плодотворным опытом. В одном псалме говорится: «Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?» И ответ: «Чашу спасения прииму и имя Господне призову» (Пс 115:3-4).
Принимать дар радостно, с открытым сердцем, с сияющими глазами, отвечая лаской на ласку – не только лучший, но единственный способ сделать так, чтобы давать было легко и возможно. И наоборот, если принимать со стесненным сердцем, всем видом показывая: ни за что от тебя ничего бы не принял; не будь я жертвой ревматизма, болезни или старости, я бы от тебя не зависел; какое несчастье, как мне жаль тебя, а еще больше жаль себя, – то, разумеется, можно превратить отношения любви в нечто полное горечи. Это наука, которой должны овладеть все стареющие люди, но и самих себя мы должны прошколить как можно раньше, потому что все зависят от любви окружающих – дети и взрослые, и семейные, и одинокие, и старые. В любом возрасте нужно учиться принимать с благодарностью, принимать великодушно, принимать так, чтобы для ваших близких давать было бы радостью и новой глубиной отношений.
Есть еще одна сторона, на которой я коротко остановлюсь: пожилой человек время от времени размышляет о своей смерти, и смерть в какие-то моменты представляется ему освобождением, а в какие-то – ужасом. Смерть представляется освобождением, пока еще не нависла над нами. Пока смерть еще далеко, мы можем рассуждать в таких категориях, но, когда она совсем рядом, когда в теле уже ощущается мертвость, может напасть страх. Поэтому чрезвычайно важно начинать вырабатывать в себе здоровое отношение к смерти не тогда, когда мы ее боимся, а значительно раньше, в детстве, в молодости, в зрелом возрасте нужно учиться смотреть на смерть творчески.
Александр Качкин. Репетиция. 2005 г.
Раньше всего, мне кажется, необходимо понять разницу между процессом умирания и смертью как таковой, потому что многие не боялись бы смерти, если бы не боялись того, что им проходилось наблюдать при умирании близких: слабеющего сердцебиения, затрудненного дыхания, страданий, которые сопровождают некоторые заболевания и т.д. Но это – не смерть, и при современном состоянии медицины не представляет такой проблемы, как раньше.
С. Сондерс, одна из лучших специалистов по уходу за умирающими, говорила мне, что в наше время уже нет причин, по которым больной раком человек должен испытывать страдания или впадать в бессознательное состояние. Имеется достаточно препаратов, которые при умелом использовании позволяют это предотвратить. Поэтому в большинстве случаев людям можно объяснить, что умирание – это не кошмар, как им представляется из увиденного или услышанного в прошлом. С другой стороны, с мыслью о смерти или с надеждой, которую она дает, можно свыкнуться. Но чего никогда нельзя делать, беседуя о смерти со старыми или больными людьми, – это говорить так, будто мы можем к ней подготовить. Невозможно никого подготовить к тому, чего не сам испытал, поэтому весьма неубедительно звучит, когда люди, в особенности молодые священники, говорят умирающему: «О, не волнуйтесь, вы увидите, как это просто, как это прекрасно».
Что же делать? Сделать можно многое, но есть нечто абсолютно основоположное: мы должны готовить человека не к смерти, а к вечной жизни. Только в той мере, в какой человек сейчас, пока он во плоти, переживает опыт вечной жизни, он будет способен взглянуть в лицо физической смерти, разделяющей душу и тело, и взглянуть не только с самообладанием, но с надеждой, как апостол Павел, который мог сказать, что для него умереть означает не сбросить с себя временную жизнь, а облечься в вечность. Духовно поддержать умирающего можно только помогая ему постепенно врастать в вечность.
Я закончу одним примером, который произвел на меня чрезвычайно большое впечатление. Когда я был молодым священником, у меня был друг, старше меня, его жизнь сложилась очень трудно. В девятнадцать лет он попал в советский концентрационный лагерь, заболел гангреной, ему ампутировали ногу по бедро и выкинули из лагеря, потому что он стал ни на что негодным. Ему немало пришлось пережить.
Александр Качкин. Кукольница. 2004 г.
В какой-то момент он заболел желтухой, очутился в госпитале, где врачи его обследовали и обнаружили не подлежащую операции опухоль, которая распространилась на печень. Ему ничего не сказали, но сказали мне и его сестре, и я пошел его навестить. Он лежал на койке, сильный, высокий, красивый человек, и сетовал: «Как некстати! Столько дел и вот: я в постели, и мне даже не могут сказать, как долго это продлится!» Я сказал: «Сколько раз Вы мне говорили: как бы хотелось остановить время, чтобы ничего не надо было делать, а только быть. Вы никогда этого не осуществили». Он ответил: «Нет». «Что же, Бог сделал это за Вас. Делать Вы ничего не можете. Научитесь быть». Он посмотрел на меня и сказал: «Да, действительно, но как? Быть означает как бы пребывать в вечности. Нельзя «просто быть» в пустоте, подвешенным между небом и землей». Я сказал: «Это очень просто. Во-первых, нужно примириться со всем, что произошло в Вашей жизни, с собственной совестью, с окружающими Вас людьми, со всеми теми, кого приходилось встречать, со всеми обстоятельствами жизни, со всеми словами и поступками и с Богом. Давайте займемся этим. Подумайте о своем непосредственном окружении: о родственниках, друзьях, знакомых – и поставьте перед собой вопрос: примирился ли я с каждым из них? Если нет – ищите примирения». Он сказал: «Да, но некоторых уже нет в живых». И я ему привел пример, который приводил вам, пример человека, застрелившего свою возлюбленную. Так мы перебрали все его окружение. Это была борьба, это было непросто, но у него в сердце водворялся мир, и мы продолжали двигаться дальше, вскрывая слой за слоем.
Один русский святой говорил, что производить суд своей совести – все равно как луковицу чистить: вначале снимаешь сухую шкурку, она отваливается без труда, потом начинаешь снимать слои, в которых сохранился сок, и тогда льешь слезы и плачешь, плачешь, пока не дойдешь до самой сердцевины и не обнаружишь, что она сладка.
Этим мы и занимались. Мы занимались этим три месяца, в течение которых он постепенно угасал. И когда он уже умирал, недели за две до смерти, когда от него уже ничего не оставалось, кроме больших сияющих глаз, слишком слабый, чтобы держать ложку, он мне сказал: «Знаете, мое тело почти умерло, но я никогда не ощущал себя таким интенсивно живым, как сейчас». И поскольку он обнаружил, что жизнь зависит не от физического состояния, а от цельности, которую приобрел, от жизни преизбыточествующей, в которую погрузился, он смог взглянуть в лицо смерти так, как не смог бы взглянуть, если бы предстал перед ней со всем грузом своего прошлого, со всей горечью, болью, неудовлетворенностью и отчуждением.
На этом я закончу свою беседу, которая и так оказалась слишком длинной.
Электронная библиотека. Митрополит Сурожский Антоний (http://www.mitras.ru/)
